Ветром коснуться б румянца ланит, Уст целовать твоих пьяный фарфор, Море в груди моей буйной шумит, Волны уносят мой дух на Босфор.
понедельник, 18 апреля 2016
Ветром коснуться б румянца ланит, Уст целовать твоих пьяный фарфор, Море в груди моей буйной шумит, Волны уносят мой дух на Босфор.
И имя ему - Ворон. Тьма, Кровь и Черный Цвет всегда были его визитной карточкой. И телом, и душой мертв уже шесть столетий, продавший эту душу Дьяволу, он никогда не останавливался и не оглядывался, когда нужно было свершить кровавое злодеяние. Словно Адская Бездна, что вернула его к жизни, он был лишен сочувствия и сострадания. А затем явилась она. Девушка в красном танцевальном костюме. Девушка не этого мира. Девушка с живым, бьющимся сердцем, с теплой кровью в венах, девушка с меткой Змея, опоясывающего Розу, на плече. И в страхе впервые пошатнулось мироздание. В страхе и он был готов бежать прочь от нее. Сила страсти и вожделения, алая и огненная, начинала оставлять ожоги в полотне тьмы, прожигать себе дорогу от зачерствевшего и охладевшего камня вместо сердца, к его уязвимой сердцевине. Так начиналась любая вечность. И так падали любые миры. Ворон обрел то, что могло погубить зло и Тьму внутри него. А страх был лишь следствием того, что он слишком привык к жизни одинокого и озлобленного кровожадного монстра и не был готов к иной Вечности. Но вот тогда-то Ева и взяла за руку своего Змея-искусителя. Посмотрела ему в глаза и пообещала, что они со всем справятся, и что она пройдет по ножам, чтобы вернуть ему душу. Ева стала первым человеческим существом, которому Змей не только не разорвал глотку сразу после того, как она появилась в поле его зрения, но и той, которой он поверил. Так наступил рассвет новой эры. Утренняя звезда бессмертного бытия...
12.04.2016
12.04.2016
Ветром коснуться б румянца ланит, Уст целовать твоих пьяный фарфор, Море в груди моей буйной шумит, Волны уносят мой дух на Босфор.
День і ніч. Темрява та світло. Ти моє життя й моя загибель.
Ветром коснуться б румянца ланит, Уст целовать твоих пьяный фарфор, Море в груди моей буйной шумит, Волны уносят мой дух на Босфор.
Ветром коснуться б румянца ланит, Уст целовать твоих пьяный фарфор, Море в груди моей буйной шумит, Волны уносят мой дух на Босфор.
Ветром коснуться б румянца ланит, Уст целовать твоих пьяный фарфор, Море в груди моей буйной шумит, Волны уносят мой дух на Босфор.
Вселенная смеется мне в лицо. Ласково приобнимает за плечи и тут же толкает ботинком в спину. Я падаю и лечу в пропасть, а слова звучат в моем мозгу, усиленные в стократ. «Он был очень сердечен. Тих и застенчив. Ему нравилось общаться с людьми. Он им уделял внимание охотно». Несколько простых дежурных фраз, и я уже себе не принадлежу. Ощущение физического контакта, невидимые, но материальные руки держат меня за плечи. Я отмахиваюсь от них, как могу, но они настойчивы. Меня ломает изнутри. Агония боли и танец победы этой невинной прекрасной птицы печали надо мной начинают ломать меня изнутри. В этой извращенной реальности мне через несколько часов вставать на работу. Боль дает два кольца, обхватывает, ласкает. Неврастения душит, обвиваясь вокруг меня. Мне душно. Хочется сорвать шарф с шеи, которого на мне нет. Больно. Уберите эти руки, они ничего не дадут. Чего я вообще ожидала, беседуя с очевидцем? Спокойной реакции? Нет. Она мне даже не снится уже. Внезапно все стало четко и ясно. Хлыст расправляется, чтобы методично ударить меня по позвоночнику. Снова. Я горю. Горю безумно счастливая от того, что падаю. Я стараюсь не думать об этих руках. Они рядом, они душат. Я рыдаю его по имени. Нет. Не зову. Не опечатка. Мне мало места в своей комнате. На своем диване. Хочется включить свет. Ибо в темноте он повсюду. А я хочу, чтобы ушел. Или все же не хочу?.. Два часа до подъема. Я слаба. Желание продолжает пожирать меня. И я то притяну колени к груди и молю, чтобы все закончилось, то снова выламываю руки и ноги в разные стороны и рыдаю его по имени.
Я иду на крайние меры… Мой транквилизатор давно отказывается помогать, поэтому я иду к неясному свету кухни. Гляжу на пластинку с таблетками. Понимаю, что хуже не будет. Глотаю три, запивая большим количеством воды. Должно помочь. Должно. Скоро на работу. Я не могу позволить себе роскошь не спать. Я слаба, но мне нужно как-то жить. Получать деньги. Стремиться. Рваться. И выживать. Мир слишком жесток. Мир смеется над тобой, когда ты ломаешься. Я не позволю смеяться надо мной. Лежу двадцать минут. Руки немеют, холодеют, кровь замирает. Я отключаюсь лишь на миг, чтобы встать через десять минут. Я собираюсь как обычный человек. Читаю в автобусе книгу. Я не думаю о нем. Нет. Нет. Нет. Нездоровая привязанность это не обо мне. Я — рациональное зерно этой планеты. Если я не останусь в уме. Тогда кто вообще?.. Нервное истощение подобно лавине, которая накрывает тебя с головой, но лишь тогда, когда ты ей позволяешь. Я не позволю. В книге руки ее парня касаются ее. И им обоим больно. Какая ирония. Злые руки сейчас везде и повсюду. Свет автобуса еле позволяет видеть строчки. Стекло окна индевеет. Водитель как всегда забыл включить печку. Меня морозит от таблеток, я замерзаю в автобусе. Не думать. Не думать. Не думать ни о чем…
Я слаба, но готова к рабочему дню. Я себя в этом наивно убеждаю в тот момент, когда стакан падает из рук и разлетается об пол в чертовы дребезги. Я люблю неологизмы. Пусть это вас не смущает. Я в истерике. Стакан дешевый, но я горюю по нему, как по умершему брату, которого никогда у меня не было. На коленях оттираю пол от пролитого и даю себе обещание никогда. Никогда больше так не расклеиваться. Становится тошно. Тремор внутри достигает апогея. Даже три таблетки не в силах справиться с моим состоянием на приличное время. Я выхожу в просторную залу. Радиоприемник надрывисто поет. Я подхожу к кассе сказать: «Добрый день.» И вдруг узнаю мелодию. Мелодия группы A-HA — Lifelines.
Вселенная жестока. Она обнимает за плечи, а потом пинает ногой в спину. Сейчас она меня пнула в живот. Я сгибаюсь и почти оседаю на пол, твердя себе: «Только не рыдать». Все это действует на меня намного много много много больше, чем должно было быть. Эхо моего много замирает где-то на уровне сердца. Чья-то рука на плече. Сочувствующее лицо. Очередной вопрос: «Все ли со мной в порядке?».
Дежурный ответ: «Да конечно. Просто голова закружилась.»
Очень хорошо скормленная ложь. Все в порядке. Все хорошо. Сковывающие путы крепки. Но единственное, что реально хочется, это поддаться им. И пребывать в них в темноте и одиночестве. Я полностью асоциальное существо. Мне нужно одиночество. Слишком много людей в моей голове вьют свои гнезда. А я… Просто хочу побыть с собой наедине, когда никто больше не треплется в подкорке, когда голова пронзительно чиста. Прочь из моей головы. Я не скачусь к безумию. Я — рациональное зерно этой планеты.
Я себя в этом убеждаю.
Но уже почти не верю…
Я иду на крайние меры… Мой транквилизатор давно отказывается помогать, поэтому я иду к неясному свету кухни. Гляжу на пластинку с таблетками. Понимаю, что хуже не будет. Глотаю три, запивая большим количеством воды. Должно помочь. Должно. Скоро на работу. Я не могу позволить себе роскошь не спать. Я слаба, но мне нужно как-то жить. Получать деньги. Стремиться. Рваться. И выживать. Мир слишком жесток. Мир смеется над тобой, когда ты ломаешься. Я не позволю смеяться надо мной. Лежу двадцать минут. Руки немеют, холодеют, кровь замирает. Я отключаюсь лишь на миг, чтобы встать через десять минут. Я собираюсь как обычный человек. Читаю в автобусе книгу. Я не думаю о нем. Нет. Нет. Нет. Нездоровая привязанность это не обо мне. Я — рациональное зерно этой планеты. Если я не останусь в уме. Тогда кто вообще?.. Нервное истощение подобно лавине, которая накрывает тебя с головой, но лишь тогда, когда ты ей позволяешь. Я не позволю. В книге руки ее парня касаются ее. И им обоим больно. Какая ирония. Злые руки сейчас везде и повсюду. Свет автобуса еле позволяет видеть строчки. Стекло окна индевеет. Водитель как всегда забыл включить печку. Меня морозит от таблеток, я замерзаю в автобусе. Не думать. Не думать. Не думать ни о чем…
Я слаба, но готова к рабочему дню. Я себя в этом наивно убеждаю в тот момент, когда стакан падает из рук и разлетается об пол в чертовы дребезги. Я люблю неологизмы. Пусть это вас не смущает. Я в истерике. Стакан дешевый, но я горюю по нему, как по умершему брату, которого никогда у меня не было. На коленях оттираю пол от пролитого и даю себе обещание никогда. Никогда больше так не расклеиваться. Становится тошно. Тремор внутри достигает апогея. Даже три таблетки не в силах справиться с моим состоянием на приличное время. Я выхожу в просторную залу. Радиоприемник надрывисто поет. Я подхожу к кассе сказать: «Добрый день.» И вдруг узнаю мелодию. Мелодия группы A-HA — Lifelines.
Вселенная жестока. Она обнимает за плечи, а потом пинает ногой в спину. Сейчас она меня пнула в живот. Я сгибаюсь и почти оседаю на пол, твердя себе: «Только не рыдать». Все это действует на меня намного много много много больше, чем должно было быть. Эхо моего много замирает где-то на уровне сердца. Чья-то рука на плече. Сочувствующее лицо. Очередной вопрос: «Все ли со мной в порядке?».
Дежурный ответ: «Да конечно. Просто голова закружилась.»
Очень хорошо скормленная ложь. Все в порядке. Все хорошо. Сковывающие путы крепки. Но единственное, что реально хочется, это поддаться им. И пребывать в них в темноте и одиночестве. Я полностью асоциальное существо. Мне нужно одиночество. Слишком много людей в моей голове вьют свои гнезда. А я… Просто хочу побыть с собой наедине, когда никто больше не треплется в подкорке, когда голова пронзительно чиста. Прочь из моей головы. Я не скачусь к безумию. Я — рациональное зерно этой планеты.
Я себя в этом убеждаю.
Но уже почти не верю…
22.10.2014
Ветром коснуться б румянца ланит, Уст целовать твоих пьяный фарфор, Море в груди моей буйной шумит, Волны уносят мой дух на Босфор.
#AU #L #R
XXIV век от Рождества Христова.
Заря старой и расцвет новой эры. Эры, в которой каждый будет счастлив и найдет то, чего искал для себя. Найдет то, что желал всей своей душой. Славное и прекрасное будущее для нового дивного мира. Вот то, что нам обещали…
С хрипом от боли, прострелившей мою вывихнутую ногу, я, что есть сил, придвигаю к двери избы железный ящик со ставшими никому не нужными инструментами в нем. Проклятое дивное будущее. Чтоб его черт побрал. Я сама опускаюсь на пол, подпирая спиной металлический сундук и ощущая, как он дрожит, ударяясь о мой позвоночник. Крики снаружи не могут не оглушать. Вдвойне больно осознавать, что эти безмозглые уроды, охочие теперь лишь до человеческой плоти, всего полгода назад жили своими жизнями, были прекрасными людьми, румяными соседями и соседушками, приносившими друг другу пирожки по выходным и обсуждавшими науку и прогресс. Пока наша чудная страна, желая произвести операцию «Цвет нации», изобретала нечто, что помогло бы выделить в каждом человеке то, в чем он наиболее талантлив. Человек с хорошим музыкальным слухом после введения подобной сыворотки за ночь мог стать талантливым пианистом. Ловкий после ее воздействия бил бы без единого промаха, человек с чувством ритма писал бы великолепнейшие стихи. И поначалу все так и было. Идеально. Когда десятилетний мальчик из приюта с тягой к музыке после воздействия сыворотки создал за одну только ночь около пяти сюит, прогремевших на весь мир, половина этого мира оголтело ринулась стать добровольцами на участие в эксперименте с непротестированной сывороткой. И на следующий же день мир наводнился новыми Моцартами, Ван Гогами, Шекспирами и прочими талантами. Только моя бабушка тяжело и печально вздыхала, глядя на то, в пропасть какого безумия катится этот мир в мечтах о светлом будущем и блистательном успехе. За пару недель сыворотка, спрос на которую только рос, была опробована на жителях всего нашего небольшого городка.
Сегодня — город, завтра — страна, послезавтра — весь мир. На всем земном шаре воцарилась богема. Города не стихали ни днем, ни ночью, играя и полоская небеса красками неоновых вывесок. Бродвей пел, Голливуд играл, а тем временем сами люди — двигатели прогресса, же становились точно голодными от своего безумия. Искусство поглощало, завладевало каждой душой, и, в конце концов, подопытным становилось мало того, что они могли получить. Случился генетический сбой. Увлеченные своими идеями и творениями, голодавшие, чтобы музыка никогда не затихала, а колесо фортуны не переставало вращаться, люди внезапно перестали быть сытыми духовной пищей. Дойдя до пиковой точки через какие-то полгода и понимая, что звуки скрипки или свет рампы уже не могут их вполне удовлетворить, они захотели человеческой крови. Их желания становились все более алчными, и, в конце концов, они начали пожирать друг друга. Хаос поглотил сначала наш маленький городок, затем — страну, и, в конце концов, весь мир, потому что способных противиться желанию стать великим на нашей планете оказалось не так и много. Сыворотка стала ядом, поразив нервную систему и клетки головного мозга в организме человека. Лишившись своей памяти, забыв о своем прошлом, зараженные чувствовали лишь никаким искусством не утоляемый голод и жрали, жрали, жрали… «Цвет нации» стал добротным зомби-апокалипсисом. Добро пожаловать в последние месяцы моей жизни…
Изначально сыворотку назвали «Харримия» по имени одного из братьев из древней легенды австралийских аборигенов, что был кроток и прощал своего родича за все зло. Сейчас, оставшись единственной, сохранившей ясный разум и светлую память, я склоняюсь к тому, что сыворотку, оказавшуюся вирусом, необходимо было назвать «Перинди». В честь того брата, который вырвал зубами кусок плоти из затылка своего брата. Словно обезумевший от зависти успешности своего самого близкого родственника до такой степени, что был готов рвать его зубами на части, Перинди, брат пошел на брата, а сын на отца. Да разве ж то были уже отцы и сыновья? Кучка безмозглых зомби…
Через какое-то время подверженные влиянию вируса «Перинди» начали видоизменяться. Их кожа посерела, глаза, если такое вообще возможно представить, исчезли с их лиц, зато носы и пасти стали невероятных размеров. Да и зачем подобным тварям глаза? Чего им видеть? Носом они должны чуять запах живой плоти, а ртом ее поглощать. И на этом все…
— Проваливай, тварь! — Снятым со стены в этой бедной избе ружьем я ударила по проскользнувшей между дверью и приставленным к ней металлическим сундуком серой и тощей конечности. Как бы там ни было, а болевой порог у них есть, ведь когда-то они были людьми. И убить их тоже возможно. Оставшиеся в разуме предпочитают убегать, а не сражаться не потому что все тщетно и технически «перинди» нельзя убить, а потому что одна царапина, и ты уже заражен. Лекарства, как Вы понимаете, тоже нет. Кому какой интерес вырабатывать антидот, если сами изобретатели пали жертвами мысли о великих открытиях и свершениях, и им было мало удела простых ученых. Они желали использовать все возможности человеческого мозга. Ради этого мудрецы приняли «Харримию», и, возможно, ружье погибшего хозяина этого дома, сейчас ударило по одной из великих рук, приложивших немало усилий к изобретению сыворотки…
Я бежала из города уже давно. Я грабила опустевшие магазины на своем пути, изредка наблюдая, как оголодавшие твари, превратившись в бесформенные тела, извивались, подыхая от голода, на асфальте, своими деформированными руками-щупальцами пытаясь дотянуться хоть до кого-то с неиспорченной отравой кровью. Еще немного, и, казалось бы, вирус «Перинди» погубит голод, и бежать будет не нужно, но скрываясь по лесам и, не менее, вымершим поселениям сельского вида от преследовавших меня нескольких тварей, я наткнулась на группу так называемых «живчиков». Это были сельские «перинди». До деревень вирус дошел, разумеется, в последнюю очередь. Эти еще не успели оголодать настолько, чтобы умирать от голода, и теперь весьма активно чувствовали своим нюхом живую кровь Литайи Воладор. Неужели?.. Неужели я осталась одна во всем мире?.. Я не была сильной ни духом, ни физически никогда, но хорошую службу мне сослужил мой характер. И моя апатия. К своим двадцати трем я не желала писать лучше, чем пишу, не желала головокружительной славы, не желала оваций, не желала падения мира к моим ногам. Я хотела маленький домик у тихого озера, в котором даже практически ничего не будет, кроме меня и моей семьи… Я хотела дом, свою крепость, хотела родить ребенка мужчине, от которого без ума. Кто ж виноват, что по оголтелости молодости мой взгляд пал на богему Бродвея, и, медленно и верно, я себя сгноила. Не мечтами о власти, славе, бытии знаменитой и прочих корыстных радостях, последствиями и карой за которые была обреченность стать тестовыми пробирками для ужасающего вируса, а желанием стать моему любимому хоть кем-то. В погоне за химерой Литайя Воладор потихоньку прогорала дотла и искрила из последних сил, пока Рагнар Ревенант собирал овации и призы зрительских симпатий в свете софитов сцены Бродвея. Сейчас я жива лишь потому, что когда-то ничего земное меня не трогало. Но стоило ли говорить Мистеру Ревенанту спасибо?..
Спалив мое сердце дотла, пока мы еще не виделись, оставшийся черным котлован от души он разрушил своим безразличием и холодностью. Нет. Мне определенно не за что благодарить этого бессовестного мужика… С такими голубыми глазами…
Снаружи как-то притихло. Неужели твари почувствовали себя уязвимыми?.. Рассвет пришел. Господи. Слава Богу… Я обессиленно опустилась на пол. При свете дня эти выродки еще ни разу не нападали. Спасите меня, высшие силы. Только на Вас я уповаю…
***
Проснулась я ближе к вечеру. Уставшая и вымотанная, около пяти дней пробродившая без сна и пищи, я отрубилась больше, чем на двенадцать часов. И все это время мне не удалось отдохнуть. Мне снился он… Самая страшная и кровавая резня с пожиранием людей случилась как раз на улице Бродвея в Новом Йорктауне. Так последнее время назывался некогда, в двадцать первом веке, именуемый Нью-Йорком город. Я этого не видела и не могла с точностью утверждать, что именно так и произошло, но, видимо, это был мой кошмар. В состоянии ледяного ужаса наблюдать, как серые безглазые и безмозглые твари атакуют его, отрезая путь к отступлению. А потом нападают… Скорее всего, так и было… Просто я на тот период находилась на противоположном конце города, в гостях у подружки, с которой познакомилась, впервые посетив Новый Йорктаун, чтобы увидеться с Ревенантом, а о резне на Бродвее сообщила новостная программа, пока еще было кому вещать на телевидении и не все успели обратиться в последствия воздействия вируса «Перинди». Глупо было даже думать. Никто не выжил. Никто вообще. Красная ковровая дорожка протянулась по улице Бродвей. Из крови тех, кому не повезло с обращением в зомби. Пусть они и были инфицированы, но были все еще людьми. Пригодными для питания людьми. Только я еще с вывихнутой вчера, будучи провалившейся в усасывающую топь какого-то болота, ногой, ковыляла и ковыляла из городов по деревням да через леса, не отдам себе отчета в том, сколько дней подряд.
— Как знать, может, Рагнара и не сожрали, а он обратился. — Ласково пропело подсознание. — Увидишь, все равно уже не узнаешь. А вдруг именно он тебя сожрет?..
Обматерив не умевший затыкаться ящик в голове и все еще храня хрупкую надежду на то, что любимый мужчина, к которому я не смогла остыть, даже после того, как мне вращение придавали, центром которого был черт знает чей детородный орган, умер быстро и максимально безболезненно, а не стал одним из общего проклятия «Перинди», созданного сделать из народа Земли так называемый «Цвет нации», но приведшего к гибели всей популяции населения, я вышла из дома, повесив на плечо свою сумку и прихрамывая…
Приоткрыв дверь в покосившийся сарайчик, я вошла, держа наготове ружье со стены дома, приютившего меня сегодня. Пусть еще было и слишком рано для появления вирусом пришибленных, но осторожность лишней не бывает и сослужила мне хорошую службу уже не раз. Не знаю, что я надеялась найти. Возможно, провиант. Животных участь людей не постигла, и, если это двор дома, здесь должны быть хотя бы куриные яйца. Или молоко, оставленное дояркой, ушедшей в оборотни…
Чувствуя грызущую и ноющую боль в желудке, я свесила с плеча сумку и залезла в нее рукой. На дне я нащупала лишь маленький заплесневевший кусочек сыра, который, и то радость, стал для меня откровенным счастьем. Игнорируя сосущее ощущение под ложечкой, я внезапно нашла, что искала. В сене, тут и там, лежало мое спасение — два десятка яиц. Да мне на неделю этого хватит!!!
У Мисс Воладор сегодня будет ужин. Будет чертов ужин! НОРМАЛЬНЫЙ, ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ УЖИН! И пусть весь мир подождет…
Аккуратно сложив яйца на дно сумки, я перекинула ее через плечо и уже собралась возвращаться в дом, как обернулась и замерла на месте. Прямо передо мной стояло длиннолапое, серое и безглазое существо. Издав истошный рев, человекоид кинулся на меня, и, когда я уже прикрыла глаза, не понимая куда дела ружье, которое только что держала в руках и готовясь к неминуемой смерти, издав тихий и невнятный писк, внезапно серая груда обрушилась к моим ногам после тихого выстрела. Глядя ничего не понимающими глазами на жертву «Перинди» у моих ног, я лишь через несколько упрямых моментов ступора перевела взгляд на стоявшего с моим ружьем у выхода из сарая… Мистера Рагнара Ревенанта в кожаной куртке с небрежно растрепанными светлыми волосами, невозможно исхудавшего, но все еще живого, все еще человека.
— Очешуеть… — Только и вырвалось у меня.
***
Двери избы плотно затворены. Помимо сундука с инструментами к ним придвинут массивный дубовый стол, а жертвы вируса, быть может и зомби, но без всякой сверхъестественной силы. По сути, не будь угрозы заражения, с ними, я думаю, справились бы даже дети. Все дело лишь в том, что твари брали количеством и угрозой инфицирования.
Семь яиц разбито о сковороду, а молчание такое громовое, что аж режет слух. Я не знаю, что сказать. Боль, злоба и обида режут меня по живому без ножа. Газовая плита не хочет ни в какую разгораться, немытые много дней из-за побега от монстров темные, переходившие в белесые патлы свисают в сковороду, а меня трясет изнутри, но я изо всех сил стараюсь, чтобы моя спина не выдала тремора. Подсознание вовсю вопит, что лучше пережить семь зомби-апокалипсисов, чем еще раз оказаться с Рагнаром в одном помещении. Тишину разрезает его голос, бьющий в легкие и по венам. — Вот это да! Латейя уже и готовит. Так, глядишь, вскоре получится печь булки лучше, чем это делала моя бывшая. Хотя, фактически, не знаю, как ее называть. Мы же не разводились. Она просто стала такой, как все зараженные вирусом.
— Наконец-то показала свое истинное лицо. — Хохотнуло подсознание, и я тихонько прыснула ему в ответ. На деле же лишь раздраженно выдохнула. Скептицизм и холодный эгоизм. Он надо мной насмехается, как и тогда. И издевается. Мои руки уже дрожали отнюдь не мелкой дрожью. Ей-богу, еще одна скользкая ремарка, и я останусь голодной, но посмотрю на никем не оцененное зрелище, как звезда Бродвея умоется яичницей.
— Литайя… — Процедила я сквозь зубы, не оборачиваясь.
— А? Что? Ах да. Кажется, мне по барабану. Таких, как ты, хоть пачками греби. Каждую не упомнишь. Ты не против, если я закурю?.. Ну я так и думал. Ирония — злая штука, Мисс Воладор. Из всех людей на Земле выжила лишь ты. Невзрачная и болезненная девка, вкладывавшая всю свою высокую душевную организацию в письма. Ты ведь знаешь, что я их не читал, да?..
Закурив и закинув ноги на еще один небольшой деревянный столик, он выдохнул колечко дыма и испытующе пронзил меня насквозь своим голубоглазым взглядом.
Резко обернувшись, я уперла руки в бока, повесив кухонное полотенце на плечо. — Ты зачем вообще убил ту тварь, что на меня напала в сарае, м?.. Сейчас бы тебе не пришлось терпеть общество этой убогой невзрачной девки. Сделай милость, либо ничего не говори, либо, если ты так хочешь, я могу открыть дверь и отдать тебя на съедение тем, что гонятся за мной. Заодно я проживу на день дольше. Я выживаю, как могу, с тех пор, как вирус лишил меня дома, и у меня нет даже возможности узнать, жива ли моя бабушка, которая всю нашу семью отговорила от добровольного инфицирования. Страх гонит меня. Я нигде не могу осесть. Стоит мне только подумать, что я сбежала далеко, как они снова находят меня по запаху. Так что успокойся, вкуси свою яичницу и помалкивай. Я была слабой, когда писала тебе и говорила с тобой. У тебя там на месте сердца гранитный камень. Я всегда знала, но черт знает, на что надеялась…
Скворода весьма неизящно приземлилась на стол. Я есть совсем расхотела, просто буравила его колючим взглядом и молчала. Перехватив мою руку, он лишь ухмыльнулся. — На съедение отдашь, говоришь?.. А потом то что? Рыдать и вены резать будешь?.. А-то я не знаю, что хрупкой надежде повинуясь, ты до сих пор ни с кем свою жизнь из-за меня не связала. Я был жесток и повел себя, как конченный, чтобы порвать эту связь, которая душу растлевает даже на расстоянии, но ты ее все равно сохранила, не смотря ни на что. Не ври. Не отдашь ты меня им…
— Пожалуй, ты прав. Пойду сама выйду, раз третьего не дано…
С досады я швырнула в него кухонным полотенцем и забилась в угол, опускаясь на пол. Не знаю, чего хотелось больше: плакать или спать. Или спать со слезами… Или рыдать во сне…
Минут через пару я почувствовала руку, сжимавшую мое плечо. — Да, я спас тебя, и, в основном, потому что я помню боль в этих карих глазах. Ярость, безумие, нежность. Такой водоворот, который мог поглотить и уничтожить. Он был неподдельным, а я, не смотря ни на что, ценю искренность. Не отступившись, ты только себе хуже сделала. Но теперь мы команда. Двое против мира. Не лежи на полу. Промерзнешь. Здесь есть маленькая кровать. Иди туда.
— Ее тебе не хватит. Мне нормально на полу. Убери свою руку и отправляйся. До заката всего час. Потом держать оборону. Отдыхай, Рагнар…
— А вот это ты зря. Как знать, может это нам придется новую эру человечества открыть. Ну. Понимаешь же. Последний мужик и последняя баба на Земле…
— Порядки природы от нас стошнит. Я на тридцать лет моложе. — Съязвила я, бумерангом отослав ему те слова, которыми он меня ударил, как кнутом, в нашу последнюю встречу… И он, действительно, ушел. Положив голову на руку, я вздремнула, но совсем недолго…
Шорохи и лязг когтей об оконное стекло, заставили меня приподняться на полу, точно ошпаренную…
***
Зараженные прорыли путь через подпол. И сейчас я отстреливалась, не забывая при этом истошно визжать, от пробивших себе дорогу наверх зомби-каннибалов, взламывающих доски пола и уже оказавшихся в избе. Благо, пуль для ружья хотя бы было предостаточно.
— Осторожно! Зацепит! Хочешь их ряды пополнить?.. — Ревенант оттащил меня от очередного серого, безглазого и безмозглого создания, которого я тщетно пыталась ударить пяткой в нос. — Силой не возьмем, их много. Надо бежать!
— Куда?.. — Истерически взвизгнула я, пальнув уже наугад.
— Куда угодно. Они все здесь пока. Валим. Оставь им свою куртку. Они ничего не видят. Они ориентируются на запах.
Поспешно скинув с себя зеленую тонкую курточку, увлекаемая Рагнаром, я выскочила из избы. На выходе был один, и тот корчился от голода, так что особо нам никто не препятствовал, пока в избе из-за моей куртки сцепились, как минимум, пять «перинди».
Узкая дорожка вела через лес. Одна запущенная изба и ее двор посреди непроницаемой чащобы. Моя травмированная нога ни в какую не желала переставать болеть. Сначала Ревенант просто тащил меня, как на буксире, потом решил, что, если взять на руки, будет проще пройти остаток пути… А там, за лесом…
Обнаружилось небольшое, но такое же заброшенное поселение, только дома там раза в два были выше того, из которого мы сейчас делали ноги. В одном даже из трубы шел дымок. Переступив через его порог, к своему сущему удивлению, я увидела старую и сморщенную старуху. Живая душа! Посреди всего этого ада! Невероятно…
Кинувшись расспрашивать ее, я внезапно поняла, что она подслеповата и глуха. Конечно же, такую женщину ничто из того, что давал людям вирус, именуемый некогда сывороткой, не могло прельстить. Она была рада тому, что имеет. Вдобавок Айда оказалась опытной знахаркой. У нее оказались в наличии многие мази и травы. Даже те, которыми она регулярно пользовалась, чтобы не пахнуть, как живой человек. Именно благодаря своим знахарским навыкам в двадцать четвертом веке, где казалось бы оккультизм напрочь вымер, сменившись наукой, она и выживала в этом проклятом постапокалиптическом мире.
Стянув с себя грязные свитер и лосины и кинув их на пол, я прилегла на постель, которую старушка расстелила для меня, пока она в прихожей о чем-то разговаривала с Рагнаром. Здесь было так тепло и уютно, что даже не хотелось верить, что всего в паре миль отсюда отвратительные монстры и чудовища дерутся за мою куртку, выползая из подполья.
Поленья весело трещали в печке, и я даже успела задремать, когда услышала шорох совсем рядом. Ревенант присел на краешек кровати и положил мою ногу себе на колени. — Посинела. Так ты долго не протянешь. Тут однозначно перелом. Если и был лишь вывих, то пока ты бежала, дело значительно усугубилось. Благо, Айда дала мазь. Должно помочь.
Втирая скользкую и пахучую смесь мне в ногу, Рагнар поднял на меня свой лучистый взгляд. Один из моментов, в которые я каждый раз считала его Солнцем своей Вселенной. За одну вот такую улыбку…
— Как легко ты поверила, что мне все равно… — Он покачал головой, тяжело вздыхая и нежно массируя мою стопу.
— Нет разве?.. — Всполохи от печки отражались на его лице светом золотого огня, пока я тупо взирала на него, не зная, что сказать.
— Будь моей… — Склонившись, тихо прошептал он мне на ухо, и внутри что-то тяжелое оборвалось, словно упав с высоты, все годы камнем лежавшее на душе. Стало так легко, точно сняли груз, и эта легкость подарила мгновенный покой.
— А Айда?..
Рациональное запротивилось во мне, ища отговорки…
— Глуха, как тетерев. Да и даже бабка не будет против того, что символизирует жизнь в бесконечном круге конца света, смерти и чудовищ…
— Хорошо…
Прикасаться к своим рукам он мне не позволил, и я даже не поняла почему. Шаг за шагом обнажив мое тело полностью, он взял меня и грубо, и нежно одновременно, пока я, ошеломленная и обезумевшая, даже не верила, что столько лет спустя это все-таки произошло…
Я навсегда, наверное, запомню тепло огня в печи, взгляд любимых глаз, которые, наконец, сломали преграды всех «нельзя» ради меня, и жар его тела, который я поглощала своим… Запомню, как обнимала этого мужчину так, как обнимают целый мир: скрестив руки на его спине и касаясь плечей. Потому что это последнее, что было хорошего в моей жизни… Пока она не превратилась в ад…
***
По пробуждению я обнаружила Рагнара все так же рядом на кровати, потянулась обнять, еще не успев заметить перемены в его настроении, когда он с фальшивой ухмылкой отодвинулся от меня, как от прокаженной…
— Я ведь говорил тебе, езжай домой, найди себе мальчика и будь счастлива. А ты шлюшкой моей быть хотела. Ну и как сейчас?.. Довольна?..
Я все еще не понимала, к чему он клонит, прижимая к груди простыню и чувствуя, как холод и ужас сдавили и скололи затылок.
— Сколько немой боли и восторга в глазах. Ей-богу, ты — такая дурочка, что все это время сложно было удержаться от смеха. Ты, как к Богу прикасалась. — Снова злобно усмехнувшись, он закатал рукава. — Не задумалась, почему я не снял ни куртку, ни рубашку?.. Ну. Смотри. Все равно ты не покинешь этого дома никогда, тупая курица.
Его руки от запястий до локтей были сплошь серыми. Я вздрогнула и отшатнулась. — Ты… Но как?.. Ты же?.. Айда, на помо-о-о-о-ощь!!!
— Старуху я твою прирезал сразу, как она мне мазь дала. — Небрежно бросил он. — Мы с тобой сейчас вдвоем, как ты всегда и хотела. Что ж ты не радуешься, милая?.. Разве не стоит любовь жертв?.. Которые ты, как и любая женщина, безропотно принесла бы ради чувств. Я ж твое письмо цитирую. Куда ты собралась?..
Вжав мои запястья в кровать и склонившись надо мной, он презрительно рассмеялся. — Гадаешь, как?.. Этот «Цвет нации» был прекрасным проектом, как и создание «Харримии». Но угадай, кто стоял у руля?.. Да. Это был я. Пока ты думала, что мое призвание — сцена, я занимался наукой и вывел другую сыворотку. Она не сводит с ума настолько, как та, что исказила весь мир. Она действует медленнее, но, как видишь, все равно не настолько, чтобы не сожрать человеческое тело. И тогда я начал думать, как же мне закрепить результат. Ведь все эксперименты были тщетны. Люди сходили с ума и становились безмозглыми каннибалами, потому что их желания вводили их в неистовство, ибо эгоизм — это кратчайший путь в ад. И вот ты. Не такая, как они. Открытая дурочка. Бескорыстная девочка. Моя. Вся моя… Мы не проверяли, но, возможно, тебя сыворотка и не превратила бы в чудовище. Ведь ты, как Харримия истинно следуешь за мной — Перинди, и все прощаешь. Так обратись же в цветущее дерево, чтобы послужить моей цели. Я понял, как сделать то, чего не смог никто до меня. Как воздействовать сывороткой, но сохранить интеллект у зараженного. И пусть это будешь не ты, но это будут наши дети. Ради этого я и следовал за тобой, единственной живой, не ставшей жертвой печального эксперимента. Мне было необходимо слияние ДНК инфицированного с ДНК непорченой крови. И, как я и думал, ты легко стала моей подопытной и сделала то, что должна была по сценарию… Не грусти. Эти малютки будут выносливее, сильнее, более живучими, и, самое главное, хоть и не перестанут питаться людьми, но и продолжат на высоком уровне творить искусство. А дети наших детей станут тем самым «Цветом нации», к которому мы шли столько времени, пока вирус не похоронил все наши надежды. Ты — моя версия проекта 2.0, Литайя. А наши малыши появятся на свет из твоей утробы… Ну. Скажем… Как только источник их питания перестанет дышать.
Мгновение, и лицо любимого превратилось в пасть одного из чудовищ «перинди». Одновременно чувствуя, как его ужасающие зубы рвут мое горло и лицо, перед тем, как все накрыла тьма, я почувствовала и, как нечто внутри меня, в области живота начинает шевелиться и прогрызать себе путь наружу, к своему отцу…
А вскоре все стихло и исчезло.
24.03.2016
XXIV век от Рождества Христова.
Заря старой и расцвет новой эры. Эры, в которой каждый будет счастлив и найдет то, чего искал для себя. Найдет то, что желал всей своей душой. Славное и прекрасное будущее для нового дивного мира. Вот то, что нам обещали…
С хрипом от боли, прострелившей мою вывихнутую ногу, я, что есть сил, придвигаю к двери избы железный ящик со ставшими никому не нужными инструментами в нем. Проклятое дивное будущее. Чтоб его черт побрал. Я сама опускаюсь на пол, подпирая спиной металлический сундук и ощущая, как он дрожит, ударяясь о мой позвоночник. Крики снаружи не могут не оглушать. Вдвойне больно осознавать, что эти безмозглые уроды, охочие теперь лишь до человеческой плоти, всего полгода назад жили своими жизнями, были прекрасными людьми, румяными соседями и соседушками, приносившими друг другу пирожки по выходным и обсуждавшими науку и прогресс. Пока наша чудная страна, желая произвести операцию «Цвет нации», изобретала нечто, что помогло бы выделить в каждом человеке то, в чем он наиболее талантлив. Человек с хорошим музыкальным слухом после введения подобной сыворотки за ночь мог стать талантливым пианистом. Ловкий после ее воздействия бил бы без единого промаха, человек с чувством ритма писал бы великолепнейшие стихи. И поначалу все так и было. Идеально. Когда десятилетний мальчик из приюта с тягой к музыке после воздействия сыворотки создал за одну только ночь около пяти сюит, прогремевших на весь мир, половина этого мира оголтело ринулась стать добровольцами на участие в эксперименте с непротестированной сывороткой. И на следующий же день мир наводнился новыми Моцартами, Ван Гогами, Шекспирами и прочими талантами. Только моя бабушка тяжело и печально вздыхала, глядя на то, в пропасть какого безумия катится этот мир в мечтах о светлом будущем и блистательном успехе. За пару недель сыворотка, спрос на которую только рос, была опробована на жителях всего нашего небольшого городка.
Сегодня — город, завтра — страна, послезавтра — весь мир. На всем земном шаре воцарилась богема. Города не стихали ни днем, ни ночью, играя и полоская небеса красками неоновых вывесок. Бродвей пел, Голливуд играл, а тем временем сами люди — двигатели прогресса, же становились точно голодными от своего безумия. Искусство поглощало, завладевало каждой душой, и, в конце концов, подопытным становилось мало того, что они могли получить. Случился генетический сбой. Увлеченные своими идеями и творениями, голодавшие, чтобы музыка никогда не затихала, а колесо фортуны не переставало вращаться, люди внезапно перестали быть сытыми духовной пищей. Дойдя до пиковой точки через какие-то полгода и понимая, что звуки скрипки или свет рампы уже не могут их вполне удовлетворить, они захотели человеческой крови. Их желания становились все более алчными, и, в конце концов, они начали пожирать друг друга. Хаос поглотил сначала наш маленький городок, затем — страну, и, в конце концов, весь мир, потому что способных противиться желанию стать великим на нашей планете оказалось не так и много. Сыворотка стала ядом, поразив нервную систему и клетки головного мозга в организме человека. Лишившись своей памяти, забыв о своем прошлом, зараженные чувствовали лишь никаким искусством не утоляемый голод и жрали, жрали, жрали… «Цвет нации» стал добротным зомби-апокалипсисом. Добро пожаловать в последние месяцы моей жизни…
Изначально сыворотку назвали «Харримия» по имени одного из братьев из древней легенды австралийских аборигенов, что был кроток и прощал своего родича за все зло. Сейчас, оставшись единственной, сохранившей ясный разум и светлую память, я склоняюсь к тому, что сыворотку, оказавшуюся вирусом, необходимо было назвать «Перинди». В честь того брата, который вырвал зубами кусок плоти из затылка своего брата. Словно обезумевший от зависти успешности своего самого близкого родственника до такой степени, что был готов рвать его зубами на части, Перинди, брат пошел на брата, а сын на отца. Да разве ж то были уже отцы и сыновья? Кучка безмозглых зомби…
Через какое-то время подверженные влиянию вируса «Перинди» начали видоизменяться. Их кожа посерела, глаза, если такое вообще возможно представить, исчезли с их лиц, зато носы и пасти стали невероятных размеров. Да и зачем подобным тварям глаза? Чего им видеть? Носом они должны чуять запах живой плоти, а ртом ее поглощать. И на этом все…
— Проваливай, тварь! — Снятым со стены в этой бедной избе ружьем я ударила по проскользнувшей между дверью и приставленным к ней металлическим сундуком серой и тощей конечности. Как бы там ни было, а болевой порог у них есть, ведь когда-то они были людьми. И убить их тоже возможно. Оставшиеся в разуме предпочитают убегать, а не сражаться не потому что все тщетно и технически «перинди» нельзя убить, а потому что одна царапина, и ты уже заражен. Лекарства, как Вы понимаете, тоже нет. Кому какой интерес вырабатывать антидот, если сами изобретатели пали жертвами мысли о великих открытиях и свершениях, и им было мало удела простых ученых. Они желали использовать все возможности человеческого мозга. Ради этого мудрецы приняли «Харримию», и, возможно, ружье погибшего хозяина этого дома, сейчас ударило по одной из великих рук, приложивших немало усилий к изобретению сыворотки…
Я бежала из города уже давно. Я грабила опустевшие магазины на своем пути, изредка наблюдая, как оголодавшие твари, превратившись в бесформенные тела, извивались, подыхая от голода, на асфальте, своими деформированными руками-щупальцами пытаясь дотянуться хоть до кого-то с неиспорченной отравой кровью. Еще немного, и, казалось бы, вирус «Перинди» погубит голод, и бежать будет не нужно, но скрываясь по лесам и, не менее, вымершим поселениям сельского вида от преследовавших меня нескольких тварей, я наткнулась на группу так называемых «живчиков». Это были сельские «перинди». До деревень вирус дошел, разумеется, в последнюю очередь. Эти еще не успели оголодать настолько, чтобы умирать от голода, и теперь весьма активно чувствовали своим нюхом живую кровь Литайи Воладор. Неужели?.. Неужели я осталась одна во всем мире?.. Я не была сильной ни духом, ни физически никогда, но хорошую службу мне сослужил мой характер. И моя апатия. К своим двадцати трем я не желала писать лучше, чем пишу, не желала головокружительной славы, не желала оваций, не желала падения мира к моим ногам. Я хотела маленький домик у тихого озера, в котором даже практически ничего не будет, кроме меня и моей семьи… Я хотела дом, свою крепость, хотела родить ребенка мужчине, от которого без ума. Кто ж виноват, что по оголтелости молодости мой взгляд пал на богему Бродвея, и, медленно и верно, я себя сгноила. Не мечтами о власти, славе, бытии знаменитой и прочих корыстных радостях, последствиями и карой за которые была обреченность стать тестовыми пробирками для ужасающего вируса, а желанием стать моему любимому хоть кем-то. В погоне за химерой Литайя Воладор потихоньку прогорала дотла и искрила из последних сил, пока Рагнар Ревенант собирал овации и призы зрительских симпатий в свете софитов сцены Бродвея. Сейчас я жива лишь потому, что когда-то ничего земное меня не трогало. Но стоило ли говорить Мистеру Ревенанту спасибо?..
Спалив мое сердце дотла, пока мы еще не виделись, оставшийся черным котлован от души он разрушил своим безразличием и холодностью. Нет. Мне определенно не за что благодарить этого бессовестного мужика… С такими голубыми глазами…
Снаружи как-то притихло. Неужели твари почувствовали себя уязвимыми?.. Рассвет пришел. Господи. Слава Богу… Я обессиленно опустилась на пол. При свете дня эти выродки еще ни разу не нападали. Спасите меня, высшие силы. Только на Вас я уповаю…
***
Проснулась я ближе к вечеру. Уставшая и вымотанная, около пяти дней пробродившая без сна и пищи, я отрубилась больше, чем на двенадцать часов. И все это время мне не удалось отдохнуть. Мне снился он… Самая страшная и кровавая резня с пожиранием людей случилась как раз на улице Бродвея в Новом Йорктауне. Так последнее время назывался некогда, в двадцать первом веке, именуемый Нью-Йорком город. Я этого не видела и не могла с точностью утверждать, что именно так и произошло, но, видимо, это был мой кошмар. В состоянии ледяного ужаса наблюдать, как серые безглазые и безмозглые твари атакуют его, отрезая путь к отступлению. А потом нападают… Скорее всего, так и было… Просто я на тот период находилась на противоположном конце города, в гостях у подружки, с которой познакомилась, впервые посетив Новый Йорктаун, чтобы увидеться с Ревенантом, а о резне на Бродвее сообщила новостная программа, пока еще было кому вещать на телевидении и не все успели обратиться в последствия воздействия вируса «Перинди». Глупо было даже думать. Никто не выжил. Никто вообще. Красная ковровая дорожка протянулась по улице Бродвей. Из крови тех, кому не повезло с обращением в зомби. Пусть они и были инфицированы, но были все еще людьми. Пригодными для питания людьми. Только я еще с вывихнутой вчера, будучи провалившейся в усасывающую топь какого-то болота, ногой, ковыляла и ковыляла из городов по деревням да через леса, не отдам себе отчета в том, сколько дней подряд.
— Как знать, может, Рагнара и не сожрали, а он обратился. — Ласково пропело подсознание. — Увидишь, все равно уже не узнаешь. А вдруг именно он тебя сожрет?..
Обматерив не умевший затыкаться ящик в голове и все еще храня хрупкую надежду на то, что любимый мужчина, к которому я не смогла остыть, даже после того, как мне вращение придавали, центром которого был черт знает чей детородный орган, умер быстро и максимально безболезненно, а не стал одним из общего проклятия «Перинди», созданного сделать из народа Земли так называемый «Цвет нации», но приведшего к гибели всей популяции населения, я вышла из дома, повесив на плечо свою сумку и прихрамывая…
Приоткрыв дверь в покосившийся сарайчик, я вошла, держа наготове ружье со стены дома, приютившего меня сегодня. Пусть еще было и слишком рано для появления вирусом пришибленных, но осторожность лишней не бывает и сослужила мне хорошую службу уже не раз. Не знаю, что я надеялась найти. Возможно, провиант. Животных участь людей не постигла, и, если это двор дома, здесь должны быть хотя бы куриные яйца. Или молоко, оставленное дояркой, ушедшей в оборотни…
Чувствуя грызущую и ноющую боль в желудке, я свесила с плеча сумку и залезла в нее рукой. На дне я нащупала лишь маленький заплесневевший кусочек сыра, который, и то радость, стал для меня откровенным счастьем. Игнорируя сосущее ощущение под ложечкой, я внезапно нашла, что искала. В сене, тут и там, лежало мое спасение — два десятка яиц. Да мне на неделю этого хватит!!!
У Мисс Воладор сегодня будет ужин. Будет чертов ужин! НОРМАЛЬНЫЙ, ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ УЖИН! И пусть весь мир подождет…
Аккуратно сложив яйца на дно сумки, я перекинула ее через плечо и уже собралась возвращаться в дом, как обернулась и замерла на месте. Прямо передо мной стояло длиннолапое, серое и безглазое существо. Издав истошный рев, человекоид кинулся на меня, и, когда я уже прикрыла глаза, не понимая куда дела ружье, которое только что держала в руках и готовясь к неминуемой смерти, издав тихий и невнятный писк, внезапно серая груда обрушилась к моим ногам после тихого выстрела. Глядя ничего не понимающими глазами на жертву «Перинди» у моих ног, я лишь через несколько упрямых моментов ступора перевела взгляд на стоявшего с моим ружьем у выхода из сарая… Мистера Рагнара Ревенанта в кожаной куртке с небрежно растрепанными светлыми волосами, невозможно исхудавшего, но все еще живого, все еще человека.
— Очешуеть… — Только и вырвалось у меня.
***
Двери избы плотно затворены. Помимо сундука с инструментами к ним придвинут массивный дубовый стол, а жертвы вируса, быть может и зомби, но без всякой сверхъестественной силы. По сути, не будь угрозы заражения, с ними, я думаю, справились бы даже дети. Все дело лишь в том, что твари брали количеством и угрозой инфицирования.
Семь яиц разбито о сковороду, а молчание такое громовое, что аж режет слух. Я не знаю, что сказать. Боль, злоба и обида режут меня по живому без ножа. Газовая плита не хочет ни в какую разгораться, немытые много дней из-за побега от монстров темные, переходившие в белесые патлы свисают в сковороду, а меня трясет изнутри, но я изо всех сил стараюсь, чтобы моя спина не выдала тремора. Подсознание вовсю вопит, что лучше пережить семь зомби-апокалипсисов, чем еще раз оказаться с Рагнаром в одном помещении. Тишину разрезает его голос, бьющий в легкие и по венам. — Вот это да! Латейя уже и готовит. Так, глядишь, вскоре получится печь булки лучше, чем это делала моя бывшая. Хотя, фактически, не знаю, как ее называть. Мы же не разводились. Она просто стала такой, как все зараженные вирусом.
— Наконец-то показала свое истинное лицо. — Хохотнуло подсознание, и я тихонько прыснула ему в ответ. На деле же лишь раздраженно выдохнула. Скептицизм и холодный эгоизм. Он надо мной насмехается, как и тогда. И издевается. Мои руки уже дрожали отнюдь не мелкой дрожью. Ей-богу, еще одна скользкая ремарка, и я останусь голодной, но посмотрю на никем не оцененное зрелище, как звезда Бродвея умоется яичницей.
— Литайя… — Процедила я сквозь зубы, не оборачиваясь.
— А? Что? Ах да. Кажется, мне по барабану. Таких, как ты, хоть пачками греби. Каждую не упомнишь. Ты не против, если я закурю?.. Ну я так и думал. Ирония — злая штука, Мисс Воладор. Из всех людей на Земле выжила лишь ты. Невзрачная и болезненная девка, вкладывавшая всю свою высокую душевную организацию в письма. Ты ведь знаешь, что я их не читал, да?..
Закурив и закинув ноги на еще один небольшой деревянный столик, он выдохнул колечко дыма и испытующе пронзил меня насквозь своим голубоглазым взглядом.
Резко обернувшись, я уперла руки в бока, повесив кухонное полотенце на плечо. — Ты зачем вообще убил ту тварь, что на меня напала в сарае, м?.. Сейчас бы тебе не пришлось терпеть общество этой убогой невзрачной девки. Сделай милость, либо ничего не говори, либо, если ты так хочешь, я могу открыть дверь и отдать тебя на съедение тем, что гонятся за мной. Заодно я проживу на день дольше. Я выживаю, как могу, с тех пор, как вирус лишил меня дома, и у меня нет даже возможности узнать, жива ли моя бабушка, которая всю нашу семью отговорила от добровольного инфицирования. Страх гонит меня. Я нигде не могу осесть. Стоит мне только подумать, что я сбежала далеко, как они снова находят меня по запаху. Так что успокойся, вкуси свою яичницу и помалкивай. Я была слабой, когда писала тебе и говорила с тобой. У тебя там на месте сердца гранитный камень. Я всегда знала, но черт знает, на что надеялась…
Скворода весьма неизящно приземлилась на стол. Я есть совсем расхотела, просто буравила его колючим взглядом и молчала. Перехватив мою руку, он лишь ухмыльнулся. — На съедение отдашь, говоришь?.. А потом то что? Рыдать и вены резать будешь?.. А-то я не знаю, что хрупкой надежде повинуясь, ты до сих пор ни с кем свою жизнь из-за меня не связала. Я был жесток и повел себя, как конченный, чтобы порвать эту связь, которая душу растлевает даже на расстоянии, но ты ее все равно сохранила, не смотря ни на что. Не ври. Не отдашь ты меня им…
— Пожалуй, ты прав. Пойду сама выйду, раз третьего не дано…
С досады я швырнула в него кухонным полотенцем и забилась в угол, опускаясь на пол. Не знаю, чего хотелось больше: плакать или спать. Или спать со слезами… Или рыдать во сне…
Минут через пару я почувствовала руку, сжимавшую мое плечо. — Да, я спас тебя, и, в основном, потому что я помню боль в этих карих глазах. Ярость, безумие, нежность. Такой водоворот, который мог поглотить и уничтожить. Он был неподдельным, а я, не смотря ни на что, ценю искренность. Не отступившись, ты только себе хуже сделала. Но теперь мы команда. Двое против мира. Не лежи на полу. Промерзнешь. Здесь есть маленькая кровать. Иди туда.
— Ее тебе не хватит. Мне нормально на полу. Убери свою руку и отправляйся. До заката всего час. Потом держать оборону. Отдыхай, Рагнар…
— А вот это ты зря. Как знать, может это нам придется новую эру человечества открыть. Ну. Понимаешь же. Последний мужик и последняя баба на Земле…
— Порядки природы от нас стошнит. Я на тридцать лет моложе. — Съязвила я, бумерангом отослав ему те слова, которыми он меня ударил, как кнутом, в нашу последнюю встречу… И он, действительно, ушел. Положив голову на руку, я вздремнула, но совсем недолго…
Шорохи и лязг когтей об оконное стекло, заставили меня приподняться на полу, точно ошпаренную…
***
Зараженные прорыли путь через подпол. И сейчас я отстреливалась, не забывая при этом истошно визжать, от пробивших себе дорогу наверх зомби-каннибалов, взламывающих доски пола и уже оказавшихся в избе. Благо, пуль для ружья хотя бы было предостаточно.
— Осторожно! Зацепит! Хочешь их ряды пополнить?.. — Ревенант оттащил меня от очередного серого, безглазого и безмозглого создания, которого я тщетно пыталась ударить пяткой в нос. — Силой не возьмем, их много. Надо бежать!
— Куда?.. — Истерически взвизгнула я, пальнув уже наугад.
— Куда угодно. Они все здесь пока. Валим. Оставь им свою куртку. Они ничего не видят. Они ориентируются на запах.
Поспешно скинув с себя зеленую тонкую курточку, увлекаемая Рагнаром, я выскочила из избы. На выходе был один, и тот корчился от голода, так что особо нам никто не препятствовал, пока в избе из-за моей куртки сцепились, как минимум, пять «перинди».
Узкая дорожка вела через лес. Одна запущенная изба и ее двор посреди непроницаемой чащобы. Моя травмированная нога ни в какую не желала переставать болеть. Сначала Ревенант просто тащил меня, как на буксире, потом решил, что, если взять на руки, будет проще пройти остаток пути… А там, за лесом…
Обнаружилось небольшое, но такое же заброшенное поселение, только дома там раза в два были выше того, из которого мы сейчас делали ноги. В одном даже из трубы шел дымок. Переступив через его порог, к своему сущему удивлению, я увидела старую и сморщенную старуху. Живая душа! Посреди всего этого ада! Невероятно…
Кинувшись расспрашивать ее, я внезапно поняла, что она подслеповата и глуха. Конечно же, такую женщину ничто из того, что давал людям вирус, именуемый некогда сывороткой, не могло прельстить. Она была рада тому, что имеет. Вдобавок Айда оказалась опытной знахаркой. У нее оказались в наличии многие мази и травы. Даже те, которыми она регулярно пользовалась, чтобы не пахнуть, как живой человек. Именно благодаря своим знахарским навыкам в двадцать четвертом веке, где казалось бы оккультизм напрочь вымер, сменившись наукой, она и выживала в этом проклятом постапокалиптическом мире.
Стянув с себя грязные свитер и лосины и кинув их на пол, я прилегла на постель, которую старушка расстелила для меня, пока она в прихожей о чем-то разговаривала с Рагнаром. Здесь было так тепло и уютно, что даже не хотелось верить, что всего в паре миль отсюда отвратительные монстры и чудовища дерутся за мою куртку, выползая из подполья.
Поленья весело трещали в печке, и я даже успела задремать, когда услышала шорох совсем рядом. Ревенант присел на краешек кровати и положил мою ногу себе на колени. — Посинела. Так ты долго не протянешь. Тут однозначно перелом. Если и был лишь вывих, то пока ты бежала, дело значительно усугубилось. Благо, Айда дала мазь. Должно помочь.
Втирая скользкую и пахучую смесь мне в ногу, Рагнар поднял на меня свой лучистый взгляд. Один из моментов, в которые я каждый раз считала его Солнцем своей Вселенной. За одну вот такую улыбку…
— Как легко ты поверила, что мне все равно… — Он покачал головой, тяжело вздыхая и нежно массируя мою стопу.
— Нет разве?.. — Всполохи от печки отражались на его лице светом золотого огня, пока я тупо взирала на него, не зная, что сказать.
— Будь моей… — Склонившись, тихо прошептал он мне на ухо, и внутри что-то тяжелое оборвалось, словно упав с высоты, все годы камнем лежавшее на душе. Стало так легко, точно сняли груз, и эта легкость подарила мгновенный покой.
— А Айда?..
Рациональное запротивилось во мне, ища отговорки…
— Глуха, как тетерев. Да и даже бабка не будет против того, что символизирует жизнь в бесконечном круге конца света, смерти и чудовищ…
— Хорошо…
Прикасаться к своим рукам он мне не позволил, и я даже не поняла почему. Шаг за шагом обнажив мое тело полностью, он взял меня и грубо, и нежно одновременно, пока я, ошеломленная и обезумевшая, даже не верила, что столько лет спустя это все-таки произошло…
Я навсегда, наверное, запомню тепло огня в печи, взгляд любимых глаз, которые, наконец, сломали преграды всех «нельзя» ради меня, и жар его тела, который я поглощала своим… Запомню, как обнимала этого мужчину так, как обнимают целый мир: скрестив руки на его спине и касаясь плечей. Потому что это последнее, что было хорошего в моей жизни… Пока она не превратилась в ад…
***
По пробуждению я обнаружила Рагнара все так же рядом на кровати, потянулась обнять, еще не успев заметить перемены в его настроении, когда он с фальшивой ухмылкой отодвинулся от меня, как от прокаженной…
— Я ведь говорил тебе, езжай домой, найди себе мальчика и будь счастлива. А ты шлюшкой моей быть хотела. Ну и как сейчас?.. Довольна?..
Я все еще не понимала, к чему он клонит, прижимая к груди простыню и чувствуя, как холод и ужас сдавили и скололи затылок.
— Сколько немой боли и восторга в глазах. Ей-богу, ты — такая дурочка, что все это время сложно было удержаться от смеха. Ты, как к Богу прикасалась. — Снова злобно усмехнувшись, он закатал рукава. — Не задумалась, почему я не снял ни куртку, ни рубашку?.. Ну. Смотри. Все равно ты не покинешь этого дома никогда, тупая курица.
Его руки от запястий до локтей были сплошь серыми. Я вздрогнула и отшатнулась. — Ты… Но как?.. Ты же?.. Айда, на помо-о-о-о-ощь!!!
— Старуху я твою прирезал сразу, как она мне мазь дала. — Небрежно бросил он. — Мы с тобой сейчас вдвоем, как ты всегда и хотела. Что ж ты не радуешься, милая?.. Разве не стоит любовь жертв?.. Которые ты, как и любая женщина, безропотно принесла бы ради чувств. Я ж твое письмо цитирую. Куда ты собралась?..
Вжав мои запястья в кровать и склонившись надо мной, он презрительно рассмеялся. — Гадаешь, как?.. Этот «Цвет нации» был прекрасным проектом, как и создание «Харримии». Но угадай, кто стоял у руля?.. Да. Это был я. Пока ты думала, что мое призвание — сцена, я занимался наукой и вывел другую сыворотку. Она не сводит с ума настолько, как та, что исказила весь мир. Она действует медленнее, но, как видишь, все равно не настолько, чтобы не сожрать человеческое тело. И тогда я начал думать, как же мне закрепить результат. Ведь все эксперименты были тщетны. Люди сходили с ума и становились безмозглыми каннибалами, потому что их желания вводили их в неистовство, ибо эгоизм — это кратчайший путь в ад. И вот ты. Не такая, как они. Открытая дурочка. Бескорыстная девочка. Моя. Вся моя… Мы не проверяли, но, возможно, тебя сыворотка и не превратила бы в чудовище. Ведь ты, как Харримия истинно следуешь за мной — Перинди, и все прощаешь. Так обратись же в цветущее дерево, чтобы послужить моей цели. Я понял, как сделать то, чего не смог никто до меня. Как воздействовать сывороткой, но сохранить интеллект у зараженного. И пусть это будешь не ты, но это будут наши дети. Ради этого я и следовал за тобой, единственной живой, не ставшей жертвой печального эксперимента. Мне было необходимо слияние ДНК инфицированного с ДНК непорченой крови. И, как я и думал, ты легко стала моей подопытной и сделала то, что должна была по сценарию… Не грусти. Эти малютки будут выносливее, сильнее, более живучими, и, самое главное, хоть и не перестанут питаться людьми, но и продолжат на высоком уровне творить искусство. А дети наших детей станут тем самым «Цветом нации», к которому мы шли столько времени, пока вирус не похоронил все наши надежды. Ты — моя версия проекта 2.0, Литайя. А наши малыши появятся на свет из твоей утробы… Ну. Скажем… Как только источник их питания перестанет дышать.
Мгновение, и лицо любимого превратилось в пасть одного из чудовищ «перинди». Одновременно чувствуя, как его ужасающие зубы рвут мое горло и лицо, перед тем, как все накрыла тьма, я почувствовала и, как нечто внутри меня, в области живота начинает шевелиться и прогрызать себе путь наружу, к своему отцу…
А вскоре все стихло и исчезло.
24.03.2016
Ветром коснуться б румянца ланит, Уст целовать твоих пьяный фарфор, Море в груди моей буйной шумит, Волны уносят мой дух на Босфор.
… А я немного опоздала на праздник. Так бывает, когда твоя ученица — полубездарный лодырь и блаженная дура в одном лице, повернутая только на мыслях, как бы сдаться в эротический плен одному известному истории многострадальному упырю, и ты целый день ищешь достойных на должность Хранителя Архивов претенденток, потому что пятой точкой чуешь, что Лора Уилсон не вывезет свою роль, даже не попытается попытаться ее отыграть, чтобы Ксандер снова не истязал меня через Зела. Претендентки… Даже соль не в том, найдешь ты какую-нибудь особу или нет, а еще и в том, чтобы у нее было отягченное пороками прошлое, необходимость очищения от грехов. Черт. Почему все так сложно, а?.. Завербовав парочку, по именам кажется, Каролину Одилл и некую Мифиду, я получила неожиданный дополнительный пакет услуг в придачу. Каролина сказала, что приведет ко мне еще несколько своих подруг, которые дадут согласие отказаться от своего убогого прошлого. И вот сейчас, раздраженная тем, что выступление факиров я пропустила, и они уже стоят в толпе, переводя дыхание и устремившись всеми взглядами на что-то, что происходило на помосте, я шла мимо людей, чтобы посмотреть на то, что мне осталось, как вдруг увидела бегущего мне навстречу Аарона Виллипета.
— Госпожа… — Юноша был белее мела, даже нижняя губа его дрожала, а плечи были настолько ссутулены, будто их сжал кто-то невидимый в порыве ярости. Он совсем запыхался, даже выдавить слово для него казалось испытанием… — Госпожа Тефенсен…
— Аарон, ты чего мямлишь? Привидение увидел? Что за бешеные забеги с вытаращенными глазами?..
— Вы должны… Вы должны идти срочно в пещеру. Я только что, менее пяти минут назад, видел Мифиду. Она сказала мне, что там пожар… Может сгореть все Ваше оборудование. Срочно!!!
Парень был бледнее смерти. Его руки дергались, пока он пытался невнятно жестикулировать. Я коротко выдохнула, сцепила руки в перчатках без пальцев в замок, и, медленно опустив на них голову, слегка коснувшись лбом, тихо и звучно рассмеялась. — Ты так за мое оборудование переживаешь, что смерть красивее, чем ты обычно выглядит? Или у тебя из-за приборов губа дрожит? Мальчик. Милый, добрый, невинный мальчик. Ты такой хороший, что Корина просто не заслуживает такого друга. Мифида два часа назад ушла с Каролиной на поиски и вербовку подруг в наши ряды. Не играй с огнем, Виллипет. Где мои птенчики? Как далеко они зашли, м? Она сама тебя попросила их голые задницы прикрыть или ты — белый рыцарь и вызвался добровольцем?..
Аарон сдвинул брови и решительно преградил мне путь. Я этого не ожидала, честно говоря. Он всегда боялся. Боялся моей силы, боялся за отца, и никогда не смел мне прекословить. Что же сегодня я вижу?.. Неумолимость, сжатые в кулаки руки и готовность драться. Неожиданно…
— С дороги, малыш Аарон. Не играй с огнем. Ты знаешь, на что я способна. Разве стоит она жизни твоего отца? Что она тебе сделала, что ты готов предать единокровного родственника ради нее?.. Влюбился? А если так, как тебе не противно сейчас покрывать ее, зная, что другому она отдается?.. Не тебе. И тебе никогда не будет. Ты — маленький теплый человечек. А она хочет крови, близости смерти, гнилых ее касаний и жесткого траха от того, кто в сорок раз тебя старше. Невинный взгляд? Дрожание ресниц? Ты на это купился? Думаешь, она — вся из себя нежная куколка? Да это марионеточный театр. Она играет роль такой, потому что должна быть его полным антиподом. Маньяку нужна невинная жертва, чтобы игра состоялась на все сто, а не маньячка. А в душе она, как и он, гнилая маньячка. Маску, в которую ты влюбился, она надевает для контраста, чтобы эмоции ее пульсом по венам шпарили. Он весь такой жестокий, а она вся такая нежная, милая… Чуешь?.. Это испорченность одной души в единой симфонии с другой, а ты еще слишком мал, чтобы понять, что все не то, чем кажется. С дороги, Виллипет, иначе пожалеешь…
— Достаточно. Я долго боялся и больше не хочу. Ты гнилая, Дэнелла. Посмотри на себя. Что ты вытворяешь?.. Я и сам не в восторге от короля. Да, он ужасен, деспотичен, обращает наш мир в хаос и тьму, но это ни в какое сравнение не идет с тем, что творишь ты. Ты озлоблена. Рвешь и мечешь. Сечешь любого, кто готов выбиться из-под твоего контроля. Ты потеряешь ее навсегда. Я вижу, что ты дорожишь ей, но так ты все растопчешь. Выйдешь сейчас, встанешь ей снова поперек мечты, и она тебя навсегда возненавидит. Оставь ее в покое на один чертов вечер. Тебе мало было года ее страданий и подчинения?.. Для тебя все игра. А их чувства для тебя вообще ничего не значат. В тот миг, когда ты откроешь глаза и заглянешь за кулисы марионеточного театра, ты увидишь, что она сдается его жестокости не из-за желания испорченной игры, а из-за усталости от третирования, постоянного контроля каждого ее шага, запретов и кары за каждый ее поступок. Это вызов, Дэна. Она кричит тебе во все горло, чтобы ты позволила ей выбирать свою судьбу, а ему кричит, чтобы истязал ее, дабы отвлечься в физической боли от того дерьма, в которое ты ее загнала своим контролем. Уходи отсюда. Довольно. Оставь их. У них уже у обоих сил нет просто потому что ты — чудовище. Рано или поздно, так или иначе, она все равно отдаст ему девственность. Не лезь. Сегодня, потом, какая разница? Владислав Дракула — единственный мужчина Корины, как бы тебя ни выкручивало от одной мысли об этом, и она всегда будет ему верна. Тебе о такой верности только книжки читать. Кроме озлобленности ты ни на что не способна. Поворачивай назад, потому что я все равно не пущу тебя.
— Мне не нужно твоего разрешения, малыш Аарон. — Почти с грустью я коснулась двумя пальцами его лба и прошептала 'Сомниа'. Упав и погрузившись в сон, парень, наверняка, расшибся, но я безразлично перешагнула через него. Будет знать, как сметь врать мне.
Стянув золотистые волосы в пучок потуже и локтями растолкнув несколько зевак в толпе из-за раздражения, я, наконец, увидела то, на что все смотрели, широко раззинув рты… Конечно. Что еще было ожидать. Наша протравленная гадюшная парочка зажигала танцпол, и Лора была в огненно-алом. Как я только с утра и шутила: больше раздета, нежели одета. Сальса, самба, чечетка, танго… Обостренным нюхом дракона я чувствовала запах крови. Ах ну да. Блаженная дура же стала с ним танцевать, все ноги изрезав об осколки, но эта боль ее не останавливала. Она вообще ее будто бы не чувствовала. Пялилась ему в глаза без отрыва, пока тело совершало необходимые движения по инерции, а он… Слепой азарт, маньячный блеск в глазах падальщика-растлителя, который своими лапами с когтями в каждом движении, в каждом повороте пожирал открытые участки ее тела, пока она, вся в любви, и не замечала, что лишь похоть и ничего более горит в черных глазах «любимого». Старая мразь. Девчонка на полвека моложе его, а руки этой падали поминутно у нее под юбкой, пока глаза поселились у нее в декольте. Пара сисек, пара стройных ножек, аппетитная задница, которую можно отшлепать. И дырку между ног ей проделать, засадив до крови. Все его мысли были, как на ладони, и как она не слышала их?.. Любовь ей подкосила все восприятие реальности. А убогий педофил-упырь уже знал, что она вся его. Хоть что делать этой ночью будет, а она побежит к нему, забыв обо всех запретах.
Но вот музыка стихла, а Лора рванула прочь, не разбирая дороги. Тут я коротко прыснула. Вампир стоял ко мне спиной, и я не могла видеть его реакции, но спорю, что подобного поворота он вряд ли ожидал, когда жертва была уже в гнусной доступности, и тут вдруг сбежала. Но Граф Дракула не был бы Графом Дракулой, если бы признал поражение. Он устремился следом, а я — за ними. Шоу тут было и без пироманов и цирка с животными — оборжаться.
Я явилась в тот момент, когда, прислонившись спиной к сосне, она отвергла его, сказав, что он испортил все в ее жизни, к чему прикоснулся, что перегорела еще год назад. Хотела бы я верить, что она говорит то, что чувствует, да эта полоумная спасала его, как могла, не будучи совсем уж критичной дурой и понимая, что в танце голубки по грани походили и еще немного, и она как дышать забудет. Вливая и вливая в ее уши сладкий яд своих чувств, коих и в помине не было, упырь уже дрожал всем телом, чувствуя, что оборона долго не продержится, ведь его слова резали ее по живому без ножа. Он знал, что еще немного, и эта девочка отдаст ему то, зачем он пришел. И для пущего усиления, он сделал вид, что уходит, что погиб, став жертвой черствости ее сердца, чтобы окончательно доломать ее. Наигранность так и висела в воздухе, но этот фарс удался. Подтянув его за руку к себе, она все-таки сказала, что врала из-за меня, из-за угроз, что никто ей больше не нужен кроме него, что она одинокая и ничья без него, как сгнившая роза на асфальте. Этот бред маниакально влюбленной она могла долго шептать, но он уже взялся за свое. Сдавив одной рукой ей затылок, пальцами другой он сначала сжимал ее нижнюю губу, затем ворвался ими ей в рот. С надменной усмешкой Воронье праздновало бал, в то время, как мелкая дурочка, закрыв глаза с благоговением и слезами на глазах, целовала и вылизывала его пальцы, пока он представлял, как вместо пальцев заставит ее обсасывать его мертвый и наверняка сгнивший половой орган. Что же я делала?.. Вот сейчас самое время взойти на сцену с воплем: 'Ша, карапузики! Конец вашим танцам', ибо омерзительнее того, чему я стала свидетельницей могло быть лишь то, когда он, действительно, проделает с ней все, чего сейчас хочет. Но я стояла и не двигалась с места, хотя все, чего желала, это сейчас обломать им всю их порченую малину… Почему?.. Я не забывала сказанного Аарону. Жертва выбрала позицию жертвы лишь, чтобы быть оппонентом зла. Эта святость и эти слезы мало что стоят, зная, что она не меньше его терзала, пытала и убивала людей. И как бы сейчас перед моими глазами ни стояла маленькая девочка в слезах, которую насильник-педофил готовит к потере девственности, это лишь то, что видели мои глаза. Хотели, чтобы она была жертвой, оказывала сопротивление… Но правда-то в другом. Сейчас напав и разодрав его в клочья, я не девочку спасу от расправы педофила, а лишу латентную шлюшку Графа возможности отсосать у него, а она ведь этого желала, смачно вылизывая каждый его палец…
— Пусть сука бесится. — Вот что сказала девочка, которую я хотела спасти не пойми от чего. Сказала обо мне, ложась в заросли осоки, спиной на острые листья… Сказала о своей лучшей подруге. Не знаю, чего во мне было больше в тот момент — боли или разочарования. Не было уже никакого смысла вмешиваться. Взведенные на пределе оба. Они бы меня даже не заметили. Они меня и так не заметили, хотя стояла я за соседним деревом, дрожа от бессильной ярости. Может уйти? Вернуться? Разбудить Аарона и ожидать, пока вернется Каролина с подругами?.. Но нет. Что-то мне мешало уйти. Я хотела видеть, как она это сделает. Как предаст меня и подставит моего парня, даже не зная об этом. Как поставит Ворона снова выше всего сущего. Выше нашей дружбы.
'Мой цыганенок', 'любовь моя', 'единственный мой'… Сколько она еще бессвязного бреда налепечет, лишь бы он ее того самого?.. Дура. Шизанутая и клиническая идиотка. В невозможности слушать все это я стояла, вжавшись в дерево, в лучших традициях позы 'рукалицо', не зная уже ржать мне или рыдать, и делая и то, и то одновременно. Они оба конченные. Какого рожна меня вообще к ней приставили? Почему я-то, Господи? В мире много извращенцев, которые на все это нормально бы глядели. Нет, Дэна, ты должна идти… Уговаривала я себя еще пару минут, пока не стало поздно. Он ей что-то там насвистывал на ушко о том, что будет не больно. Ну да, ну да, поганая клыкастая мразь. Что ты вообще знаешь о женской физиологии? Это вам, мужланам, не больно. Девушке больно всегда… Но она ему доверяла. Широко разведя колени, открыла всю себя. Ой, я ей накостыляю завтра…
Вот странное чувство. Нет права назвать ее шлюхой, потому что верна она ему всегда была, но вот на этом и мысль заканчивается. И вся эта верность кажется лишь удобным предлогом, чтобы не называться распутной шалавой, пока отдается вот так, даже глазом не моргнув. Где-нибудь, хоть под кустом, как собака, лишь бы с ним. И вот я наблюдаю то, что мне снова кажется актом грубого насилия, когда он уничтожает девочку, делая ее собственной распутной подстилкой, одним рывком своей руки с вздутыми на ней венами и массивным кольцом, затем растирая ее девственную кровь по ее щеке, снова с немым ликованием в глазах. Дескать, посмотри, как ты пала. Только что была невинной девочкой, а потом все разменяла, чтобы стать моей любовницей, моей клыкастой вагиной, усладой для проклятого Богом существа. Расстегнув бюстгальтер, вжавшись в него всем телом, обвив ногой за талию, она почти молит своего Князя Ночи воцарить над нею. Думаете, ублюдка долго просить надо? Он ей даже передохнуть после боли от потери невинности не дал. От возмущения у меня аж дыхание сперло, пока мозг до меня доносил одну и ту же гнусную своей правдивостью информацию: что это не мое дело, и что меня это не касается, и что если ей нормально, то меня так рьяно выворачивать до рвоты не должно. И уйти бы, да я не могла себя заставить оторваться от противоестественного тошнотного зрелища. Они стали единым телом. Она вся выгибалась, стонала, тяжело дышала, двигаясь в такт его резким движениям. Лора уговорила его пить ее кровь, и во время соития он еще и жрал ее, пока она вся горела в своем безумии, позволяя его рукам творить с ней все, что ему вздумается. Ксандер убьет Зела. Я не справилась. Ее невинность теперь погребена, а я не вмешалась. Какой бы я сволочью ей ни казалась, сегодня снова встать преградой на пути к тому, чего она жаждала, я не смогла. Не утоляя голод, единственный терзавший ее сильнее истинных голода и жажды, она теряла себя и ощущение здравости крыши. А завтра, на короткое время, пока ее наркотик еще дурманит ее, она почувствует себя хорошо. Впервые за год. Будет думать о нем, жить памятью этой ночи. И именно в такой миг мне придется ее разрушить. Если не накажу — будет только хуже. Но это и неплохо. Упырь ответит за деяния рук своих, пусть эти деяния жертве и были сладки. Ведь узнав, что Лору лишили цветка непорочности, Ксандер запросит королю немилостивое растерзание. И я буду там, чтобы превратить его желания в действия. Но, как знать, если я закую сердце в лед и перестану реагировать на вопли-сопли Лоры, быть может, свершение акта возмездия мне и понравится… И не только за то, что сейчас случилось в зарослях осоки. А и за всю ту боль, что он причинил таким далеким, но не ставшим менее мной Андреа дель Конте и Кире-без-фамилии-просто-Кире. Содрать кожу с еще живого Вороньего трупа - вот, что станет моим успокоением, ознаменовавшим конец человеческой несправедливости. Крутанувшись на кроссовках и мстительно сжимая разбитые руки о стены пещеры в кулаки, я двинулась по направлению к дому, оставляя голубкам последние часы извращенной неги, прежде чем их жизнь обратится в окончательный и неминуемый ад…
Бросив свою бессильную что-либо предпринять шкуру на постель в пещере, я забылась беспокойным сном до рассвета.
***
Зевнув и потирая кулаками глаза, я села на кровати. Она уже не спала. Впавшие глаза, бледное лицо без единой кровинки, лишь по губам блуждает застенчивая улыбка. Она сама не понимала, что улыбается. Чертова магия химии делала свое, превращая эту уже не девочку, еще не женщину в виноватую мишень. Она была высосана, но счастлива. Я и без языка ее тела знала, что произошло. Но она бы не скрылась, даже если бы я не знала. В каждом движении ее тела чувствовалась память ушедшего утра. То с каким трепетом она брала его руки в свои, как касалась плеч этого жалкого кровососа, как зажимала его лицо между ладоней. Как плакала от счастья и благоговения, когда он выжирал из нее все живое, словно была наедине с Богом. Мне хотелось кричать на нее, бить посуду, отвесить пощечину, излечить ее, в конце концов, хоть как-нибудь. Но эта безнадежная дура была виновата лишь в том, что полюбила. Стоит ли повторять о том, что я снова и снова ненавидела себя за спектакль, который предстояло разыграть?.. Снова пропагандировать дешевую ненависть к тому, до которого мне ныне и дела не было. Не было бы, если бы не Ксандер. Я заставляла ее думать, что ее невинность необходима для вступления в должность Хранителя Архивов. На деле же этого требовал Мессир. Психопатичный подонок спал и видел, как сорвет цветок Лоры Уилсон. Но было слишком поздно. Она, как и всегда, отдала своему королю все, что у нее было. И теперь, если я не накажу их обоих, Ксандер сотворит с Зелом такое, что мне и в кошмарах не приснится. Да прекрати же ты улыбаться, маленькая сопливая сучка. Бог видит, я не хочу тебя наказывать. Но ты гордо пропагандируешь связь с ним. Она горит в твоих зеленых глазах вместе с гордостью и непокорностью, с нежеланием проживать эту жизнь без него...
— Доброе утро. Как спалось? — Она первая подала голос, пока я вставала и начинала готовить кофе.
— Пойдет. А тебе? Отдых на природе, наверняка, не самая удобная ночевка в мире.
Ее глаза блеснули неистовым огнем. У нее в груди и на языке зудели слова о том, что там было, как надо - не то, что в плену, и она заняла огромных сил у матери Природы, чтобы не выплюнуть мне это в лицо. Конечно. Легко козырять, когда не знаешь, какие силы - подсказка, межмировые - вступили в борьбу за тебя. При всем этом было очень просто назвать Дэнеллу Тефенсен заклятым врагом номер один. Лишь потому что в этой истории любви я была злом, хотя в межмировой борьбе - лишь никчемной пешкой. Но пойди докажи это не в меру нервной Джульетте и Ромео-упырю.
— Хорошо. Без сновидений и кошмаров. А насчет природы — это ты зря. Тебе бы хоть раз в кемпинг смотаться и дать всем отдохнуть, включая меня и Аарона. Свежий воздух, трава шелковая, правда, с утра сыровато, но не все коту Масленица.
Я передернула плечами. Конечно, она хотела моего отъезда. Безнаказанно делать все, что пожелается. Может, она и заслужила выволочки. Я из кожи вон лезу, чтобы сохранить ее идиоту жизнь и чтобы при этом Зел не пострадал, показательно пытая Владислава для наемника, чтобы не убивать, а она лезет на рожон, подводя и себя и мужа под монастырь... Вкратце обсудив, почему ее волосы стали черными и сказав, что доверю ей сражение на мечах я, наконец, выдохнула свое коронное:
— Ну-с, девочка моя. Я дала тебе отдышаться, прийти в себя, причем очень деликатно, не налетая с самого утра, а теперь, когда ты расслабилась, и каждый нерв в тебе успокоился, я требую отчета. Грустно, но сейчас нервишки полетят прямиком в мусорный бак...
Ее глаза расширились от ужаса и понимания... Я знала, что теперь она будет все отрицать с пеной у рта, но это было бесполезно. Она выдала себя, едва только переступив порог пещеры...
***
Я была слаба. Слаба и беспомощна после многочасовых пыток, в которые каждый раз окунал меня мой уничтожитель. Наемный убийца, который повелевал звать его моим Мессиром. Ксандер Черт Его Знает Как Там Его По Фамилии. Он надменно улыбнулся, и в его синих глазах на мгновение загорелся яростный пламень. На очень короткое мгновение. Загасив вспышку злобы, он склонился надо мной и небрежно схватил меня за подбородок: меня, еще лежавшую, свернувшись на полу калачиком от боли. Приподняв меня и пригвоздив к стене на уровне своих глаз, сдавив мою шею своей грубой рукой, он посмотрел на меня точно, как смотрят на грязь. Второй и свободной рукой он протянул мне изящное оружие. Витой серебряный кинжал Хранителей Баланса Измерений, украшенный рубинами и головой дракона. В его стальном голосе, резанувшем по моему сверхчувствительному слуху, не слышалось ничего кроме ярости и ненависти.
— Я даю тебе наше оружие. Я даю тебе власть, коей не позволял себе наградить никого вне нашей организации, не смотря на то, что ты - ничто. Но твоя ненависть - это ключ. Бери его. Бери же.
Вложив мне в ладонь ледяной клинок, Ксандер сжал мою руку до хруста. — Бери его и прикончи графа Владислава Дракулу. Прикончи тварь, что истязает мою любимую, внушая ей ложные идеалы своей никчемной любви. Тварь, лишившую ее невинности... Снова. Это не просьба, солдат Тефенсен. Это приказ. Не справишься или снова пойдешь у нее на поводу и проявишь сострадание к этому черному выродку, я вырву каждый нерв из твоего никчемного тела и разметаю твои останки по всем измерениям. А еще... Я знаю, кто тебе дорог настолько, что ты готова умереть за него. Просто знай, что Зелу придет бесславный конец, если что-то пойдет никак. И я не хочу, чтобы ты была милосердна и подарила ему быструю смерть. Режь его, кромсай, сделай худшее из того, чему тебя учили, чтобы он выхаркивал кровью каждый момент причиненной ей боли. Чтобы перед тем, как его глаза закроются навек, он перенес на себе такие страдания, что вообще пожалел о том, что посмел вылезти из своей матери. А когда его душа отправится в ад гореть на всех кострах, что сжигают дотла грешников, чтобы никто из Вас не смел тащиться и вытаскивать его, как в предыдущий раз, иначе я выволоку Лору за пределы вашего убогого мирка, а тебя и всех остальных запру в нем и уничтожу целое измерение. Мне это под силу. Отправляйся.
Ксандер небрежно отшвырнул меня на пол, где я лежала несколькими мгновениями ранее, и через долю мгновений окатил вопросительным взглядом, подразумевающим то, что меня здесь уже быть не должно.
— Слушаюсь, Мессир. — Затравленно не поднимая глаз, я покинула пределы помещения, ставшего моей тюрьмой и пыточной камерой, отправляясь причинить подруге самую страшную из мыслимых болей на планете. Чтобы спасти человека, которого люблю сама... Я до последнего уверяла себя, что цель оправдывает средства, и что мысль о том, что Зелу ничего не будет угрожать, будет греть меня по ночам, когда в беспокойном сне я буду видеть снова и снова, как Лора Уилсон, не желая примириться с судьбой, с жизнью без того, кого считала Вселенной, будет разбивать руки и голову о стену, не в силах справиться с мыслью о том, что его больше нет. И что этому виной стала я. Снова стала я.
Усевшись в свое кресло, Ксандер же устремил взгляд своих голубых глаз куда-то на Восток, тихо прошептав. — Она станет моей. Хочет того или нет. Пусть не сейчас... Но рано или поздно я добьюсь ее благосклонности... Она забудет его.
И я даже не знала, верит он в то, что говорит или нет...
***
Она стояла у порога, еще не замечая меня, а я любовался произведенным эффектом. Ее сердце, я слышал каждый удар, билось глухо, с болью, словно удары молота о наковальню, глядя на трупы на полу. А потом она подняла взгляд на меня. Мы расстались в тысяча четыреста шестьдесят втором. Я снова видел ее в тысяча восемьсот двадцатом, и вот она стояла передо мной. Обновленная версии две тысячи четвертого года. Стояла и дрожала. Трепетала от ужаса в дешевом коротеньком белом халатике, словно снятом с манекена в каком-нибудь магазине товаров для удовольствий. Она еще не понимала, что чувствует. Ее охватывала паника. Больная, больная пурпурная роза. Краснела и белела, глядя на меня, не отдавая себе отчета в том, что испытывает. Она начала кричать и пытаться вырваться, хотя я знал, что в глубине души она уже понимает, что эта испорченная игра на двоих, и попытки вырваться не для того, чтобы вырваться на самом деле, а для того, чтобы упасть глубже на дно. Я пугал ее, хоть ничего ей не сделал до сих пор, хотя, все, чего я сейчас желал, это заломать ее нервные дрожавшие руки за спину и грубо и беспринципно закинуть на больничную койку. Сделать все, чего душа мрачно желала все это время. Но я медлил. Пусть помучается. Я возьму свое... Возьму, когда она начнет умолять меня об этом.
2016 г.
— Госпожа… — Юноша был белее мела, даже нижняя губа его дрожала, а плечи были настолько ссутулены, будто их сжал кто-то невидимый в порыве ярости. Он совсем запыхался, даже выдавить слово для него казалось испытанием… — Госпожа Тефенсен…
— Аарон, ты чего мямлишь? Привидение увидел? Что за бешеные забеги с вытаращенными глазами?..
— Вы должны… Вы должны идти срочно в пещеру. Я только что, менее пяти минут назад, видел Мифиду. Она сказала мне, что там пожар… Может сгореть все Ваше оборудование. Срочно!!!
Парень был бледнее смерти. Его руки дергались, пока он пытался невнятно жестикулировать. Я коротко выдохнула, сцепила руки в перчатках без пальцев в замок, и, медленно опустив на них голову, слегка коснувшись лбом, тихо и звучно рассмеялась. — Ты так за мое оборудование переживаешь, что смерть красивее, чем ты обычно выглядит? Или у тебя из-за приборов губа дрожит? Мальчик. Милый, добрый, невинный мальчик. Ты такой хороший, что Корина просто не заслуживает такого друга. Мифида два часа назад ушла с Каролиной на поиски и вербовку подруг в наши ряды. Не играй с огнем, Виллипет. Где мои птенчики? Как далеко они зашли, м? Она сама тебя попросила их голые задницы прикрыть или ты — белый рыцарь и вызвался добровольцем?..
Аарон сдвинул брови и решительно преградил мне путь. Я этого не ожидала, честно говоря. Он всегда боялся. Боялся моей силы, боялся за отца, и никогда не смел мне прекословить. Что же сегодня я вижу?.. Неумолимость, сжатые в кулаки руки и готовность драться. Неожиданно…
— С дороги, малыш Аарон. Не играй с огнем. Ты знаешь, на что я способна. Разве стоит она жизни твоего отца? Что она тебе сделала, что ты готов предать единокровного родственника ради нее?.. Влюбился? А если так, как тебе не противно сейчас покрывать ее, зная, что другому она отдается?.. Не тебе. И тебе никогда не будет. Ты — маленький теплый человечек. А она хочет крови, близости смерти, гнилых ее касаний и жесткого траха от того, кто в сорок раз тебя старше. Невинный взгляд? Дрожание ресниц? Ты на это купился? Думаешь, она — вся из себя нежная куколка? Да это марионеточный театр. Она играет роль такой, потому что должна быть его полным антиподом. Маньяку нужна невинная жертва, чтобы игра состоялась на все сто, а не маньячка. А в душе она, как и он, гнилая маньячка. Маску, в которую ты влюбился, она надевает для контраста, чтобы эмоции ее пульсом по венам шпарили. Он весь такой жестокий, а она вся такая нежная, милая… Чуешь?.. Это испорченность одной души в единой симфонии с другой, а ты еще слишком мал, чтобы понять, что все не то, чем кажется. С дороги, Виллипет, иначе пожалеешь…
— Достаточно. Я долго боялся и больше не хочу. Ты гнилая, Дэнелла. Посмотри на себя. Что ты вытворяешь?.. Я и сам не в восторге от короля. Да, он ужасен, деспотичен, обращает наш мир в хаос и тьму, но это ни в какое сравнение не идет с тем, что творишь ты. Ты озлоблена. Рвешь и мечешь. Сечешь любого, кто готов выбиться из-под твоего контроля. Ты потеряешь ее навсегда. Я вижу, что ты дорожишь ей, но так ты все растопчешь. Выйдешь сейчас, встанешь ей снова поперек мечты, и она тебя навсегда возненавидит. Оставь ее в покое на один чертов вечер. Тебе мало было года ее страданий и подчинения?.. Для тебя все игра. А их чувства для тебя вообще ничего не значат. В тот миг, когда ты откроешь глаза и заглянешь за кулисы марионеточного театра, ты увидишь, что она сдается его жестокости не из-за желания испорченной игры, а из-за усталости от третирования, постоянного контроля каждого ее шага, запретов и кары за каждый ее поступок. Это вызов, Дэна. Она кричит тебе во все горло, чтобы ты позволила ей выбирать свою судьбу, а ему кричит, чтобы истязал ее, дабы отвлечься в физической боли от того дерьма, в которое ты ее загнала своим контролем. Уходи отсюда. Довольно. Оставь их. У них уже у обоих сил нет просто потому что ты — чудовище. Рано или поздно, так или иначе, она все равно отдаст ему девственность. Не лезь. Сегодня, потом, какая разница? Владислав Дракула — единственный мужчина Корины, как бы тебя ни выкручивало от одной мысли об этом, и она всегда будет ему верна. Тебе о такой верности только книжки читать. Кроме озлобленности ты ни на что не способна. Поворачивай назад, потому что я все равно не пущу тебя.
— Мне не нужно твоего разрешения, малыш Аарон. — Почти с грустью я коснулась двумя пальцами его лба и прошептала 'Сомниа'. Упав и погрузившись в сон, парень, наверняка, расшибся, но я безразлично перешагнула через него. Будет знать, как сметь врать мне.
Стянув золотистые волосы в пучок потуже и локтями растолкнув несколько зевак в толпе из-за раздражения, я, наконец, увидела то, на что все смотрели, широко раззинув рты… Конечно. Что еще было ожидать. Наша протравленная гадюшная парочка зажигала танцпол, и Лора была в огненно-алом. Как я только с утра и шутила: больше раздета, нежели одета. Сальса, самба, чечетка, танго… Обостренным нюхом дракона я чувствовала запах крови. Ах ну да. Блаженная дура же стала с ним танцевать, все ноги изрезав об осколки, но эта боль ее не останавливала. Она вообще ее будто бы не чувствовала. Пялилась ему в глаза без отрыва, пока тело совершало необходимые движения по инерции, а он… Слепой азарт, маньячный блеск в глазах падальщика-растлителя, который своими лапами с когтями в каждом движении, в каждом повороте пожирал открытые участки ее тела, пока она, вся в любви, и не замечала, что лишь похоть и ничего более горит в черных глазах «любимого». Старая мразь. Девчонка на полвека моложе его, а руки этой падали поминутно у нее под юбкой, пока глаза поселились у нее в декольте. Пара сисек, пара стройных ножек, аппетитная задница, которую можно отшлепать. И дырку между ног ей проделать, засадив до крови. Все его мысли были, как на ладони, и как она не слышала их?.. Любовь ей подкосила все восприятие реальности. А убогий педофил-упырь уже знал, что она вся его. Хоть что делать этой ночью будет, а она побежит к нему, забыв обо всех запретах.
Но вот музыка стихла, а Лора рванула прочь, не разбирая дороги. Тут я коротко прыснула. Вампир стоял ко мне спиной, и я не могла видеть его реакции, но спорю, что подобного поворота он вряд ли ожидал, когда жертва была уже в гнусной доступности, и тут вдруг сбежала. Но Граф Дракула не был бы Графом Дракулой, если бы признал поражение. Он устремился следом, а я — за ними. Шоу тут было и без пироманов и цирка с животными — оборжаться.
Я явилась в тот момент, когда, прислонившись спиной к сосне, она отвергла его, сказав, что он испортил все в ее жизни, к чему прикоснулся, что перегорела еще год назад. Хотела бы я верить, что она говорит то, что чувствует, да эта полоумная спасала его, как могла, не будучи совсем уж критичной дурой и понимая, что в танце голубки по грани походили и еще немного, и она как дышать забудет. Вливая и вливая в ее уши сладкий яд своих чувств, коих и в помине не было, упырь уже дрожал всем телом, чувствуя, что оборона долго не продержится, ведь его слова резали ее по живому без ножа. Он знал, что еще немного, и эта девочка отдаст ему то, зачем он пришел. И для пущего усиления, он сделал вид, что уходит, что погиб, став жертвой черствости ее сердца, чтобы окончательно доломать ее. Наигранность так и висела в воздухе, но этот фарс удался. Подтянув его за руку к себе, она все-таки сказала, что врала из-за меня, из-за угроз, что никто ей больше не нужен кроме него, что она одинокая и ничья без него, как сгнившая роза на асфальте. Этот бред маниакально влюбленной она могла долго шептать, но он уже взялся за свое. Сдавив одной рукой ей затылок, пальцами другой он сначала сжимал ее нижнюю губу, затем ворвался ими ей в рот. С надменной усмешкой Воронье праздновало бал, в то время, как мелкая дурочка, закрыв глаза с благоговением и слезами на глазах, целовала и вылизывала его пальцы, пока он представлял, как вместо пальцев заставит ее обсасывать его мертвый и наверняка сгнивший половой орган. Что же я делала?.. Вот сейчас самое время взойти на сцену с воплем: 'Ша, карапузики! Конец вашим танцам', ибо омерзительнее того, чему я стала свидетельницей могло быть лишь то, когда он, действительно, проделает с ней все, чего сейчас хочет. Но я стояла и не двигалась с места, хотя все, чего желала, это сейчас обломать им всю их порченую малину… Почему?.. Я не забывала сказанного Аарону. Жертва выбрала позицию жертвы лишь, чтобы быть оппонентом зла. Эта святость и эти слезы мало что стоят, зная, что она не меньше его терзала, пытала и убивала людей. И как бы сейчас перед моими глазами ни стояла маленькая девочка в слезах, которую насильник-педофил готовит к потере девственности, это лишь то, что видели мои глаза. Хотели, чтобы она была жертвой, оказывала сопротивление… Но правда-то в другом. Сейчас напав и разодрав его в клочья, я не девочку спасу от расправы педофила, а лишу латентную шлюшку Графа возможности отсосать у него, а она ведь этого желала, смачно вылизывая каждый его палец…
— Пусть сука бесится. — Вот что сказала девочка, которую я хотела спасти не пойми от чего. Сказала обо мне, ложась в заросли осоки, спиной на острые листья… Сказала о своей лучшей подруге. Не знаю, чего во мне было больше в тот момент — боли или разочарования. Не было уже никакого смысла вмешиваться. Взведенные на пределе оба. Они бы меня даже не заметили. Они меня и так не заметили, хотя стояла я за соседним деревом, дрожа от бессильной ярости. Может уйти? Вернуться? Разбудить Аарона и ожидать, пока вернется Каролина с подругами?.. Но нет. Что-то мне мешало уйти. Я хотела видеть, как она это сделает. Как предаст меня и подставит моего парня, даже не зная об этом. Как поставит Ворона снова выше всего сущего. Выше нашей дружбы.
'Мой цыганенок', 'любовь моя', 'единственный мой'… Сколько она еще бессвязного бреда налепечет, лишь бы он ее того самого?.. Дура. Шизанутая и клиническая идиотка. В невозможности слушать все это я стояла, вжавшись в дерево, в лучших традициях позы 'рукалицо', не зная уже ржать мне или рыдать, и делая и то, и то одновременно. Они оба конченные. Какого рожна меня вообще к ней приставили? Почему я-то, Господи? В мире много извращенцев, которые на все это нормально бы глядели. Нет, Дэна, ты должна идти… Уговаривала я себя еще пару минут, пока не стало поздно. Он ей что-то там насвистывал на ушко о том, что будет не больно. Ну да, ну да, поганая клыкастая мразь. Что ты вообще знаешь о женской физиологии? Это вам, мужланам, не больно. Девушке больно всегда… Но она ему доверяла. Широко разведя колени, открыла всю себя. Ой, я ей накостыляю завтра…
Вот странное чувство. Нет права назвать ее шлюхой, потому что верна она ему всегда была, но вот на этом и мысль заканчивается. И вся эта верность кажется лишь удобным предлогом, чтобы не называться распутной шалавой, пока отдается вот так, даже глазом не моргнув. Где-нибудь, хоть под кустом, как собака, лишь бы с ним. И вот я наблюдаю то, что мне снова кажется актом грубого насилия, когда он уничтожает девочку, делая ее собственной распутной подстилкой, одним рывком своей руки с вздутыми на ней венами и массивным кольцом, затем растирая ее девственную кровь по ее щеке, снова с немым ликованием в глазах. Дескать, посмотри, как ты пала. Только что была невинной девочкой, а потом все разменяла, чтобы стать моей любовницей, моей клыкастой вагиной, усладой для проклятого Богом существа. Расстегнув бюстгальтер, вжавшись в него всем телом, обвив ногой за талию, она почти молит своего Князя Ночи воцарить над нею. Думаете, ублюдка долго просить надо? Он ей даже передохнуть после боли от потери невинности не дал. От возмущения у меня аж дыхание сперло, пока мозг до меня доносил одну и ту же гнусную своей правдивостью информацию: что это не мое дело, и что меня это не касается, и что если ей нормально, то меня так рьяно выворачивать до рвоты не должно. И уйти бы, да я не могла себя заставить оторваться от противоестественного тошнотного зрелища. Они стали единым телом. Она вся выгибалась, стонала, тяжело дышала, двигаясь в такт его резким движениям. Лора уговорила его пить ее кровь, и во время соития он еще и жрал ее, пока она вся горела в своем безумии, позволяя его рукам творить с ней все, что ему вздумается. Ксандер убьет Зела. Я не справилась. Ее невинность теперь погребена, а я не вмешалась. Какой бы я сволочью ей ни казалась, сегодня снова встать преградой на пути к тому, чего она жаждала, я не смогла. Не утоляя голод, единственный терзавший ее сильнее истинных голода и жажды, она теряла себя и ощущение здравости крыши. А завтра, на короткое время, пока ее наркотик еще дурманит ее, она почувствует себя хорошо. Впервые за год. Будет думать о нем, жить памятью этой ночи. И именно в такой миг мне придется ее разрушить. Если не накажу — будет только хуже. Но это и неплохо. Упырь ответит за деяния рук своих, пусть эти деяния жертве и были сладки. Ведь узнав, что Лору лишили цветка непорочности, Ксандер запросит королю немилостивое растерзание. И я буду там, чтобы превратить его желания в действия. Но, как знать, если я закую сердце в лед и перестану реагировать на вопли-сопли Лоры, быть может, свершение акта возмездия мне и понравится… И не только за то, что сейчас случилось в зарослях осоки. А и за всю ту боль, что он причинил таким далеким, но не ставшим менее мной Андреа дель Конте и Кире-без-фамилии-просто-Кире. Содрать кожу с еще живого Вороньего трупа - вот, что станет моим успокоением, ознаменовавшим конец человеческой несправедливости. Крутанувшись на кроссовках и мстительно сжимая разбитые руки о стены пещеры в кулаки, я двинулась по направлению к дому, оставляя голубкам последние часы извращенной неги, прежде чем их жизнь обратится в окончательный и неминуемый ад…
Бросив свою бессильную что-либо предпринять шкуру на постель в пещере, я забылась беспокойным сном до рассвета.
***
Зевнув и потирая кулаками глаза, я села на кровати. Она уже не спала. Впавшие глаза, бледное лицо без единой кровинки, лишь по губам блуждает застенчивая улыбка. Она сама не понимала, что улыбается. Чертова магия химии делала свое, превращая эту уже не девочку, еще не женщину в виноватую мишень. Она была высосана, но счастлива. Я и без языка ее тела знала, что произошло. Но она бы не скрылась, даже если бы я не знала. В каждом движении ее тела чувствовалась память ушедшего утра. То с каким трепетом она брала его руки в свои, как касалась плеч этого жалкого кровососа, как зажимала его лицо между ладоней. Как плакала от счастья и благоговения, когда он выжирал из нее все живое, словно была наедине с Богом. Мне хотелось кричать на нее, бить посуду, отвесить пощечину, излечить ее, в конце концов, хоть как-нибудь. Но эта безнадежная дура была виновата лишь в том, что полюбила. Стоит ли повторять о том, что я снова и снова ненавидела себя за спектакль, который предстояло разыграть?.. Снова пропагандировать дешевую ненависть к тому, до которого мне ныне и дела не было. Не было бы, если бы не Ксандер. Я заставляла ее думать, что ее невинность необходима для вступления в должность Хранителя Архивов. На деле же этого требовал Мессир. Психопатичный подонок спал и видел, как сорвет цветок Лоры Уилсон. Но было слишком поздно. Она, как и всегда, отдала своему королю все, что у нее было. И теперь, если я не накажу их обоих, Ксандер сотворит с Зелом такое, что мне и в кошмарах не приснится. Да прекрати же ты улыбаться, маленькая сопливая сучка. Бог видит, я не хочу тебя наказывать. Но ты гордо пропагандируешь связь с ним. Она горит в твоих зеленых глазах вместе с гордостью и непокорностью, с нежеланием проживать эту жизнь без него...
— Доброе утро. Как спалось? — Она первая подала голос, пока я вставала и начинала готовить кофе.
— Пойдет. А тебе? Отдых на природе, наверняка, не самая удобная ночевка в мире.
Ее глаза блеснули неистовым огнем. У нее в груди и на языке зудели слова о том, что там было, как надо - не то, что в плену, и она заняла огромных сил у матери Природы, чтобы не выплюнуть мне это в лицо. Конечно. Легко козырять, когда не знаешь, какие силы - подсказка, межмировые - вступили в борьбу за тебя. При всем этом было очень просто назвать Дэнеллу Тефенсен заклятым врагом номер один. Лишь потому что в этой истории любви я была злом, хотя в межмировой борьбе - лишь никчемной пешкой. Но пойди докажи это не в меру нервной Джульетте и Ромео-упырю.
— Хорошо. Без сновидений и кошмаров. А насчет природы — это ты зря. Тебе бы хоть раз в кемпинг смотаться и дать всем отдохнуть, включая меня и Аарона. Свежий воздух, трава шелковая, правда, с утра сыровато, но не все коту Масленица.
Я передернула плечами. Конечно, она хотела моего отъезда. Безнаказанно делать все, что пожелается. Может, она и заслужила выволочки. Я из кожи вон лезу, чтобы сохранить ее идиоту жизнь и чтобы при этом Зел не пострадал, показательно пытая Владислава для наемника, чтобы не убивать, а она лезет на рожон, подводя и себя и мужа под монастырь... Вкратце обсудив, почему ее волосы стали черными и сказав, что доверю ей сражение на мечах я, наконец, выдохнула свое коронное:
— Ну-с, девочка моя. Я дала тебе отдышаться, прийти в себя, причем очень деликатно, не налетая с самого утра, а теперь, когда ты расслабилась, и каждый нерв в тебе успокоился, я требую отчета. Грустно, но сейчас нервишки полетят прямиком в мусорный бак...
Ее глаза расширились от ужаса и понимания... Я знала, что теперь она будет все отрицать с пеной у рта, но это было бесполезно. Она выдала себя, едва только переступив порог пещеры...
***
Я была слаба. Слаба и беспомощна после многочасовых пыток, в которые каждый раз окунал меня мой уничтожитель. Наемный убийца, который повелевал звать его моим Мессиром. Ксандер Черт Его Знает Как Там Его По Фамилии. Он надменно улыбнулся, и в его синих глазах на мгновение загорелся яростный пламень. На очень короткое мгновение. Загасив вспышку злобы, он склонился надо мной и небрежно схватил меня за подбородок: меня, еще лежавшую, свернувшись на полу калачиком от боли. Приподняв меня и пригвоздив к стене на уровне своих глаз, сдавив мою шею своей грубой рукой, он посмотрел на меня точно, как смотрят на грязь. Второй и свободной рукой он протянул мне изящное оружие. Витой серебряный кинжал Хранителей Баланса Измерений, украшенный рубинами и головой дракона. В его стальном голосе, резанувшем по моему сверхчувствительному слуху, не слышалось ничего кроме ярости и ненависти.
— Я даю тебе наше оружие. Я даю тебе власть, коей не позволял себе наградить никого вне нашей организации, не смотря на то, что ты - ничто. Но твоя ненависть - это ключ. Бери его. Бери же.
Вложив мне в ладонь ледяной клинок, Ксандер сжал мою руку до хруста. — Бери его и прикончи графа Владислава Дракулу. Прикончи тварь, что истязает мою любимую, внушая ей ложные идеалы своей никчемной любви. Тварь, лишившую ее невинности... Снова. Это не просьба, солдат Тефенсен. Это приказ. Не справишься или снова пойдешь у нее на поводу и проявишь сострадание к этому черному выродку, я вырву каждый нерв из твоего никчемного тела и разметаю твои останки по всем измерениям. А еще... Я знаю, кто тебе дорог настолько, что ты готова умереть за него. Просто знай, что Зелу придет бесславный конец, если что-то пойдет никак. И я не хочу, чтобы ты была милосердна и подарила ему быструю смерть. Режь его, кромсай, сделай худшее из того, чему тебя учили, чтобы он выхаркивал кровью каждый момент причиненной ей боли. Чтобы перед тем, как его глаза закроются навек, он перенес на себе такие страдания, что вообще пожалел о том, что посмел вылезти из своей матери. А когда его душа отправится в ад гореть на всех кострах, что сжигают дотла грешников, чтобы никто из Вас не смел тащиться и вытаскивать его, как в предыдущий раз, иначе я выволоку Лору за пределы вашего убогого мирка, а тебя и всех остальных запру в нем и уничтожу целое измерение. Мне это под силу. Отправляйся.
Ксандер небрежно отшвырнул меня на пол, где я лежала несколькими мгновениями ранее, и через долю мгновений окатил вопросительным взглядом, подразумевающим то, что меня здесь уже быть не должно.
— Слушаюсь, Мессир. — Затравленно не поднимая глаз, я покинула пределы помещения, ставшего моей тюрьмой и пыточной камерой, отправляясь причинить подруге самую страшную из мыслимых болей на планете. Чтобы спасти человека, которого люблю сама... Я до последнего уверяла себя, что цель оправдывает средства, и что мысль о том, что Зелу ничего не будет угрожать, будет греть меня по ночам, когда в беспокойном сне я буду видеть снова и снова, как Лора Уилсон, не желая примириться с судьбой, с жизнью без того, кого считала Вселенной, будет разбивать руки и голову о стену, не в силах справиться с мыслью о том, что его больше нет. И что этому виной стала я. Снова стала я.
Усевшись в свое кресло, Ксандер же устремил взгляд своих голубых глаз куда-то на Восток, тихо прошептав. — Она станет моей. Хочет того или нет. Пусть не сейчас... Но рано или поздно я добьюсь ее благосклонности... Она забудет его.
И я даже не знала, верит он в то, что говорит или нет...
***
Она стояла у порога, еще не замечая меня, а я любовался произведенным эффектом. Ее сердце, я слышал каждый удар, билось глухо, с болью, словно удары молота о наковальню, глядя на трупы на полу. А потом она подняла взгляд на меня. Мы расстались в тысяча четыреста шестьдесят втором. Я снова видел ее в тысяча восемьсот двадцатом, и вот она стояла передо мной. Обновленная версии две тысячи четвертого года. Стояла и дрожала. Трепетала от ужаса в дешевом коротеньком белом халатике, словно снятом с манекена в каком-нибудь магазине товаров для удовольствий. Она еще не понимала, что чувствует. Ее охватывала паника. Больная, больная пурпурная роза. Краснела и белела, глядя на меня, не отдавая себе отчета в том, что испытывает. Она начала кричать и пытаться вырваться, хотя я знал, что в глубине души она уже понимает, что эта испорченная игра на двоих, и попытки вырваться не для того, чтобы вырваться на самом деле, а для того, чтобы упасть глубже на дно. Я пугал ее, хоть ничего ей не сделал до сих пор, хотя, все, чего я сейчас желал, это заломать ее нервные дрожавшие руки за спину и грубо и беспринципно закинуть на больничную койку. Сделать все, чего душа мрачно желала все это время. Но я медлил. Пусть помучается. Я возьму свое... Возьму, когда она начнет умолять меня об этом.
2016 г.
Ветром коснуться б румянца ланит, Уст целовать твоих пьяный фарфор, Море в груди моей буйной шумит, Волны уносят мой дух на Босфор.
Черные орхидеи — это боль.
Пошел дождь. Тучи затянули сизой пеленою еще с утра бывшее светлым небо и погребли его под мраком. Небо оплакивало. Небо страдало навзрыд над моей болью и тоской. Игнорируя водопады града, сыплющие колючими осколками, я бежала через сад. Сад из черных орхидей. Орхидеи расцветали цветом царствования самой ночи. Ночь, мать моя, прими мое сердце и душу. Впусти меня в свое чрево, ибо я хочу стать частью тебя. Я ищу спасения у тебя, я прошу твоего заступничества. Я снова Его потеряла. Мне не хватает дыхания без моего Князя...
Огромные черные цветы. Стелились под моими ногами, оплетали мои щиколотки, кололи шипами. Я не знаю, есть ли шипы у орхидей, но у этих проклятых живых созданий они были. Я одна. Меня колотит беспощадный и безжалостный дождь. Я боса. Я никчемна. Я еле дышу. Каменистые и асфальтированные дорожки сбили в кровь мои стопы, багрово-серое платье насквозь вымочил злобный дождь, а меня со всех сторон обступили черные орхидеи. Они разрастались и изнутри, и снаружи меня. Небо, не забирай Его снова. Я больше не вынесу.
Под одним из кустов с орхидеями лежит измятая и избитая дождем не менее, чем я, книжица в красно-черном переплете. Вот и все, что осталось от Его Величия. Несколько часов бегущая в никуда под дождем девушка, книга, страницы которой размыты, и буквы на листах которой оплыли и стекли под кусты. И орхидеи. Черные орхидеи. Удел девушки по имени Боль — проживать ощущение страдания снова и снова, и знать, что время ничего не лечит.
Черные орхидеи — это тоска.
Я не смирюсь с этой утратой. Я воскрешу Его на закате дня, и Он будет жить вечно. Я обращу своим взором в пепел всех, кто посмеет противиться воле Его и царствию Его на Земле. Прекрати роптать на меня, Небо. Я, словно птица, каменем падаю с обрыва в пропасть, чтобы на ее дне свернуться калачиком и рыдать слезами цвета багровой крови по Его утрате. Он мертв уже шесть столетий, но не дает покоя. Каждое новое имя, данное Ему каждым новым писателем; имена, данные Ему историей, воскрешают Его для того, чтобы Он снова пал. От рук врагов, от рук друзей, от рук любимых им женщин. И как бы эти женщины ни тянулись к Нему всей душой и телом, в конце концов, каждая из них выберет земной удел. Как бы ласков Он ни был с ними, сколько бы любви ни подарил, они вонзят в Его спину нож во имя мнимого спасения своей души, во имя того, чтобы спать спокойно. Мне лишь остается знать это и то, что Он все равно, испытав предательство по отношению к себе, вновь и вновь будет выбирать их. Таких девушек, как Мина. Таких девушек, как Анна. Чтобы снова обжигаться и гореть в аду от боли своей им ненужности. А неизбранная знает, что Он пытался поступить правильно и никогда, на самом деле, не предавал Бога. Вот и закончился дождь. На мгновение выплыло догорающее в алом мареве солнце, освещая собой Карфакс. Глаза слезятся от красного, точно кровь, света умирающей вместе с моей душою зари. Удел девушки по имени Тоска — чувствовать утрату вечно.
Черные орхидеи — это замершая неподвижность.
Стазис. Каждой ночью я снова и снова вижу Его глаза. И во сне и наяву. Их бездонная чернота и личина чудовища поработили мой разум, но я знаю, что где-то там в глубине души человек еще жив. Жизнь и Смерть — смешанные воедино белый и черный напиток в одном Кубке Судьбы. Его душа на Чаше Весов. Не отринь Его, Царствие Небесное, ибо Он — раб твой, каким был, таким и остался с четырнадцатого столетия и вовеки веков. Было множество душ чернее Его, но мой князь не заслуживает проклятия быть отвергнутым навечно. Прими Его, Небо, и освободи от тьмы. Дай Ему покой, если на земле его было не сыскать. Он был моим мужем в каждом сне. Каждой ночью с уст слетало тайное признание в любви к черным глазам и темным волосам, обрамлявшим бледное лицо, и к моей рукой заправляемым прядям за ухо, в котором сверкает золотое колечко. Владимир Басараб. Пути одержимости неисповедимы. Каждая книга — точно приоткрытие занавеса, за кулисы которого я год от года мечтаю проникнуть. И этот занавес тяготеет над мной, словно удушливая волна, вызывающая слезы. Еще одно из Его имен воспарило над моим искалеченным разумом. Оно вещает из глубины столетий. Оно пропахло сыростью и тлением, но все еще не дает покоя чему-то, глубоко засевшему в груди. Сотням, тысячам и миллионам узниц Его. И вот я, по воле рока, оказалась одной из этих узниц... И во сне, и наяву. Владислав... Владимир... Влад... О Его объятиях Ночь рассказывает сказку. О сладкой боли и истоме томления. Я — огненный жар среди одеял и подушек. Ночная пленница Луны, его имени и алчной жажды быть кроваво причащенной Им. На всю эту гробовую и жадную вечность, разрывающую мне грудь и разрастающуюся черными орхидеями замершей неподвижности в ночи. Ночь, которая нашептывает имя Его, чтобы пленнице никогда не обрести покой земной. Не прекратить быть пламенем. Удел девушки по имени Замершая Неподвижность — ночами напролет, как мантру, повторять Его имя, сминая простыни в огне воспаленного рассудка.
Черные орхидеи — это память.
В просторах каменной и полузапущенной залы аббатства Карфакс тоже повсюду цветут черные орхидеи. Но это уже не орхидеи боли, а орхидеи памяти. Гниющие деревянные полки библиотеки все еще хранят старинные фолианты в кожаных обложках о древних и тайных знаниях, и, кажется, если к ним прикоснуться рукой, они распадутся на осколки праха, столь древними они кажутся, на первый взгляд. Потрескавшееся зеркало над камином, а на стене, высоко над головой смотрящего висит портрет Владимира Басараба. Горделивый взгляд, выточенное, точно из камня, волевое лицо, хищный взгляд Ворона и волосы, собранные сзади в конский хвост. Портрет влечет меня неудержимо. Я вся промокла под дождем и заледенела, но сейчас я в архаичном здании, поражающем своими масштабами, но даже не величественные своды аббатства врезаются в глубины полуистерзанной души обоюдоострыми ножами полувосхищения-полубоготворения. А Он... Каково им всем выбирать земной удел, снова и снова оставляя Его ради смертных мужей?..
Приди ко мне, воцарись надо мной, мой Князь Мрака. Ты будешь единственным. Моей шхуной в море, амулетом, хранящим меня от невзгод и напитком забвения от земной боли. Я — не Мина. Для меня смертные мужи никогда ничего не будут значить. Жизнь каждого из них не стоит даже малой части той памяти, что я храню о Тебе, чтобы просто так отбросить ее и зажить тихо-мирно и уйти из этого мира покойно, стареющей в своей постели среди нечистот и испражнений. Меня манит Его Вечность, которой Он никогда не подарит мне. И пусть с портрета на меня взирают живые, колкие и острые глаза, но Он уже мертв и сам, и убит сотнями авторов давным-давно. Одна я не смирилась с этой Смертью. Удел девушки по имени Память — помнить даже тогда, когда забыли все остальные.
Черные орхидеи — это любовь.
Стрельчатые окна помещения комнаты в запущенном аббатстве черны из-за приближающейся ночи, которая укоризненно заглядывает через оконный проем, застывший иконой. И вот я обернулась в сторону небольшой кровати. Поток нахлынувших эмоций захлестывает с головой. Он здесь. Любовь моя. Он не мертв. Рука с длинными тонкими белыми пальцами и заостренными когтями на белом шелке покрывала. Он неподвижен, только маетно мерцает свеча на прикроватном столике под порывами ветра, рвущего ставни стрельчатых окон. Склоненная на грудь голова мужчины в черном. Волосы в неизменном аккуратно собранном хвосте.
Dragostea... Vladislaus. Настоящий ли Ты? Али я вижу сон снова и снова?.. Я так привыкла звать Тебя мужем, но Ты даже не знаешь меня.
– Кто ты и зачем пришла? Неужели не боишься? Ритм твоего сердцебиения в десятки раз быстрее моего. Я чувствую, как бежит кровь по твоим венам. Зачем ты здесь? – Его голос сухой и даже немного грубый, но безразличный, и, как бы я ни пыталась заставить Его оглянуться в мою сторону, это ни к чему не привело.
– Я просто хотела спасти Вас. Ничего более. Здесь Вы доверились Мине вновь, и здесь ее любовь Вас погубила. Вновь. Как Вам не жаль свое сердце, Владислав?..
Его имя слетело с моих губ непроизвольно, и Его когти оставили, как следствие, рваную полосу на покрывале. – Это имя для автора, сотворившего чудовище. Как и Дракула — лишь титул для сына Дракона. Мои предки звались Басарабами, и здесь, в Карфаксе, это имя, которым я представился. Я — лишь румынский актер на сцене «Одеона». Я — тень умершего отражения из книги. Ты не найдешь здесь то, зачем пришла. То, чего так страстно хочешь. Я чувствую твою изломанную душу. И ты зря потратила время. У меня нет ни одного ответа на твой вопрос. Просто потому что меня здесь нет. Я — лишь черные орхидеи любви, обретшие форму. И когда погаснет свеча, меня здесь не...
Подул сильный ветер. Ворвался сквозь ставни с вновь усилившимся дождем и погасил из последних сил мечущееся пламя фитилька... Он исчез. Неестественно длинные тени стали единственными хозяевами этой комнаты... Я кидаюсь на эту постель и тщетно до боли ищу шрам на покрывале, которого уже нет. Иллюзия. Его нет. И только черные цветы с шипами. Они настоящие. Они оплетают меня с головы до ног, разрастаясь и разрастаясь, а дым от пламени рисует в воздухе кривыми резцевидными узорами буквы имени Басараба. Я не могу больше чувствовать любовь. Кроме нее меня ни в чем не осталось... И эта боль поедом снедает мою душу, когда я обнимаю покрывало, будто бы оно могло еще сохранить тепло Его тела. Черные орхидеи влезают мне под кожу и разрастаются в моих венах. День. Ночь. Жизнь. Смерть. Все померкло без единственного мужчины, который мне нужен, и который никогда не будет моим. Который обманывает Судьбу и Смерть вновь и вновь, но, в конце концов, они снова Его настигают. А только с Ним, с моим Князем, и связана моя душа. Навечно...
Под окнами аббатства находится кладбище, по которому я, разбитая и никчемная, медленно бреду. Сотни захороненных душ. И все прощенные Всевышним. Все до одной. Кроме моего Князя. Стиснув зубы до боли, я их всех ненавижу. Песня любви к Тебе звучит над Дунаем, Княже. До Тебя я так не любила, а после уже и не смогу... Земля под моими ногами слишком рыхлая, и я падаю и проваливаюсь в недра безымянной могилы, не успев пролистать всю жизнь перед глазами.
Сотни рук одновременно ласкают мое тело. Так может прикасаться только Он. Его руки из сна, из мечты, из призрачного кошмара. И если это Его могила, видимо, я останусь здесь навсегда. Нежные и грубые пальцы терзают мою нижнюю губу, а глаза самой ночи смотрят в мои, широко распахнутые и полные муки. Черные орхидеи сплетают воедино Его холодное и мое теплое тела. В этой безымянной могиле, в Его хрустальных объятиях навеки остался мой последний приют. Прикосновения холодной и мертвой кожи чудовища, порожденного Брэмом Стокером, и любимого, провозглашенного мной самой, дарили пламенный восторг чувства гробовой и жадной вечности, в истоме которой слияние наших тел стало последним протестом не принявшим Его небесам. Потому что удел девушки по имени Любовь — разделить судьбу того, кого она любит...
29.02.2016
Пошел дождь. Тучи затянули сизой пеленою еще с утра бывшее светлым небо и погребли его под мраком. Небо оплакивало. Небо страдало навзрыд над моей болью и тоской. Игнорируя водопады града, сыплющие колючими осколками, я бежала через сад. Сад из черных орхидей. Орхидеи расцветали цветом царствования самой ночи. Ночь, мать моя, прими мое сердце и душу. Впусти меня в свое чрево, ибо я хочу стать частью тебя. Я ищу спасения у тебя, я прошу твоего заступничества. Я снова Его потеряла. Мне не хватает дыхания без моего Князя...
Огромные черные цветы. Стелились под моими ногами, оплетали мои щиколотки, кололи шипами. Я не знаю, есть ли шипы у орхидей, но у этих проклятых живых созданий они были. Я одна. Меня колотит беспощадный и безжалостный дождь. Я боса. Я никчемна. Я еле дышу. Каменистые и асфальтированные дорожки сбили в кровь мои стопы, багрово-серое платье насквозь вымочил злобный дождь, а меня со всех сторон обступили черные орхидеи. Они разрастались и изнутри, и снаружи меня. Небо, не забирай Его снова. Я больше не вынесу.
Под одним из кустов с орхидеями лежит измятая и избитая дождем не менее, чем я, книжица в красно-черном переплете. Вот и все, что осталось от Его Величия. Несколько часов бегущая в никуда под дождем девушка, книга, страницы которой размыты, и буквы на листах которой оплыли и стекли под кусты. И орхидеи. Черные орхидеи. Удел девушки по имени Боль — проживать ощущение страдания снова и снова, и знать, что время ничего не лечит.
Черные орхидеи — это тоска.
Я не смирюсь с этой утратой. Я воскрешу Его на закате дня, и Он будет жить вечно. Я обращу своим взором в пепел всех, кто посмеет противиться воле Его и царствию Его на Земле. Прекрати роптать на меня, Небо. Я, словно птица, каменем падаю с обрыва в пропасть, чтобы на ее дне свернуться калачиком и рыдать слезами цвета багровой крови по Его утрате. Он мертв уже шесть столетий, но не дает покоя. Каждое новое имя, данное Ему каждым новым писателем; имена, данные Ему историей, воскрешают Его для того, чтобы Он снова пал. От рук врагов, от рук друзей, от рук любимых им женщин. И как бы эти женщины ни тянулись к Нему всей душой и телом, в конце концов, каждая из них выберет земной удел. Как бы ласков Он ни был с ними, сколько бы любви ни подарил, они вонзят в Его спину нож во имя мнимого спасения своей души, во имя того, чтобы спать спокойно. Мне лишь остается знать это и то, что Он все равно, испытав предательство по отношению к себе, вновь и вновь будет выбирать их. Таких девушек, как Мина. Таких девушек, как Анна. Чтобы снова обжигаться и гореть в аду от боли своей им ненужности. А неизбранная знает, что Он пытался поступить правильно и никогда, на самом деле, не предавал Бога. Вот и закончился дождь. На мгновение выплыло догорающее в алом мареве солнце, освещая собой Карфакс. Глаза слезятся от красного, точно кровь, света умирающей вместе с моей душою зари. Удел девушки по имени Тоска — чувствовать утрату вечно.
Черные орхидеи — это замершая неподвижность.
Стазис. Каждой ночью я снова и снова вижу Его глаза. И во сне и наяву. Их бездонная чернота и личина чудовища поработили мой разум, но я знаю, что где-то там в глубине души человек еще жив. Жизнь и Смерть — смешанные воедино белый и черный напиток в одном Кубке Судьбы. Его душа на Чаше Весов. Не отринь Его, Царствие Небесное, ибо Он — раб твой, каким был, таким и остался с четырнадцатого столетия и вовеки веков. Было множество душ чернее Его, но мой князь не заслуживает проклятия быть отвергнутым навечно. Прими Его, Небо, и освободи от тьмы. Дай Ему покой, если на земле его было не сыскать. Он был моим мужем в каждом сне. Каждой ночью с уст слетало тайное признание в любви к черным глазам и темным волосам, обрамлявшим бледное лицо, и к моей рукой заправляемым прядям за ухо, в котором сверкает золотое колечко. Владимир Басараб. Пути одержимости неисповедимы. Каждая книга — точно приоткрытие занавеса, за кулисы которого я год от года мечтаю проникнуть. И этот занавес тяготеет над мной, словно удушливая волна, вызывающая слезы. Еще одно из Его имен воспарило над моим искалеченным разумом. Оно вещает из глубины столетий. Оно пропахло сыростью и тлением, но все еще не дает покоя чему-то, глубоко засевшему в груди. Сотням, тысячам и миллионам узниц Его. И вот я, по воле рока, оказалась одной из этих узниц... И во сне, и наяву. Владислав... Владимир... Влад... О Его объятиях Ночь рассказывает сказку. О сладкой боли и истоме томления. Я — огненный жар среди одеял и подушек. Ночная пленница Луны, его имени и алчной жажды быть кроваво причащенной Им. На всю эту гробовую и жадную вечность, разрывающую мне грудь и разрастающуюся черными орхидеями замершей неподвижности в ночи. Ночь, которая нашептывает имя Его, чтобы пленнице никогда не обрести покой земной. Не прекратить быть пламенем. Удел девушки по имени Замершая Неподвижность — ночами напролет, как мантру, повторять Его имя, сминая простыни в огне воспаленного рассудка.
Черные орхидеи — это память.
В просторах каменной и полузапущенной залы аббатства Карфакс тоже повсюду цветут черные орхидеи. Но это уже не орхидеи боли, а орхидеи памяти. Гниющие деревянные полки библиотеки все еще хранят старинные фолианты в кожаных обложках о древних и тайных знаниях, и, кажется, если к ним прикоснуться рукой, они распадутся на осколки праха, столь древними они кажутся, на первый взгляд. Потрескавшееся зеркало над камином, а на стене, высоко над головой смотрящего висит портрет Владимира Басараба. Горделивый взгляд, выточенное, точно из камня, волевое лицо, хищный взгляд Ворона и волосы, собранные сзади в конский хвост. Портрет влечет меня неудержимо. Я вся промокла под дождем и заледенела, но сейчас я в архаичном здании, поражающем своими масштабами, но даже не величественные своды аббатства врезаются в глубины полуистерзанной души обоюдоострыми ножами полувосхищения-полубоготворения. А Он... Каково им всем выбирать земной удел, снова и снова оставляя Его ради смертных мужей?..
Приди ко мне, воцарись надо мной, мой Князь Мрака. Ты будешь единственным. Моей шхуной в море, амулетом, хранящим меня от невзгод и напитком забвения от земной боли. Я — не Мина. Для меня смертные мужи никогда ничего не будут значить. Жизнь каждого из них не стоит даже малой части той памяти, что я храню о Тебе, чтобы просто так отбросить ее и зажить тихо-мирно и уйти из этого мира покойно, стареющей в своей постели среди нечистот и испражнений. Меня манит Его Вечность, которой Он никогда не подарит мне. И пусть с портрета на меня взирают живые, колкие и острые глаза, но Он уже мертв и сам, и убит сотнями авторов давным-давно. Одна я не смирилась с этой Смертью. Удел девушки по имени Память — помнить даже тогда, когда забыли все остальные.
Черные орхидеи — это любовь.
Стрельчатые окна помещения комнаты в запущенном аббатстве черны из-за приближающейся ночи, которая укоризненно заглядывает через оконный проем, застывший иконой. И вот я обернулась в сторону небольшой кровати. Поток нахлынувших эмоций захлестывает с головой. Он здесь. Любовь моя. Он не мертв. Рука с длинными тонкими белыми пальцами и заостренными когтями на белом шелке покрывала. Он неподвижен, только маетно мерцает свеча на прикроватном столике под порывами ветра, рвущего ставни стрельчатых окон. Склоненная на грудь голова мужчины в черном. Волосы в неизменном аккуратно собранном хвосте.
Dragostea... Vladislaus. Настоящий ли Ты? Али я вижу сон снова и снова?.. Я так привыкла звать Тебя мужем, но Ты даже не знаешь меня.
– Кто ты и зачем пришла? Неужели не боишься? Ритм твоего сердцебиения в десятки раз быстрее моего. Я чувствую, как бежит кровь по твоим венам. Зачем ты здесь? – Его голос сухой и даже немного грубый, но безразличный, и, как бы я ни пыталась заставить Его оглянуться в мою сторону, это ни к чему не привело.
– Я просто хотела спасти Вас. Ничего более. Здесь Вы доверились Мине вновь, и здесь ее любовь Вас погубила. Вновь. Как Вам не жаль свое сердце, Владислав?..
Его имя слетело с моих губ непроизвольно, и Его когти оставили, как следствие, рваную полосу на покрывале. – Это имя для автора, сотворившего чудовище. Как и Дракула — лишь титул для сына Дракона. Мои предки звались Басарабами, и здесь, в Карфаксе, это имя, которым я представился. Я — лишь румынский актер на сцене «Одеона». Я — тень умершего отражения из книги. Ты не найдешь здесь то, зачем пришла. То, чего так страстно хочешь. Я чувствую твою изломанную душу. И ты зря потратила время. У меня нет ни одного ответа на твой вопрос. Просто потому что меня здесь нет. Я — лишь черные орхидеи любви, обретшие форму. И когда погаснет свеча, меня здесь не...
Подул сильный ветер. Ворвался сквозь ставни с вновь усилившимся дождем и погасил из последних сил мечущееся пламя фитилька... Он исчез. Неестественно длинные тени стали единственными хозяевами этой комнаты... Я кидаюсь на эту постель и тщетно до боли ищу шрам на покрывале, которого уже нет. Иллюзия. Его нет. И только черные цветы с шипами. Они настоящие. Они оплетают меня с головы до ног, разрастаясь и разрастаясь, а дым от пламени рисует в воздухе кривыми резцевидными узорами буквы имени Басараба. Я не могу больше чувствовать любовь. Кроме нее меня ни в чем не осталось... И эта боль поедом снедает мою душу, когда я обнимаю покрывало, будто бы оно могло еще сохранить тепло Его тела. Черные орхидеи влезают мне под кожу и разрастаются в моих венах. День. Ночь. Жизнь. Смерть. Все померкло без единственного мужчины, который мне нужен, и который никогда не будет моим. Который обманывает Судьбу и Смерть вновь и вновь, но, в конце концов, они снова Его настигают. А только с Ним, с моим Князем, и связана моя душа. Навечно...
Под окнами аббатства находится кладбище, по которому я, разбитая и никчемная, медленно бреду. Сотни захороненных душ. И все прощенные Всевышним. Все до одной. Кроме моего Князя. Стиснув зубы до боли, я их всех ненавижу. Песня любви к Тебе звучит над Дунаем, Княже. До Тебя я так не любила, а после уже и не смогу... Земля под моими ногами слишком рыхлая, и я падаю и проваливаюсь в недра безымянной могилы, не успев пролистать всю жизнь перед глазами.
Сотни рук одновременно ласкают мое тело. Так может прикасаться только Он. Его руки из сна, из мечты, из призрачного кошмара. И если это Его могила, видимо, я останусь здесь навсегда. Нежные и грубые пальцы терзают мою нижнюю губу, а глаза самой ночи смотрят в мои, широко распахнутые и полные муки. Черные орхидеи сплетают воедино Его холодное и мое теплое тела. В этой безымянной могиле, в Его хрустальных объятиях навеки остался мой последний приют. Прикосновения холодной и мертвой кожи чудовища, порожденного Брэмом Стокером, и любимого, провозглашенного мной самой, дарили пламенный восторг чувства гробовой и жадной вечности, в истоме которой слияние наших тел стало последним протестом не принявшим Его небесам. Потому что удел девушки по имени Любовь — разделить судьбу того, кого она любит...
29.02.2016
Ветром коснуться б румянца ланит, Уст целовать твоих пьяный фарфор, Море в груди моей буйной шумит, Волны уносят мой дух на Босфор.
— Кларисса… Кларисса… Подумай, подумай о семье. Что скажет твоя мама? Ты должна отказаться от наркотиков… Клари… Ты убиваешь не только себя, а и свою младшую сестренку… Все страдают… Неужели ты хочешь своим близким такой участи — знать, что дорогой им человек сходит с ума и не иметь возможности как-то ему помочь. Что с тобой вообще такое?..
— А ничего не имеет значения, Рой. Абсолютно. Ничего. — Рассмеявшись, я выдыхаю кольцо дыма в лицо своего театрального коллеги… — Кто мы есть в этом мире?.. Зачем живем?..
Проведя рукой по глазам, я размазываю черные тени по щекам и губам, и теперь уже стопроцентно выгляжу, как беспутная на грани передоза… Сцена дает возможность маневрировать перед многотысячной публикой, но, черт побери, я так переживаю, что голова у меня идет кругом, наверняка, не меньше, чем у закоренелой героинщицы Клариссы. Ровер сидит в зале на первом ряду. Это его детище, и, во многом, сейчас от меня зависит то, насколько высоко будет оценена постановка критиками. А я еще не вполне оправилась от сотрясения, и только недавно мое лицо перестало походить на грушу для битья. Ройс посчитал, что синяки в какой-то мере добавят образу моей героини реалистичности, но, не смотря на то, что говорить так было цинично, по меньшей мере, он сдержал обещание, и на днях Максим Астафьев предстанет перед судом за свершенное злодеяние. Ровер говорит, что его посадят, и он всю жизнь прогниет за решеткой. Что ж, деньги делают свое, а Мистер Ройс не настолько хладнокровен ко мне, как я ожидала. Да, быть может, я — всего лишь лицо постановки, но с момента поцелуя в зале для репетиций он смотрит на меня как-то иначе. И вот сейчас я вижу, как положив руки на колени, мой маэстро нервно сжимает их. Он боится, что я ошибусь, боится провала, потому и не сводит с меня глаз. Можешь мне верить, можешь на меня рассчитывать. Тебя я никогда не подведу…
В антракте он выходит за кулисы дать мне пару наставлений, и его лицо напряжено и задумчиво. Весь он — сплошной комок нервов, а мои руки так и тянутся подарить ему покой, прикоснуться, обнять, размассировать усталые плечи и снять головную боль. Быть может, я и не знахарка, но мне часто это удавалось в прошлом. Я мысленно бью себя по рукам, потому что за те годы, что я за ним слежу, маетное желание прикосновения к любимому в моей груди разрослось настолько, что и по сей день перекрывает мне дыхание. Вместо желаемого я просто заученно киваю головой на каждую его фразу.
— Сделай это, Лэйси. У нас премьера. Самый ответственный показ. А потом… Я обещаю, что ты не пожалеешь… Я дам тебе все, что смогу.
— Честно говоря, из приглашения в письме я ожидала, что мы участвовать в фильме, а не в спектакле будем… — Коротко выдохнула я.
— Сцена — моя жизнь и душа. Здесь я, как рыба в воде. Здесь мне намного более комфортно, нежели в кинематографе. И я даю тебе лучшее из того, что у меня есть. Пожалуйста, вдохни в завершение второго акта свою жизнь и душу, и ты это тоже почувствуешь… Почувствуешь, как театр заполняет тебя без остатка. Я знаю, что ты можешь, Лэйси… Знаю.
— Мне бы Вашу веру в мои силы… — Улыбка получилась вымученной, но я знала, что сделаю все от меня зависящее…
Шприц к вене… Блаженно выпускаю кольца дыма в потолок. Монолог. Мысли отчаянно кратки и до безобразия просты. Я лежу на возведенной из пластика и гипсокартона декорации, изображающей окно, и прогоняю заученные и затертые до дыр реплики. Затем поднимаюсь и шагаю с подоконника вниз, будто бы у меня девять жизней в запасе. Мат одного цвета с полом, и приземление происходит почти что безболезненно. А когда закрывается занавес, я слышу неприкрытый восторг, выплескивающийся овациями всего зала. Готова поклясться, что и мой солнечный гений аплодирует… Я никак не ожидала, что он вообще посмотрит в мою сторону… Бедная Леся Виноградова из Вымпела с разрушенной и никчемно-убогой жизнью, а теперь я слышу его овации и расцветаю изнутри порочными цветами моей безудержной любви и влечения к нему, которые толкали меня хорошенько отпраздновать премьеру с ним, водкой и текилой, а когда Ровер Ройс уже лыка вязать не будет…
— Успокойся, Виноградова. — Строго молвил внутренний голос. — Послезавтра тебе выдвигать обвинения против Максима в суде и обрекать мужа на пожизненное гниение в тюрьме. Технически ты скоро останешься вдовой. Неужели даже это не в состоянии утихомирить твое либидо?..
— Вот пусть Астафьев и гниет. Мне-то какое дело?.. — Так же мысленно огрызнулась я. — Сколько раз отец с сарказмом говорил мне, что я не переломлюсь, если не переведу очередную статейку. Так вот и Максим не переломится, если не попьет больше кофе из «Старбакса».
— А что насчет Андрюшки?..
Ответить мне было нечего, поэтому я позорно капитулировала пререкаться с подсознанием и отправилась смывать грим…
***
Мерный стук в дверь прервал мои размышления. Ройс… Выдохнув с протяжным стоном, я открываю дверь своего гостиничного номера. Он врывается внутрь во взведенном состоянии, азартно потряхивая газетой прямо возле моего носа. — Обзор Guardian, ты видела?.. Критики прочат постановке засветиться на Бродвее. Мы поедем в Нью-Йорк, всего через какие-то полтора года! Ты хоть понимаешь, что это значит?.. Ты без пяти минут восходящая звезда, Лэйси!
Не в силах сдержать поток нахлынувших эмоций, он кружит меня по комнате, и этот момент, когда его обнимает счастье своими крыльями, счастье удачи и благосклонных оценок, меня охватывает счастье иного характера.
— Пожалуйста. — Я зажимаю его лицо между ладоней. — Пожалуйста. Я так в этом нуждаюсь. Ты обещал… Я все сделала, как ты хотел. Пожалуйста…
Мои лихорадочные пальцы касаются его шеи, влезают под рубашку, и вот уже несколько пуговиц капитулирует перед лицом моей настойчивости. Я взведенная. Я вжимаюсь в него всем своим ледяным телом, которое сковывают волны жара. Это не просто желание телесного единения, которое я могла получить от кого угодно. Даже от Максима… Это то самое пресловутое сплетение тел при сплетении душ. Когда ты становишься единым целым с тем, кому отдала все, что имела, и посвятила жизнь. Дома меня считали порочной дрянью. Максим считал в точности, как и родители, за что и бил неоднократно. Но не похоть все эти годы толкала меня к нему, хоть внешне все и выглядело именно так, будто девушке по Фрейду чего-то не хватало. Толкало желание ощутить себя нераздельной, цельной, связанной с ним не только мозгом, сердцем и душой. Голод единения терзал и выматывал все эти годы, потому что единения с моим Богом на ментальном лишь уровне мне было недостаточно, а обретать это с кем-то другим казалось фальшивкой. Ведь нет на свете более ироничной шутки нежели дарить душу одному человеку, а жизнь и тело — другому. За чрезмерно тонкое чувствование мира я и стала изгоем в кругу своего общения. И плевать. Если все мое стремление к нему помогло мне оказаться в такой непосредственной пьянящей близости от него, как сейчас, значит, пережитые унижения того стоили. Стоило не меняться, чтобы сейчас ощущать его близость каждым изнывающим нервом в теле. Ах, далеко до неба, губы близки во мгле. Бог, не суди, ты не был женщиной на Земле…
— Я заехал за тобой, чтобы отвезти на суд. Лэйси, время… Неподходящее… — Пряча взгляд, он отводит мои руки от себя, и горькая и холодная боль напополам с обидой сковывают мне грудь.
— Я не привлекаю тебя, как женщина, так и скажи. Не надо жалеть убогую, тронувшуюся мозгом. Скажи, как есть… Я через такое проходила, что тебе и не снилось. Просто скажи правду… Не надо этих идиотских фраз про «не время» и «не место»… Не тяни меня за душу, Ровер. Я просто уйду… Если я для тебя — лишь лицо постановки, можем встречаться только, как деловые партнеры. Но тогда хватит этих взглядов, дающих надежды…
— Каких взглядов? Ты домыслила то, чего нет. — Он отстраняется, и уже настолько, что холод обнимает меня болью с головы до ног… — Мы опаздываем. Собирайся. Я лучше подожду в машине…
Он закрывает за собой дверь, а я открываю шкаф в поисках того, что можно было бы надеть, не позволяя слезам пошатнуть образ железной леди… Ведь только потому что это было для меня чем-то большим, чем случайная связь по пьяной лавочке, именно поэтому он и не желал мне этого давать… И закономерность хоть и была очевидной и благоразумной, но легче от этого все равно не становилось…
***
В зал суда мы заходим одновременно с заводимым в него Максимом. Глаза у Астафьева воспаленные, бешеные, и он не сводит с меня взгляда, которым хищники окидывают добычу прежде, чем разорвать ей горло. От страха, внезапно панически охватившего и накрывшего меня с головой, я дергаюсь за спину Ровера, но, поджав губы и окинув Максима взглядом, исполненным презрения, он крепко сжимает мою руку в своей. — Не смей прятаться или бояться. Этот ублюдок получит все, что заслуживает, а ты ни в чем не виновата.
Я скованно киваю, окинув его благодарным взглядом, после чего Астафьев сплевывает на пол от омерзения, этим действом высказав все, что об этом думает. Сопровождающая его леди поджимает губы и толкает его в спину, к месту для обвиняемого, а затем начинается первое в моей жизни и самое долгое заседание суда…
Время тянется медленно, но, в конце концов, суд признает, что Максим Астафьев будет насильно депортирован в свою страну и передан в руки местного суда, а на несколько дней до депортации он останется в одной из самых гиблых тюрем Перта…
Выходя из зала, Ровер уговаривает оставить меня и его наедине с Максимом, уверяя представителей полиции и суда, что обвиняемый никуда не сбежит. Женщина, сопровождавшая Астафьева в суд колеблется, но лишь до той минуты, пока деньги, исподтишка врученные ей, не перевешивают чашу весов ее мнения в сторону Ровера Ройса.
Мы заперты в комнатушке с Максимом. Он сидит за столом, уставший и изможденный. Руки его скованы наручниками, ноги прикованы к ножкам стола.
— Ну что же, великий господин недорежиссер. Побьешь меня за свою даму сердца?.. — Лицо Астафьева искажает надменная презрительная усмешка. — Всегда думал, что ненавижу тебя больше ее. Что моя семья мне дороже одного пожилого и никчемного урода. Но сейчас понимаю, что ненавидеть белого рыцаря для своей потаскушки, которую я полюбил всем сердцем когда-то, даже и не за что. Спорю, телом она отдается так же горячо, как и мозгом. Ведь мозг у нее тобой прогнивший до основания…
Неловкость повисла паузой в воздухе. Я вспомнила несвершившееся в моем номере и покраснела до кончиков ушей, как рак. Ройс же пытался сохранить невозмутимость, пока Максим снова гаденько не рассмеялся. — Ах, наши пташки, оказывается, еще гнездышко любви не свили, а я-то думал, что Леська настойчива в своих уговорах. А зря… Жизнь коротка. Будь тебе плевать на нее, соловьем бы перед судом не заливался о том, какая она невинная жертва под гнетом мужской тирании. Похоже, что останавливает кодекс чести и морали. Потому что она замужняя. Теперь даже больше понимаю, что ее в тебе влечет. Ты реально — тот самый принц из сопливых розовых сказок восторженных мастурбирующих девчушек. Ну и чего ж ты ждешь? Давай бей. Ты же не зря доплатил Иванне, чтобы нас оставили наедине. Жаждешь наказать меня, Ройс. Вперед.
Цвет глаз Ровера из синего стал практически стальным, и он сжал руки в кулаки, надвигаясь на Астафьева. Я замерла в ожидании кровопролитной драмы, но он лишь склонился к уху моего супруга и вкрадчиво произнес. — Ты этого не стоишь, потому что ты — кусок дерьма. Я даже ботинки о тебя бы пачкать не стал, что уж говорить о том, чтобы марать руки. Что бы она ни сделала, она этого не заслуживает. Просто потому что она — женщина, а поднимать руку на женщину — самое низкое скотство на планете. Помни. Если после депортации и суда на Родине тебя отпустят и помилуют. Или пройдет время, и ты выйдешь досрочно за хорошее поведение, появись здесь еще раз и только попробуй приблизиться к ней. Больше я в суд подавать не буду. Я раздавлю тебя, как таракана, ты меня понял?..
— Понять-то я понял, да только вот ты не понял, похоже. Что когда любимая убегает к другому, бросив тебя, оставив сына, ведомая лишь зовом бешенства матки, кроме ненависти к ней и желания сомкнуть пальцы на ее горле, пока она не изойдет пеной и не задохнется, ничего не остается. Если бы шалава, которую ты называл любимой, бросила бы твоих детей, спорю, ты бы сейчас по-другому разговаривал. А тебя же тщеславие разогревает. Невозможно даже при большом желании долго отталкивать ту, которая смотрит на тебя, как на божество, не правда ли? Чувствуешь себя важным и значимым, именно поэтому взял ее под крыло, чтобы видеть, что для кого-то ты единственный настолько, что этот кто-то презрел свою семью и ребенка, чтобы сбежать к тебе?.. Лесенька… — Коротко переведя на меня взгляд, улыбнулся Максим. — За предательство. За инсценированную смерть. За побег. За нелюбовь ко мне и собственному сыну. И за своего без пяти минут любовника. За осуждение и превращение моей жизни в ад. За обреченность гнить в тюрьме… Будь ты проклята. Ты уничтожила всю мою жизнь. Мне жаль, что я потратил свои деньги на ту чертову чашку кофе взамен пролитой в «Старбаксе», и что вообще заговорил с твоим отцом. Горите оба в аду.
Я рванулась к нему, но Ровер перехватил меня за талию.
— Пусти! Я убью его!!! — Я шипела и практически брызгала слюной, пока Ройс насильно оттаскивал меня от осужденного Астафьева, перекинув через плечо, выходя из дверного проема.
— Он не стоит того, Лэйси. Когда-нибудь ты скажешь мне «спасибо», что не допустил мордобоя…
***
Черная Ауди бесшумно скользила по узким улочкам Перта. Я угрюмо молчала, а Ровер сосредоточенно глядел на дорогу, нервно сжимая руль в ладонях. Оказавшись в каком-то узком и безлюдном неосвещенном переулке, он резко нажал на педаль тормоза так, что меня сначала рвануло вперед по инерции, а через несколько мгновений буквально впечатало в сиденье, и отрывисто бросил:
— Полезай на заднее сиденье.
— Зачем?
Он окинул меня взглядом, явно говорившим о том, что вопросы мне задавать не позволено. Нехотя ворча, я забралась назад. Через несколько мгновений он ко мне присоединился.
— Я надеюсь, что это не временный бзик и не помутнение, Лэйси. Ты отдаешь себе отчет в том, что я тебя старше на тридцать лет?..
Я только закатила глаза. — Да мне плевать на возраст. Супер да, не иметь предрассудков?.. Каждая девочка моего возраста хочет пристроить себя к папеньке. Это вообще закон современного мира. Пока я работала в сфере финансов, знаешь, сколько ко мне подваливало с такими предложениями?.. Твои ровесники и даже старше. Они были омерзительны, как один, но знаешь, что?.. Очень уж сильно меня от их идеологии не тошнило, пусть и тошнило от них самих, но в глубине души я не считала себя правой орать и противоречить, потому что они правы. Нас, неоперившихся и юных, тянет на талант и опыт, и красоту. Даже если красота на грани увядания… Да, я полюбила мужчину, который мне в отцы годится. И сотвори уже что-нибудь с этим. Придуши меня или сделай своей. Годы ожидания сделали из меня монстра, не способного подавлять разрушающую силу своего либидо… Мне действия и решения нужны, а не разговоры о том, как правильно жить и что необходимо чувствовать.
— Это же практически преступление. — Он злобно сверлил меня своим стальнооким взглядом.
— Ну давай, да. Скажи мне, что я должна еще одного Максима Астафьева найти, если хочу я тебя. Для игры в театре, в кино, для постели, для жизни, для молитвы… Для всего. Давай, да. Поиграем в, мать твою, съедобное-несъедобное. Там ведь проще. Никаких острых социальных проблем, и только один правильный ответ на вопрос. Это не игра, Ровер, это жизнь. Мы ответственны за свои ошибки. И за выбор. А я выбрала тебя, понимаешь?.. Если ты хотя бы на долю вселенской крупицы готов выбрать меня в ответ, давай я уже выслушаю, что тебя гложет и сожгу все это. Разница в возрасте, в статусах, я замужем. Да мне плевать, не веришь?.. Я приняла решение и не жалела об этом ни разу… Ровер, умоляю…
Склонившись к нему, я водила пальцами по его груди и чувствовала стук изнывающего и такого дорогого мне сердечка под пальцами, — а стучало оно не ровнее, чем мое.
— Я не вечен, Лэйси. Чем ты заниматься будешь, когда меня не станет?.. С ума сойдешь? Или с этой планеты?..
— Сначала я поеду в Роскосмос, на Родину, и заплачу, чтобы дать звезде твое имя, чтобы твоя душа хоть к чему-то была привязана здесь и не забыта… Уйдя к звездам, так ты никогда не будешь забыт. Не только мной, а и всем миром. А потом посмотрим… Сойду с ума или сгину… Может даже что-нибудь третье…
— Ты себя вообще слышишь?.. Ты уже сошла… — Ровер обреченно коснулся ладонью своего лба и сморщился, точно от головной боли.
— Хватит. Меня. Отталкивать. Прекрати… Жизнь слишком коротка…
— Пожалуй, ты права. И твой муж тоже…
— Нашел время вспомнить Астафьева. — Я коротко фыркнула.
— Возможно, для тебя это будет первый и последний раз. Я не женюсь на тебе никогда. Это нереально. Так что ты будешь вспоминать об этом, как о гнусном использовании, и ничего большего в этом не будет. А если прессе раструбишь, я вообще имя твое забуду и сделаю вид, что никогда и не знал, поняла?..
— Если ты на миг допускаешь мысль о том, что я бы тебя предала или сдала коршунам-репортерам… Да за кого ты меня вообще держишь?..
Игнорируя мой вопрос, он еле слышно попросил. — Скажи еще раз то, что в письмах писала.
— Ты — моя Вселенная, Ровер Ройс…
Резким рывком он усадил меня к себе на колени. Выгнув поясницу, ощущая его теплые жадные пальцы, ощупывавшие каждый миллиметр моего взбешенного свалившейся с неба его близостью тела, я закатила глаза, тяжело дыша, запрокидывая голову назад. Мое облегающее шелковое белое платье заскользило по мне и затрещало по швам, когда он грубо и беспринципно приступил к его уничтожению. Я вся капитулировала и сдалась ему, ощущая нас обоих клубком огня и боли, и прочих запретных эмоций. Разорвав белую рубашку, я принялась осыпать поцелуями его теплое тело, пока его сильные руки, уже исследовав, стискивая до боли, сначала мои запястья, а затем и мою шею и грудь, двинулись ниже к эпицентру возбуждения, который доводил меня до полуприпадочной сладости вожделения. Ощутив его пальцы внутри себя, влажнея и пламенея одновременно, я выгнулась и захрипела, и хрипом из моих уст стало его имя. Ровер, Ровер, Ровер… Я произносила его в муках горячки, вцепившись пальцами в его светлые непослушные волосы, вновь и вновь, пока оно не стало шуршать уже еле слышно, в полубреду… Опустив его спиной на сиденье, я сдавила коленями его бедра и уселась сверху, вжимаясь всем низом живота в восстающую даже против его воли и даже через брюки плоть. Эрекция была столь сильной, что я и без проникновения, и через одежду начала двигаться быстрее и сильнее, изредка постанывая, когда он, наконец, принял решение избавить себя от последней одежды, а меня — от муки томления и ожидания… Войдя в меня, он будто бы достроил недостающий кусок моей души, сделал меня целой и исполненной любви и нежности, и бесконечной преданности, раздвигающей границы невозможного. Впервые Леся Виноградова плакала, но не от горя и несчастья, а от ощущения воссоединения раздробленной на осколки души… Темп становился все более резким и отрывистым, но в этот момент я думала только об одном. Пусть сейчас он непреклонен и говорит, что на этом все. Что он никогда не женится на мне, и все то, что случится между нами, будет зря… Но когда-то я делила дом и жизнь с тем, кто ожидает сейчас депортации и пожизненного заключения. Была обречена терпеть его побои и объятия. Сейчас же происходило то, что уже, в принципе, являлось борьбой с лимитами и ограничениями. Ничего. Я терпеливая. Я подожду. Когда-нибудь «нет» превратится в «может быть», а «может быть» станет «да». И это «да» будет длиться вечно…
8.02.2016
— А ничего не имеет значения, Рой. Абсолютно. Ничего. — Рассмеявшись, я выдыхаю кольцо дыма в лицо своего театрального коллеги… — Кто мы есть в этом мире?.. Зачем живем?..
Проведя рукой по глазам, я размазываю черные тени по щекам и губам, и теперь уже стопроцентно выгляжу, как беспутная на грани передоза… Сцена дает возможность маневрировать перед многотысячной публикой, но, черт побери, я так переживаю, что голова у меня идет кругом, наверняка, не меньше, чем у закоренелой героинщицы Клариссы. Ровер сидит в зале на первом ряду. Это его детище, и, во многом, сейчас от меня зависит то, насколько высоко будет оценена постановка критиками. А я еще не вполне оправилась от сотрясения, и только недавно мое лицо перестало походить на грушу для битья. Ройс посчитал, что синяки в какой-то мере добавят образу моей героини реалистичности, но, не смотря на то, что говорить так было цинично, по меньшей мере, он сдержал обещание, и на днях Максим Астафьев предстанет перед судом за свершенное злодеяние. Ровер говорит, что его посадят, и он всю жизнь прогниет за решеткой. Что ж, деньги делают свое, а Мистер Ройс не настолько хладнокровен ко мне, как я ожидала. Да, быть может, я — всего лишь лицо постановки, но с момента поцелуя в зале для репетиций он смотрит на меня как-то иначе. И вот сейчас я вижу, как положив руки на колени, мой маэстро нервно сжимает их. Он боится, что я ошибусь, боится провала, потому и не сводит с меня глаз. Можешь мне верить, можешь на меня рассчитывать. Тебя я никогда не подведу…
В антракте он выходит за кулисы дать мне пару наставлений, и его лицо напряжено и задумчиво. Весь он — сплошной комок нервов, а мои руки так и тянутся подарить ему покой, прикоснуться, обнять, размассировать усталые плечи и снять головную боль. Быть может, я и не знахарка, но мне часто это удавалось в прошлом. Я мысленно бью себя по рукам, потому что за те годы, что я за ним слежу, маетное желание прикосновения к любимому в моей груди разрослось настолько, что и по сей день перекрывает мне дыхание. Вместо желаемого я просто заученно киваю головой на каждую его фразу.
— Сделай это, Лэйси. У нас премьера. Самый ответственный показ. А потом… Я обещаю, что ты не пожалеешь… Я дам тебе все, что смогу.
— Честно говоря, из приглашения в письме я ожидала, что мы участвовать в фильме, а не в спектакле будем… — Коротко выдохнула я.
— Сцена — моя жизнь и душа. Здесь я, как рыба в воде. Здесь мне намного более комфортно, нежели в кинематографе. И я даю тебе лучшее из того, что у меня есть. Пожалуйста, вдохни в завершение второго акта свою жизнь и душу, и ты это тоже почувствуешь… Почувствуешь, как театр заполняет тебя без остатка. Я знаю, что ты можешь, Лэйси… Знаю.
— Мне бы Вашу веру в мои силы… — Улыбка получилась вымученной, но я знала, что сделаю все от меня зависящее…
Шприц к вене… Блаженно выпускаю кольца дыма в потолок. Монолог. Мысли отчаянно кратки и до безобразия просты. Я лежу на возведенной из пластика и гипсокартона декорации, изображающей окно, и прогоняю заученные и затертые до дыр реплики. Затем поднимаюсь и шагаю с подоконника вниз, будто бы у меня девять жизней в запасе. Мат одного цвета с полом, и приземление происходит почти что безболезненно. А когда закрывается занавес, я слышу неприкрытый восторг, выплескивающийся овациями всего зала. Готова поклясться, что и мой солнечный гений аплодирует… Я никак не ожидала, что он вообще посмотрит в мою сторону… Бедная Леся Виноградова из Вымпела с разрушенной и никчемно-убогой жизнью, а теперь я слышу его овации и расцветаю изнутри порочными цветами моей безудержной любви и влечения к нему, которые толкали меня хорошенько отпраздновать премьеру с ним, водкой и текилой, а когда Ровер Ройс уже лыка вязать не будет…
— Успокойся, Виноградова. — Строго молвил внутренний голос. — Послезавтра тебе выдвигать обвинения против Максима в суде и обрекать мужа на пожизненное гниение в тюрьме. Технически ты скоро останешься вдовой. Неужели даже это не в состоянии утихомирить твое либидо?..
— Вот пусть Астафьев и гниет. Мне-то какое дело?.. — Так же мысленно огрызнулась я. — Сколько раз отец с сарказмом говорил мне, что я не переломлюсь, если не переведу очередную статейку. Так вот и Максим не переломится, если не попьет больше кофе из «Старбакса».
— А что насчет Андрюшки?..
Ответить мне было нечего, поэтому я позорно капитулировала пререкаться с подсознанием и отправилась смывать грим…
***
Мерный стук в дверь прервал мои размышления. Ройс… Выдохнув с протяжным стоном, я открываю дверь своего гостиничного номера. Он врывается внутрь во взведенном состоянии, азартно потряхивая газетой прямо возле моего носа. — Обзор Guardian, ты видела?.. Критики прочат постановке засветиться на Бродвее. Мы поедем в Нью-Йорк, всего через какие-то полтора года! Ты хоть понимаешь, что это значит?.. Ты без пяти минут восходящая звезда, Лэйси!
Не в силах сдержать поток нахлынувших эмоций, он кружит меня по комнате, и этот момент, когда его обнимает счастье своими крыльями, счастье удачи и благосклонных оценок, меня охватывает счастье иного характера.
— Пожалуйста. — Я зажимаю его лицо между ладоней. — Пожалуйста. Я так в этом нуждаюсь. Ты обещал… Я все сделала, как ты хотел. Пожалуйста…
Мои лихорадочные пальцы касаются его шеи, влезают под рубашку, и вот уже несколько пуговиц капитулирует перед лицом моей настойчивости. Я взведенная. Я вжимаюсь в него всем своим ледяным телом, которое сковывают волны жара. Это не просто желание телесного единения, которое я могла получить от кого угодно. Даже от Максима… Это то самое пресловутое сплетение тел при сплетении душ. Когда ты становишься единым целым с тем, кому отдала все, что имела, и посвятила жизнь. Дома меня считали порочной дрянью. Максим считал в точности, как и родители, за что и бил неоднократно. Но не похоть все эти годы толкала меня к нему, хоть внешне все и выглядело именно так, будто девушке по Фрейду чего-то не хватало. Толкало желание ощутить себя нераздельной, цельной, связанной с ним не только мозгом, сердцем и душой. Голод единения терзал и выматывал все эти годы, потому что единения с моим Богом на ментальном лишь уровне мне было недостаточно, а обретать это с кем-то другим казалось фальшивкой. Ведь нет на свете более ироничной шутки нежели дарить душу одному человеку, а жизнь и тело — другому. За чрезмерно тонкое чувствование мира я и стала изгоем в кругу своего общения. И плевать. Если все мое стремление к нему помогло мне оказаться в такой непосредственной пьянящей близости от него, как сейчас, значит, пережитые унижения того стоили. Стоило не меняться, чтобы сейчас ощущать его близость каждым изнывающим нервом в теле. Ах, далеко до неба, губы близки во мгле. Бог, не суди, ты не был женщиной на Земле…
— Я заехал за тобой, чтобы отвезти на суд. Лэйси, время… Неподходящее… — Пряча взгляд, он отводит мои руки от себя, и горькая и холодная боль напополам с обидой сковывают мне грудь.
— Я не привлекаю тебя, как женщина, так и скажи. Не надо жалеть убогую, тронувшуюся мозгом. Скажи, как есть… Я через такое проходила, что тебе и не снилось. Просто скажи правду… Не надо этих идиотских фраз про «не время» и «не место»… Не тяни меня за душу, Ровер. Я просто уйду… Если я для тебя — лишь лицо постановки, можем встречаться только, как деловые партнеры. Но тогда хватит этих взглядов, дающих надежды…
— Каких взглядов? Ты домыслила то, чего нет. — Он отстраняется, и уже настолько, что холод обнимает меня болью с головы до ног… — Мы опаздываем. Собирайся. Я лучше подожду в машине…
Он закрывает за собой дверь, а я открываю шкаф в поисках того, что можно было бы надеть, не позволяя слезам пошатнуть образ железной леди… Ведь только потому что это было для меня чем-то большим, чем случайная связь по пьяной лавочке, именно поэтому он и не желал мне этого давать… И закономерность хоть и была очевидной и благоразумной, но легче от этого все равно не становилось…
***
В зал суда мы заходим одновременно с заводимым в него Максимом. Глаза у Астафьева воспаленные, бешеные, и он не сводит с меня взгляда, которым хищники окидывают добычу прежде, чем разорвать ей горло. От страха, внезапно панически охватившего и накрывшего меня с головой, я дергаюсь за спину Ровера, но, поджав губы и окинув Максима взглядом, исполненным презрения, он крепко сжимает мою руку в своей. — Не смей прятаться или бояться. Этот ублюдок получит все, что заслуживает, а ты ни в чем не виновата.
Я скованно киваю, окинув его благодарным взглядом, после чего Астафьев сплевывает на пол от омерзения, этим действом высказав все, что об этом думает. Сопровождающая его леди поджимает губы и толкает его в спину, к месту для обвиняемого, а затем начинается первое в моей жизни и самое долгое заседание суда…
Время тянется медленно, но, в конце концов, суд признает, что Максим Астафьев будет насильно депортирован в свою страну и передан в руки местного суда, а на несколько дней до депортации он останется в одной из самых гиблых тюрем Перта…
Выходя из зала, Ровер уговаривает оставить меня и его наедине с Максимом, уверяя представителей полиции и суда, что обвиняемый никуда не сбежит. Женщина, сопровождавшая Астафьева в суд колеблется, но лишь до той минуты, пока деньги, исподтишка врученные ей, не перевешивают чашу весов ее мнения в сторону Ровера Ройса.
Мы заперты в комнатушке с Максимом. Он сидит за столом, уставший и изможденный. Руки его скованы наручниками, ноги прикованы к ножкам стола.
— Ну что же, великий господин недорежиссер. Побьешь меня за свою даму сердца?.. — Лицо Астафьева искажает надменная презрительная усмешка. — Всегда думал, что ненавижу тебя больше ее. Что моя семья мне дороже одного пожилого и никчемного урода. Но сейчас понимаю, что ненавидеть белого рыцаря для своей потаскушки, которую я полюбил всем сердцем когда-то, даже и не за что. Спорю, телом она отдается так же горячо, как и мозгом. Ведь мозг у нее тобой прогнивший до основания…
Неловкость повисла паузой в воздухе. Я вспомнила несвершившееся в моем номере и покраснела до кончиков ушей, как рак. Ройс же пытался сохранить невозмутимость, пока Максим снова гаденько не рассмеялся. — Ах, наши пташки, оказывается, еще гнездышко любви не свили, а я-то думал, что Леська настойчива в своих уговорах. А зря… Жизнь коротка. Будь тебе плевать на нее, соловьем бы перед судом не заливался о том, какая она невинная жертва под гнетом мужской тирании. Похоже, что останавливает кодекс чести и морали. Потому что она замужняя. Теперь даже больше понимаю, что ее в тебе влечет. Ты реально — тот самый принц из сопливых розовых сказок восторженных мастурбирующих девчушек. Ну и чего ж ты ждешь? Давай бей. Ты же не зря доплатил Иванне, чтобы нас оставили наедине. Жаждешь наказать меня, Ройс. Вперед.
Цвет глаз Ровера из синего стал практически стальным, и он сжал руки в кулаки, надвигаясь на Астафьева. Я замерла в ожидании кровопролитной драмы, но он лишь склонился к уху моего супруга и вкрадчиво произнес. — Ты этого не стоишь, потому что ты — кусок дерьма. Я даже ботинки о тебя бы пачкать не стал, что уж говорить о том, чтобы марать руки. Что бы она ни сделала, она этого не заслуживает. Просто потому что она — женщина, а поднимать руку на женщину — самое низкое скотство на планете. Помни. Если после депортации и суда на Родине тебя отпустят и помилуют. Или пройдет время, и ты выйдешь досрочно за хорошее поведение, появись здесь еще раз и только попробуй приблизиться к ней. Больше я в суд подавать не буду. Я раздавлю тебя, как таракана, ты меня понял?..
— Понять-то я понял, да только вот ты не понял, похоже. Что когда любимая убегает к другому, бросив тебя, оставив сына, ведомая лишь зовом бешенства матки, кроме ненависти к ней и желания сомкнуть пальцы на ее горле, пока она не изойдет пеной и не задохнется, ничего не остается. Если бы шалава, которую ты называл любимой, бросила бы твоих детей, спорю, ты бы сейчас по-другому разговаривал. А тебя же тщеславие разогревает. Невозможно даже при большом желании долго отталкивать ту, которая смотрит на тебя, как на божество, не правда ли? Чувствуешь себя важным и значимым, именно поэтому взял ее под крыло, чтобы видеть, что для кого-то ты единственный настолько, что этот кто-то презрел свою семью и ребенка, чтобы сбежать к тебе?.. Лесенька… — Коротко переведя на меня взгляд, улыбнулся Максим. — За предательство. За инсценированную смерть. За побег. За нелюбовь ко мне и собственному сыну. И за своего без пяти минут любовника. За осуждение и превращение моей жизни в ад. За обреченность гнить в тюрьме… Будь ты проклята. Ты уничтожила всю мою жизнь. Мне жаль, что я потратил свои деньги на ту чертову чашку кофе взамен пролитой в «Старбаксе», и что вообще заговорил с твоим отцом. Горите оба в аду.
Я рванулась к нему, но Ровер перехватил меня за талию.
— Пусти! Я убью его!!! — Я шипела и практически брызгала слюной, пока Ройс насильно оттаскивал меня от осужденного Астафьева, перекинув через плечо, выходя из дверного проема.
— Он не стоит того, Лэйси. Когда-нибудь ты скажешь мне «спасибо», что не допустил мордобоя…
***
Черная Ауди бесшумно скользила по узким улочкам Перта. Я угрюмо молчала, а Ровер сосредоточенно глядел на дорогу, нервно сжимая руль в ладонях. Оказавшись в каком-то узком и безлюдном неосвещенном переулке, он резко нажал на педаль тормоза так, что меня сначала рвануло вперед по инерции, а через несколько мгновений буквально впечатало в сиденье, и отрывисто бросил:
— Полезай на заднее сиденье.
— Зачем?
Он окинул меня взглядом, явно говорившим о том, что вопросы мне задавать не позволено. Нехотя ворча, я забралась назад. Через несколько мгновений он ко мне присоединился.
— Я надеюсь, что это не временный бзик и не помутнение, Лэйси. Ты отдаешь себе отчет в том, что я тебя старше на тридцать лет?..
Я только закатила глаза. — Да мне плевать на возраст. Супер да, не иметь предрассудков?.. Каждая девочка моего возраста хочет пристроить себя к папеньке. Это вообще закон современного мира. Пока я работала в сфере финансов, знаешь, сколько ко мне подваливало с такими предложениями?.. Твои ровесники и даже старше. Они были омерзительны, как один, но знаешь, что?.. Очень уж сильно меня от их идеологии не тошнило, пусть и тошнило от них самих, но в глубине души я не считала себя правой орать и противоречить, потому что они правы. Нас, неоперившихся и юных, тянет на талант и опыт, и красоту. Даже если красота на грани увядания… Да, я полюбила мужчину, который мне в отцы годится. И сотвори уже что-нибудь с этим. Придуши меня или сделай своей. Годы ожидания сделали из меня монстра, не способного подавлять разрушающую силу своего либидо… Мне действия и решения нужны, а не разговоры о том, как правильно жить и что необходимо чувствовать.
— Это же практически преступление. — Он злобно сверлил меня своим стальнооким взглядом.
— Ну давай, да. Скажи мне, что я должна еще одного Максима Астафьева найти, если хочу я тебя. Для игры в театре, в кино, для постели, для жизни, для молитвы… Для всего. Давай, да. Поиграем в, мать твою, съедобное-несъедобное. Там ведь проще. Никаких острых социальных проблем, и только один правильный ответ на вопрос. Это не игра, Ровер, это жизнь. Мы ответственны за свои ошибки. И за выбор. А я выбрала тебя, понимаешь?.. Если ты хотя бы на долю вселенской крупицы готов выбрать меня в ответ, давай я уже выслушаю, что тебя гложет и сожгу все это. Разница в возрасте, в статусах, я замужем. Да мне плевать, не веришь?.. Я приняла решение и не жалела об этом ни разу… Ровер, умоляю…
Склонившись к нему, я водила пальцами по его груди и чувствовала стук изнывающего и такого дорогого мне сердечка под пальцами, — а стучало оно не ровнее, чем мое.
— Я не вечен, Лэйси. Чем ты заниматься будешь, когда меня не станет?.. С ума сойдешь? Или с этой планеты?..
— Сначала я поеду в Роскосмос, на Родину, и заплачу, чтобы дать звезде твое имя, чтобы твоя душа хоть к чему-то была привязана здесь и не забыта… Уйдя к звездам, так ты никогда не будешь забыт. Не только мной, а и всем миром. А потом посмотрим… Сойду с ума или сгину… Может даже что-нибудь третье…
— Ты себя вообще слышишь?.. Ты уже сошла… — Ровер обреченно коснулся ладонью своего лба и сморщился, точно от головной боли.
— Хватит. Меня. Отталкивать. Прекрати… Жизнь слишком коротка…
— Пожалуй, ты права. И твой муж тоже…
— Нашел время вспомнить Астафьева. — Я коротко фыркнула.
— Возможно, для тебя это будет первый и последний раз. Я не женюсь на тебе никогда. Это нереально. Так что ты будешь вспоминать об этом, как о гнусном использовании, и ничего большего в этом не будет. А если прессе раструбишь, я вообще имя твое забуду и сделаю вид, что никогда и не знал, поняла?..
— Если ты на миг допускаешь мысль о том, что я бы тебя предала или сдала коршунам-репортерам… Да за кого ты меня вообще держишь?..
Игнорируя мой вопрос, он еле слышно попросил. — Скажи еще раз то, что в письмах писала.
— Ты — моя Вселенная, Ровер Ройс…
Резким рывком он усадил меня к себе на колени. Выгнув поясницу, ощущая его теплые жадные пальцы, ощупывавшие каждый миллиметр моего взбешенного свалившейся с неба его близостью тела, я закатила глаза, тяжело дыша, запрокидывая голову назад. Мое облегающее шелковое белое платье заскользило по мне и затрещало по швам, когда он грубо и беспринципно приступил к его уничтожению. Я вся капитулировала и сдалась ему, ощущая нас обоих клубком огня и боли, и прочих запретных эмоций. Разорвав белую рубашку, я принялась осыпать поцелуями его теплое тело, пока его сильные руки, уже исследовав, стискивая до боли, сначала мои запястья, а затем и мою шею и грудь, двинулись ниже к эпицентру возбуждения, который доводил меня до полуприпадочной сладости вожделения. Ощутив его пальцы внутри себя, влажнея и пламенея одновременно, я выгнулась и захрипела, и хрипом из моих уст стало его имя. Ровер, Ровер, Ровер… Я произносила его в муках горячки, вцепившись пальцами в его светлые непослушные волосы, вновь и вновь, пока оно не стало шуршать уже еле слышно, в полубреду… Опустив его спиной на сиденье, я сдавила коленями его бедра и уселась сверху, вжимаясь всем низом живота в восстающую даже против его воли и даже через брюки плоть. Эрекция была столь сильной, что я и без проникновения, и через одежду начала двигаться быстрее и сильнее, изредка постанывая, когда он, наконец, принял решение избавить себя от последней одежды, а меня — от муки томления и ожидания… Войдя в меня, он будто бы достроил недостающий кусок моей души, сделал меня целой и исполненной любви и нежности, и бесконечной преданности, раздвигающей границы невозможного. Впервые Леся Виноградова плакала, но не от горя и несчастья, а от ощущения воссоединения раздробленной на осколки души… Темп становился все более резким и отрывистым, но в этот момент я думала только об одном. Пусть сейчас он непреклонен и говорит, что на этом все. Что он никогда не женится на мне, и все то, что случится между нами, будет зря… Но когда-то я делила дом и жизнь с тем, кто ожидает сейчас депортации и пожизненного заключения. Была обречена терпеть его побои и объятия. Сейчас же происходило то, что уже, в принципе, являлось борьбой с лимитами и ограничениями. Ничего. Я терпеливая. Я подожду. Когда-нибудь «нет» превратится в «может быть», а «может быть» станет «да». И это «да» будет длиться вечно…
8.02.2016
Ветром коснуться б румянца ланит, Уст целовать твоих пьяный фарфор, Море в груди моей буйной шумит, Волны уносят мой дух на Босфор.
#AU #L #R
Его веки сомкнуты. Так, будто он медитирует. И в это мгновение, ей-богу, на всем белом свете, во всем мире, Вселенной и ее параллельных отражениях нет никого более прекрасного, чем он. Выдыхая, он открывает глаза и устремляет на меня их синеву, в которой я вязну моментально. Мы сидим на полу, а расстояние между нами чертовски мизерное, и напряжение, этому благодаря, так и разит в воздухе, висит тяжелым сгустком пелены. — Вот как выглядит безмятежность, Лэйси. Я не просто хочу, чтобы ты прошла пробы. Я хочу, чтобы ты стала частью нашего проекта. У тебя хороший потенциал. Ты эмоциональна, ты живая, ты — сам огонь, в отличие от старлеток, которых я повидал за последнее время, но спокойствия тебе не хватает. Не хватает самообладания. Я покажу тебе, что это… Дай мне руки…
Крепко зажимая мои ладони в своих, он сначала их крепко сжимает, а затем начинает массировать каждый палец. Погружаясь в состояние, близкое к дзену, я понимаю, что и близко не ожидала, насколько его магия сильна в отношении меня… Он не просто выстроил, разрушил и присудил меня к вечному лицезрению его, пока мы еще даже не виделись. Он заковал меня в такие рамки… Ловушкой моей стал. А сахарок в той ловушке был слишком сладким, чтобы мушка не попалась в капкан, чтобы посмела отказаться и отмести все, что с ним было связано. Я же знаю, чем я грешна, и за что я страдаю. За богохульство. За то, что прикосновение к человеку, пусть и парящему, а не приземленному, но все же человеку, и один единственный взгляд в Его глаза, стали для меня сродни единению с Богом. И сейчас я ощущала это сполна… Стоило оставить семью, ребенка и всю свою прошлую жизнь послать к чертям собачьим, чтобы сейчас так просто сидеть с ним вместе на полу театра, комнаты, отведенной специально для репетиций, когда он держит мои руки в своих, а тишина заменяет нам все сущее. Все прошлое кажется никчемным и пустым. Только я и любовь всей моей жизни. Больше я ничего у Всевышнего не просила, не молила. Пускай твердят, что идолопоклонничество — добровольная каббала. Глядя в его глаза, дыша с ним одним воздухом в этой комнате, свобода начинает казаться чем-то гнусным и недозволительным. Даже приговором, в каком-то смысле…
— Ровер… — Его имя сорвалось с губ непроизвольно… Мне хотелось произносить его вновь и вновь, дышать этим именем, обернуться им, точно в кокон. Мой спасительный барьер от тошной и гнилой жизни за пределами этой комнаты. Где все меня ненавидят, а я — их в отместку. Где далеко позади остался ненавистный Вымпел и само имя Леси Виноградовой. Где Максим и Андрейка стали размытыми, точно сон, после того, как я уговорила мать внушить им оплакать меня и жить дальше, словно автокатастрофа, действительно, произошла со мной. Я хотела исчезнуть для мира, чтобы лишь он знал, что я существую. Я большего и не просила, этого и так слишком много.
— Монолог, Лэйси. — Мягко, но требовательно напомнил он.
Высвободив руки и опустив ладони на гладкий, скрипящий паркет, заправив выбившуюся из прически прядь волос, я слушаюсь беспрекословно приказа его завораживающего голоса.
— Кто мы есть в этом мире?.. Зачем живем?.. Коль со щитом не выйти в истеченьи срока, только лишь ведь на щите. А смерть настигнет каждого, и победителем не выйдет из лап ее ни трус, ни храбрый, ни глупец. Богатый али бедный, сгинешь, не поднимешь головы. Перед лицом зияющего мрака, пред ликом бездны роковой, мы все ничтожны, и никчемны, и слабы. Так разве ли не проще, откинув все сомненья, в час буйный иже роковой нам встретить бездну добровольно, свершив шаг в пропасть в темный час, чтоб знать, что старая с косою не властна лишь хотя бы в том… КОГДА скосить ей жизнь, а не скосить ли в принципе вообще…
На самом деле, как бы ни казалось, что монолог принадлежит эдакому погрязшему в противоречиях герою Шекспира, на самом деле, это предсмертный бред умирающей от передозировки наркоманки, которая настолько сходит с ума, что в блаженной обдолбанке выходит в окно, чтобы пытаться взять контроль над собственной смертью. Что ни говори, а моего гения всегда трогали острые и мрачные социальные темы… Болезнь, любовь, смерть, зависимость… Какой ему покажется моя?..
— Уже лучше. — Тихо проговорил он… — Давай в этой же комнате. Через неделю, хорошо?.. Повтори диалоги с Клер и Роем. Они еще прихрамывают. Твоя Кларисса получит приз зрительских симпатий, я тебе обещаю…
— Если ее готовил к выступлению сам Ровер Ройс, никто этому не удивится. Вы сами не до конца осознаете свою гениальность. — Инстинктивное сокращение расстояния. Как-будто кто-то сильный и неведомый берет меня сверху за нити ДНК, точно марионетку, и резким рывком придвигает к нему вплотную. Химия берет свое. Я вся состою из воспаленного желания, и я не в силах себя сдерживать. Он же просто меня уничтожил. Понимает ли он?.. Не ради семьи. Не ради сына бьется мое сердце, а ради этого короткого мига на полу в зале для репетиций, в котором я с силой удерживаю себя от того, чтобы не склонить голову ему на колени и не остаться в таком положении обездвиженной куклой, наблюдая, как века сменяют века, столетия, эпохи проходят мимо, а мой мастер рядом. Я хочу стать его тенью, раствориться в пустоте, словно меня не существует. Стать частью его и никогда не покидать его… Как мало нужно для счастья, но как и много. Я — худшая мать, я — бессовестная жена и бесчувственная дочь. Но как жрице мною провозглашенного Бога на Земле мне равных нет и не будет. Смертные никогда не поймут. Да им и не надо. Пусть заткнутся… Он смеется надо мной втайне, дразнит, видит, что я теряю рассудок и в самый нужный момент отклоняется. Я ведь его, как люблю, так и ненавижу. Столь же яростной силой — за то, что быть рядом мне позволено, а приблизиться - нет.
— В пять. Не опаздывай…
Он встает с пола, оправляет черный свитер под горло и покидает зал с победной улыбкой. Удобно ли иметь под рукой рыбку на крючке?.. Он ведь знает, что подобно собачонке на привязи, я буду здесь через неделю ровно в пять… И ни минутой позже…
***
— Что. Мы. Здесь. Делаем?.. Репетиции — шлак.
Я рисую пальцем буквы на паркете, пока Ройс удовлетворенно усмехается. — По правде говоря, я и сам скучаю, сидя здесь, и не до конца понимаю, зачем они нужны… Визажисты добавят эти черные синяки под глазами, небрежные тени над ними и бледность. А пока прогон диалога. Давай, Лэйси…
— Кто мы есть… — Договорить он мне не дает, запечатывая губы поцелуем, от которого дрожь и тремор акупунктурными линиями прорезают каждый нерв моего тела, и я начинаю дрожать, запуская руку в его светлые волосы, четко осознавая, чего желаю здесь и сейчас… Я смирюсь со злобой окружающего мира в мой адрес, если он позволит мне быть рядом. Со всем смирюсь… Нет ничего невозможного в это самое, пусть и короткое, мгновение.
Его правая рука еще крепко стискивает мою спину под блузкой, когда с пальца на пол падает мое обручальное кольцо, поганое кольцо Максима… Затем он отстраняется и смотрит на меня. — Я все о тебе знаю, Лэйси. Из твоих писем. Не делай удивленное лицо и не притворяйся, что не мечтала это испытать. Я хочу, чтобы ты расслабилась. Ты зажата. А Кларисса выходила в окно в состоянии ощущения блаженства и дереализации. Нам нужно другое настроение…
Тяжело дыша и заглядывая ему в глаза, шепчу одними лишь губами. — Я все еще напряжена и зажата…
— Не играй со мной. — Он усмехается и дает понять, что и разговор, и репетиция на сегодня окончены.
Когда он уходит, я позволяю себе пнуть кольцо на полу так, чтобы оно покатилось в центр зала, а когда я выхожу прочь, в темноту неосвещенного коридора, кто-то сдавливает мою шею, намертво впечатывая меня в стену.
— Здравствуй, милая. Я скучал. — Голос Максима Астафьева больно бьет по венам. Мое проклятие меня нагнало…
***
— Максим.
— Леся… Сколько лжи и дешевого пафоса. Во-первых, качественно твоя мать не умеет врать. Во-вторых, слезливая история о катастрофе в тот момент, когда ты просто спала и видела, как сбежать от семьи и обязательств, совсем не увязывается. А найти тебя в сезон, когда Ройс снова участвует в постановке, как нечего делать. Я просто пришел сюда, ни на что не надеясь, и, надо же… Какой был поцелуй… Стоило ради этого мига всех нас лживо продать и предать? Сегодня день рождения у Андрюши. Ты вспомнила, мать?.. Или влезть в рот и в штаны к своей престарелой мечте вообще все перекрыло?.. Я из тебя дух выбью, клянусь. Ты едешь со мной. Домой, в Вымпел. Сдернуть тебя отсюда, сейчас, когда ты всеми фибрами почувствовала, что счастье, в принципе, не за горами, вполне справедливое наказание для подстилки Ройса. Лживой, ублюдочной подстилки, продажной дряни. Ты нас всех подставила за него. И куда это тебя привело? Никуда… А Андрея?.. Он оплакивает тебя по сей день, пока ты шляешься и выдумываешь истории, инсценируя свою смерть. Таких матерей, как ты, на пику надо насаживать, чтобы не умирали, а страдали, пока их клюют вороны. У парня психика навеки подпорчена, Леся, а ведь он еще даже в школу пойти не успели. Кто мы для тебя — запасной вариант?..
— Я не вернусь домой никогда. Ты нашел меня, но не забрал, Максим. У меня выбора не было. Отец выдал меня, а сосватала мать. А мне как было ненавистно все, что с тобой связано, так и по сей день. Включая твоего сына. Вали без оглядки из Перта. Меня здесь все устраивает…
— Он же тебя использует, как хочет. — Неприятное лицо Максима вытянулось. — Думаешь, полюбит?.. Или визу тебе на постоянное проживание с гражданством оформит? Тогда ты — безнадежная идиотка. Его волнует только его постановка, а не ты.
— Я лучше буду вблизи его использования и вдали от твоих настоящих чувств. — Я рассмеялась, и прозвучало это противно до омерзения. — Сгинь. Я и Ройс — это навсегда. А кто этого не понял, так и останутся в утопических мыслях о том, что меня еще можно исправить. Нельзя починить несломанное. Со мной все в порядке. У меня нет проблем. Просто его я люблю, а вас всех… Ненавижу. Люди из окружающего мира умеют вызывать, на редкость, буйную тошноту. А ты, бедный, никчемный мальчишка с кофе из Старбакса… На тебя без «Циннаризина» вообще смотреть небезопасно. Где Ройс, и где ты… Эта семья была не запасным вариантом, Максим, а тюрьмой. Вы все были моим проклятием. И больше себя обрекать я не намерена…
С утробным рычанием, Астафьев ударил меня по лицу, а когда я упала от очередного сильного удара, приступил добивать ногами. В то время, как ко мне пришли на помощь, валялась я уже на полу в луже собственной крови, а Максим успел исчезнуть…
***
— Такой поступок не останется безнаказанным. Этот ублюдок сядет пожизненно. — Не знаю, и правда, что больше волновало Ройса, что меня чуть насмерть не забили или что мое лицо сейчас — надувной батут и совершенно не пригодно для постановки, но холодные примочки к голове и к лицу он делал мне сам, предварительно умыв от крови, потому что сама я еле видела и вести до раковины меня в ожидании прибытия скорой медицинской помощи во имя установления сотрясения и количества переломов пришлось ему самому. — Ты его знаешь?..
— Максим Астафьев. Мой муж…
Кажется, у Ровера даже челюсть отвисла… — Ты же не переставала мне письма писать… Как же… Если твой муж…
— Навязанная моим же отцом в мужья психопатическая тварь. Мне никогда до него дела не было. А получила я сейчас банально снова за тебя… Он может отрицать и утверждать, что я наговорила много гадостей и превысила лимит допустимого процента грязных вещей в разговоре, но разогрел его нервы твой поцелуй и ревность. Жаль, что смертную казнь отменили для таких тварей… Я почти ничего не вижу…
Разрыдавшись, на пятьдесят процентов искренне, на пятьдесят — желая обрести толику утешения в сильных руках Ровера Ройса, я почувствовала ладони на своих плечах, вплотную прижавшие меня к груди и спрятавшие на ней мою голову. Закрыв глаза, я с тяжелым вздохом прильнула к этой груди щекой. И, черт побери, это стоило расквашенной и расписанной под хохлому физиономии. Мое небо рядом. Оно прижимает меня к себе и тихо шепчет. — Он сядет навсегда, кем бы он ни был. Тебя никто больше не тронет. Ты в безопасности. Ничего не бойся.
— С тобой я ничего не боюсь. Твой образ всегда отгонял монстров из кошмаров назад, в их миры. Только ты можешь спасти и разрушить меня… Делай, что должен. Да не дрогнет рука.
Говорю. И верю в каждое произнесенное слово, пока в ожидании кареты скорой помощи, Ровер Ройс гладит меня по волосам, а я психопатически улыбаюсь, уткнувшись ему в грудь, благодаря силы за то, что он не видит… Что любому краткому мигу вблизи я буду по-сумасшедшему рада. Даже через боль…
1.02.2016
Его веки сомкнуты. Так, будто он медитирует. И в это мгновение, ей-богу, на всем белом свете, во всем мире, Вселенной и ее параллельных отражениях нет никого более прекрасного, чем он. Выдыхая, он открывает глаза и устремляет на меня их синеву, в которой я вязну моментально. Мы сидим на полу, а расстояние между нами чертовски мизерное, и напряжение, этому благодаря, так и разит в воздухе, висит тяжелым сгустком пелены. — Вот как выглядит безмятежность, Лэйси. Я не просто хочу, чтобы ты прошла пробы. Я хочу, чтобы ты стала частью нашего проекта. У тебя хороший потенциал. Ты эмоциональна, ты живая, ты — сам огонь, в отличие от старлеток, которых я повидал за последнее время, но спокойствия тебе не хватает. Не хватает самообладания. Я покажу тебе, что это… Дай мне руки…
Крепко зажимая мои ладони в своих, он сначала их крепко сжимает, а затем начинает массировать каждый палец. Погружаясь в состояние, близкое к дзену, я понимаю, что и близко не ожидала, насколько его магия сильна в отношении меня… Он не просто выстроил, разрушил и присудил меня к вечному лицезрению его, пока мы еще даже не виделись. Он заковал меня в такие рамки… Ловушкой моей стал. А сахарок в той ловушке был слишком сладким, чтобы мушка не попалась в капкан, чтобы посмела отказаться и отмести все, что с ним было связано. Я же знаю, чем я грешна, и за что я страдаю. За богохульство. За то, что прикосновение к человеку, пусть и парящему, а не приземленному, но все же человеку, и один единственный взгляд в Его глаза, стали для меня сродни единению с Богом. И сейчас я ощущала это сполна… Стоило оставить семью, ребенка и всю свою прошлую жизнь послать к чертям собачьим, чтобы сейчас так просто сидеть с ним вместе на полу театра, комнаты, отведенной специально для репетиций, когда он держит мои руки в своих, а тишина заменяет нам все сущее. Все прошлое кажется никчемным и пустым. Только я и любовь всей моей жизни. Больше я ничего у Всевышнего не просила, не молила. Пускай твердят, что идолопоклонничество — добровольная каббала. Глядя в его глаза, дыша с ним одним воздухом в этой комнате, свобода начинает казаться чем-то гнусным и недозволительным. Даже приговором, в каком-то смысле…
— Ровер… — Его имя сорвалось с губ непроизвольно… Мне хотелось произносить его вновь и вновь, дышать этим именем, обернуться им, точно в кокон. Мой спасительный барьер от тошной и гнилой жизни за пределами этой комнаты. Где все меня ненавидят, а я — их в отместку. Где далеко позади остался ненавистный Вымпел и само имя Леси Виноградовой. Где Максим и Андрейка стали размытыми, точно сон, после того, как я уговорила мать внушить им оплакать меня и жить дальше, словно автокатастрофа, действительно, произошла со мной. Я хотела исчезнуть для мира, чтобы лишь он знал, что я существую. Я большего и не просила, этого и так слишком много.
— Монолог, Лэйси. — Мягко, но требовательно напомнил он.
Высвободив руки и опустив ладони на гладкий, скрипящий паркет, заправив выбившуюся из прически прядь волос, я слушаюсь беспрекословно приказа его завораживающего голоса.
— Кто мы есть в этом мире?.. Зачем живем?.. Коль со щитом не выйти в истеченьи срока, только лишь ведь на щите. А смерть настигнет каждого, и победителем не выйдет из лап ее ни трус, ни храбрый, ни глупец. Богатый али бедный, сгинешь, не поднимешь головы. Перед лицом зияющего мрака, пред ликом бездны роковой, мы все ничтожны, и никчемны, и слабы. Так разве ли не проще, откинув все сомненья, в час буйный иже роковой нам встретить бездну добровольно, свершив шаг в пропасть в темный час, чтоб знать, что старая с косою не властна лишь хотя бы в том… КОГДА скосить ей жизнь, а не скосить ли в принципе вообще…
На самом деле, как бы ни казалось, что монолог принадлежит эдакому погрязшему в противоречиях герою Шекспира, на самом деле, это предсмертный бред умирающей от передозировки наркоманки, которая настолько сходит с ума, что в блаженной обдолбанке выходит в окно, чтобы пытаться взять контроль над собственной смертью. Что ни говори, а моего гения всегда трогали острые и мрачные социальные темы… Болезнь, любовь, смерть, зависимость… Какой ему покажется моя?..
— Уже лучше. — Тихо проговорил он… — Давай в этой же комнате. Через неделю, хорошо?.. Повтори диалоги с Клер и Роем. Они еще прихрамывают. Твоя Кларисса получит приз зрительских симпатий, я тебе обещаю…
— Если ее готовил к выступлению сам Ровер Ройс, никто этому не удивится. Вы сами не до конца осознаете свою гениальность. — Инстинктивное сокращение расстояния. Как-будто кто-то сильный и неведомый берет меня сверху за нити ДНК, точно марионетку, и резким рывком придвигает к нему вплотную. Химия берет свое. Я вся состою из воспаленного желания, и я не в силах себя сдерживать. Он же просто меня уничтожил. Понимает ли он?.. Не ради семьи. Не ради сына бьется мое сердце, а ради этого короткого мига на полу в зале для репетиций, в котором я с силой удерживаю себя от того, чтобы не склонить голову ему на колени и не остаться в таком положении обездвиженной куклой, наблюдая, как века сменяют века, столетия, эпохи проходят мимо, а мой мастер рядом. Я хочу стать его тенью, раствориться в пустоте, словно меня не существует. Стать частью его и никогда не покидать его… Как мало нужно для счастья, но как и много. Я — худшая мать, я — бессовестная жена и бесчувственная дочь. Но как жрице мною провозглашенного Бога на Земле мне равных нет и не будет. Смертные никогда не поймут. Да им и не надо. Пусть заткнутся… Он смеется надо мной втайне, дразнит, видит, что я теряю рассудок и в самый нужный момент отклоняется. Я ведь его, как люблю, так и ненавижу. Столь же яростной силой — за то, что быть рядом мне позволено, а приблизиться - нет.
— В пять. Не опаздывай…
Он встает с пола, оправляет черный свитер под горло и покидает зал с победной улыбкой. Удобно ли иметь под рукой рыбку на крючке?.. Он ведь знает, что подобно собачонке на привязи, я буду здесь через неделю ровно в пять… И ни минутой позже…
***
— Что. Мы. Здесь. Делаем?.. Репетиции — шлак.
Я рисую пальцем буквы на паркете, пока Ройс удовлетворенно усмехается. — По правде говоря, я и сам скучаю, сидя здесь, и не до конца понимаю, зачем они нужны… Визажисты добавят эти черные синяки под глазами, небрежные тени над ними и бледность. А пока прогон диалога. Давай, Лэйси…
— Кто мы есть… — Договорить он мне не дает, запечатывая губы поцелуем, от которого дрожь и тремор акупунктурными линиями прорезают каждый нерв моего тела, и я начинаю дрожать, запуская руку в его светлые волосы, четко осознавая, чего желаю здесь и сейчас… Я смирюсь со злобой окружающего мира в мой адрес, если он позволит мне быть рядом. Со всем смирюсь… Нет ничего невозможного в это самое, пусть и короткое, мгновение.
Его правая рука еще крепко стискивает мою спину под блузкой, когда с пальца на пол падает мое обручальное кольцо, поганое кольцо Максима… Затем он отстраняется и смотрит на меня. — Я все о тебе знаю, Лэйси. Из твоих писем. Не делай удивленное лицо и не притворяйся, что не мечтала это испытать. Я хочу, чтобы ты расслабилась. Ты зажата. А Кларисса выходила в окно в состоянии ощущения блаженства и дереализации. Нам нужно другое настроение…
Тяжело дыша и заглядывая ему в глаза, шепчу одними лишь губами. — Я все еще напряжена и зажата…
— Не играй со мной. — Он усмехается и дает понять, что и разговор, и репетиция на сегодня окончены.
Когда он уходит, я позволяю себе пнуть кольцо на полу так, чтобы оно покатилось в центр зала, а когда я выхожу прочь, в темноту неосвещенного коридора, кто-то сдавливает мою шею, намертво впечатывая меня в стену.
— Здравствуй, милая. Я скучал. — Голос Максима Астафьева больно бьет по венам. Мое проклятие меня нагнало…
***
— Максим.
— Леся… Сколько лжи и дешевого пафоса. Во-первых, качественно твоя мать не умеет врать. Во-вторых, слезливая история о катастрофе в тот момент, когда ты просто спала и видела, как сбежать от семьи и обязательств, совсем не увязывается. А найти тебя в сезон, когда Ройс снова участвует в постановке, как нечего делать. Я просто пришел сюда, ни на что не надеясь, и, надо же… Какой был поцелуй… Стоило ради этого мига всех нас лживо продать и предать? Сегодня день рождения у Андрюши. Ты вспомнила, мать?.. Или влезть в рот и в штаны к своей престарелой мечте вообще все перекрыло?.. Я из тебя дух выбью, клянусь. Ты едешь со мной. Домой, в Вымпел. Сдернуть тебя отсюда, сейчас, когда ты всеми фибрами почувствовала, что счастье, в принципе, не за горами, вполне справедливое наказание для подстилки Ройса. Лживой, ублюдочной подстилки, продажной дряни. Ты нас всех подставила за него. И куда это тебя привело? Никуда… А Андрея?.. Он оплакивает тебя по сей день, пока ты шляешься и выдумываешь истории, инсценируя свою смерть. Таких матерей, как ты, на пику надо насаживать, чтобы не умирали, а страдали, пока их клюют вороны. У парня психика навеки подпорчена, Леся, а ведь он еще даже в школу пойти не успели. Кто мы для тебя — запасной вариант?..
— Я не вернусь домой никогда. Ты нашел меня, но не забрал, Максим. У меня выбора не было. Отец выдал меня, а сосватала мать. А мне как было ненавистно все, что с тобой связано, так и по сей день. Включая твоего сына. Вали без оглядки из Перта. Меня здесь все устраивает…
— Он же тебя использует, как хочет. — Неприятное лицо Максима вытянулось. — Думаешь, полюбит?.. Или визу тебе на постоянное проживание с гражданством оформит? Тогда ты — безнадежная идиотка. Его волнует только его постановка, а не ты.
— Я лучше буду вблизи его использования и вдали от твоих настоящих чувств. — Я рассмеялась, и прозвучало это противно до омерзения. — Сгинь. Я и Ройс — это навсегда. А кто этого не понял, так и останутся в утопических мыслях о том, что меня еще можно исправить. Нельзя починить несломанное. Со мной все в порядке. У меня нет проблем. Просто его я люблю, а вас всех… Ненавижу. Люди из окружающего мира умеют вызывать, на редкость, буйную тошноту. А ты, бедный, никчемный мальчишка с кофе из Старбакса… На тебя без «Циннаризина» вообще смотреть небезопасно. Где Ройс, и где ты… Эта семья была не запасным вариантом, Максим, а тюрьмой. Вы все были моим проклятием. И больше себя обрекать я не намерена…
С утробным рычанием, Астафьев ударил меня по лицу, а когда я упала от очередного сильного удара, приступил добивать ногами. В то время, как ко мне пришли на помощь, валялась я уже на полу в луже собственной крови, а Максим успел исчезнуть…
***
— Такой поступок не останется безнаказанным. Этот ублюдок сядет пожизненно. — Не знаю, и правда, что больше волновало Ройса, что меня чуть насмерть не забили или что мое лицо сейчас — надувной батут и совершенно не пригодно для постановки, но холодные примочки к голове и к лицу он делал мне сам, предварительно умыв от крови, потому что сама я еле видела и вести до раковины меня в ожидании прибытия скорой медицинской помощи во имя установления сотрясения и количества переломов пришлось ему самому. — Ты его знаешь?..
— Максим Астафьев. Мой муж…
Кажется, у Ровера даже челюсть отвисла… — Ты же не переставала мне письма писать… Как же… Если твой муж…
— Навязанная моим же отцом в мужья психопатическая тварь. Мне никогда до него дела не было. А получила я сейчас банально снова за тебя… Он может отрицать и утверждать, что я наговорила много гадостей и превысила лимит допустимого процента грязных вещей в разговоре, но разогрел его нервы твой поцелуй и ревность. Жаль, что смертную казнь отменили для таких тварей… Я почти ничего не вижу…
Разрыдавшись, на пятьдесят процентов искренне, на пятьдесят — желая обрести толику утешения в сильных руках Ровера Ройса, я почувствовала ладони на своих плечах, вплотную прижавшие меня к груди и спрятавшие на ней мою голову. Закрыв глаза, я с тяжелым вздохом прильнула к этой груди щекой. И, черт побери, это стоило расквашенной и расписанной под хохлому физиономии. Мое небо рядом. Оно прижимает меня к себе и тихо шепчет. — Он сядет навсегда, кем бы он ни был. Тебя никто больше не тронет. Ты в безопасности. Ничего не бойся.
— С тобой я ничего не боюсь. Твой образ всегда отгонял монстров из кошмаров назад, в их миры. Только ты можешь спасти и разрушить меня… Делай, что должен. Да не дрогнет рука.
Говорю. И верю в каждое произнесенное слово, пока в ожидании кареты скорой помощи, Ровер Ройс гладит меня по волосам, а я психопатически улыбаюсь, уткнувшись ему в грудь, благодаря силы за то, что он не видит… Что любому краткому мигу вблизи я буду по-сумасшедшему рада. Даже через боль…
1.02.2016
Ветром коснуться б румянца ланит, Уст целовать твоих пьяный фарфор, Море в груди моей буйной шумит, Волны уносят мой дух на Босфор.
#AU #L #R
Пытаясь смысл обрести,
И ошибаясь всякий раз,
Не успеваете заметить,
Когда поработит он Вас.
23 июня.
Не знаю, с чего обычные люди начинают первую запись в дневнике. Я, пожалуй, начну с первого прикосновения к ручке двери кофейни „Старбакс“ на краю моего города. Там мне и повстречался Максим. Моя семья была одной из богатых в нашем небольшом городишке под названием „Вымпел“. На карте его не ищите. Я специально придумываю названия, чтобы никто не узнал всей правды. Итак, дорогой дневник, задумавшись и держа в правой руке стаканчик с латте, я на всей своей скорости столкнулась с Максимом. Он коротко вздохнул, а горячий кофе обдал нас обоих горячими каплями. Сетуя на свою неуклюжесть, будто бы намеренно не замечая, что виной разлитому кофе стала моя рассеянность, он предложил подождать пять минут и купил мне точно такой же. В „Старбаксе“ мы отсидели до закрытия смены. Мне было нечего делать. Работая в сфере финансов, я получила незыблемое право отдыхать каждые два дня, а он… Видимо, тоже никуда не спешил. Мы мило болтали. Я — изо всех сил пряча и засовывая поглубже свои моральные и аморальные проблемы, он — даже с интересом. Вечером, когда Максим Астафьев попросил мой номер телефона, я, допивая очередную дозу своего кофеинового допинга, совершенно искренне посмотрела ему в глаза и сказала: „Поверь, чувак, тебе этого не надо. Ты не захочешь“.
На этом вроде как все и кончилось, но он уболтал меня взять его номер. И теперь бумажка с коряво нацарапанными на ней буквами лежит в кармане моего пиджака, и не то греет, не то раздражает. А греть она могла одним единственным способом — вроде как функция моя по общению с противоположным полом выполнена, и мои, как я уже упоминала, богатые родители, у которых единственное стремление — прибавлять деньги к деньгам, могут отвалить от меня еще на неделю со своими занудными репликами о чужих успехах и благополучии и моей однобокости, граничащей с полоумием.
У полоумия же совершенно определенно имя было. Ровер Ройс. И глаза… Голубые…
Достану себя и окружающих, но иначе не могу… Извините. Карма при моем сотворении ушла в глубочайший запой. А я… Ну… Вышла какой вышла…
24 июня.
— Когда же от тебя польза будет, Леся? Сколько можно? Все девочки в твоем возрасте гуляют с мальчиками, добиваются повышения на работе, детей рожают и хоть что-то делают на благо общества. У Парасольки вон уже машина. Молодец. А ты… Ветер в поле и то приносит больше пользы…
— Благо общества? — Я недобро усмехнулась матери. — Да пусть захлебнутся. Чтобы Виноградова сделала что-то на пользу общества?.. Я скорее удавлюсь, чем буду творить добро. И не мои проблемы, что Парасолька искусно владеет ртом. Чудеса орального искусства приносят в твою жизнь и машины, и айфоны.
— Ой. — Мать махнула рукой, показывая, что сворачивает беседу. — А писать ему не приносит в твою жизнь вообще ничего. Вышла бы замуж уже, родила, хоть чем-то занялась. Твой Ройс уже достал. Везде и во всем. Не комната, а часовня-молельня для Его стареющего Величества. Тоже мне культ короля создала.
Запихивая бешенство поглубже, я выдохнула с такой силой, с какой, видимо, драконы изрыгают пламя. — Об этом сейчас вообще речи не шло.
— А ты не сопи мне тут. Об этом всегда будет речь идти, пока ты не вобьешь в свою глупую черепушку, что австралийскому режиссеришке плевать на тебя. Давай о насущном. Кто такой Максим? Я нашла номер в кармане твоего пиджака.
— Да никто. Чувак из „Старбакса“. — Я пожала плечами.
— Я б тебе посоветовала позвонить. Может, это судьба?.. Как знать?
Я только смачно закатила глаза. — Это „Старбакс“. И один из тех, кто там ошивается. Может, хватит делать из меня вторую Парасольку?.. Мне такой ценой ни машина, ни айфон не нужны.
— Да кто об этом вообще говорит, дура. — Мать раздраженно передернула плечами. — Я о семье и шансе на нормальную жизнь, а у тебя, видимо, наболевшее. По ночам котел кипучий спать не дает. А там уже и без всякого айфона на все согласна, да не берут. Вот и подумай. За машину и не стремно как бы…
— Все.
Я ушла в свою комнату…
25 июня.
Рабочий день. Максим оказывается одним из моих клиентов. Приходит ко мне в банк оформить кредит. Со счастливой улыбкой говорит, что теперь-то, зная, где я работаю, и вовсе от меня не отстанет. Он не влюблен, но заинтересован… А я… В перерыве на обед опять вижу мероприятие, которое упущу из-за работы. Да и есть ли во всем этом смысл? Он не ответил ни на одно из моих писем. И не ответит. Может, и правда поставить на Ройсе точку?..
— Уверена, что хочешь? — Его голос в голове будоражит все органы чувств, я краснею, бледнею, нервничаю и вцепляюсь пальцами в волосы… Еще спрашиваешь. Еще спрашиваешь, окаянный. Конечно нет… Я никогда не захочу отказаться от тебя… Работа, дом, родители, фильмы, общение в соц.сетях… Столько всего есть в моей жизни… А реагирую только на Ройса и на сходку режиссеров… И семья знает. Слышит мой шепот в темноте. А темнота — субстанция, в которой сдерживать себя почти невозможно. Сдерживать от того, чтобы в полусне, сжимая простыни, не шептать его имя, не видеть его лицо. Я экзальтированна, ненормальна и помешана на том, кто старше меня почти на тридцать лет. Ровер… Что бы я ни делала… Он даже покурить из моей головы не выходил…
27 июня. Вечер.
В душной комнате раздается звонок мобильного.
— Леся, здравствуй, это Максим. — И голос такой смущенный.
Устало теребя пальцем кольцо-печатку с символом Ордена Дракона, отвечаю односложно, пока мысли снова улетают к наркотическому объекту, а вся моя испорченная фантазия уже начинает с ним делать все, что только пожелает. — Что?..
— Тебя даже не удивляет, что я нашел твой номер и узнал твое имя?
— Имя на бейджике, а номер… Да черт его разберет. Узнал и узнал… Я устала. Я спать хочу, Максим. Я… Перезвоню.
Кладу трубку с четким осознанием того, что никаких перезвонов не будет…
3 июля.
— Любимый, прошу ответь. Дай мне знак. Пожалуйста. Дай мне хоть что-нибудь. Это десятое письмо, ей-богу, не убивай меня молчанием. Пожалуйста. Ровер… Молю…
Очередные бабские сопли. Наверное, я уже бешу его невозможно, и, со злостью сминая очередное письмо, оно летит вместе с мыслями обо мне в мусорный бак… Когда ему. Он работает по три недели и два дня без перерывов. Ему не до моей идиотской и привязанной к нему всем организмом безумной головы. Сейчас у него по сюжету безнадежно влюбленная в наркомана и больная раком девочка. Да я вот такая же. Пусть и не больная раком. И я чувствовала укол ревности. На одних так мы тратим все свое время, мысли им посвящаем — не более здравым персонажам, чем я. А на меня куска бумаги и пары слов жалко… Ройс… Что ты делаешь… Я ведь приеду, увезу тебя с собой и превращусь в худшую версию Мизери. Только если та пытала отрезанием конечностей, я буду худшим воплощением кошмара, двинувшемся на сексуальной фазе. В народе слово у нас такое есть. Матерное. Синоним: „достала“, „заколебала“. Так вот, это я проделаю в прямом смысле.
Утерев пот со лба, иногда все-таки мой бурлящий котел меня до белочки доводил, я обернулась в сторону вошедшего папы.
Подойдя ко мне, тот присел на корточки и взял мои руки в свои. — Леся. Я знаю, что ты никогда добровольно не примешь решение сама. Поэтому. Ты просто попытайся. Хотя бы попытайся. И не ругайся… Пока ты была на работе, я позвонил Максиму, мама мне рассказала о том, что у тебя есть номер этого парня. Я виделся с ним, поговорил обо всем. Семья у него тоже приличного достатка… Да и парень он искренний… Не кричи пожалуйста. Мы обозначили дату свадьбы. 15 июля… Он тоже давненько ищет себе жену и…
Дальше я не слышала…
13 июля.
Дорогой дневник. Прости, что не пишу… Я в зареве целыми днями, но ничего не могу с этим поделать. Все будто предрешено. Меня держат взаперти. Встречают с работы и провожают. Моя жизнь стала напоминать карцер. Я даже не отправила последнее письмо. Потому что родители, и не напрасно, думают, что я сбегу, и пасут меня, отслеживая каждое мое действие… Максим, он… Не добро и не зло… Напрасно, кажется, я начинаю его ненавидеть. Но мне уже тошно… Человек рожден быть свободным, а мне, как птице, обрезали крылья этой свадьбой. Не хочу я судьбы иной… Придите мертвые призраки моих предков за мной… Не дайте выйти замуж за нелюбимого. Не дайте лечь под нелюбимого и понести от него плод. Я возненавижу все это, клянусь всем силам, что за мной наблюдают… Я разграблена… Ничего не остается от меня самой. Кроме чужой навязанной воли… А там… В браке… Я даже слышать о Нем и видеть Его не смогу… Максим перекроет мне интернет, как кислород… Мужские потребности, стирка, глажка, а потом и пеленки. Я буду ненавидеть своего мужа… И ребенка… Ровер, забери меня из этой жизни. Молю… Мне здесь все тошно… Нет у тебя сердца… Продал душу кинематографу…
15 июля. Вечер.
Свадьба. Фата была дурацкой. Шампанское обдало брызгами стены. Все смеялись, а у меня бокал в руках треснул. Ладонь изрезана и в крови. А через пару часов душа, что была в огне все это время по любимому, будет изрезана не меньше ночью с нелюбимым. Я не хочу дарить Максиму невинность. Это все, что у меня осталось. Силы… Не позвольте… Молю…
16 июля.
Свершилось. Но я даже не могу рыдать. Я просто чувствую себя грязной. И эти нечистоты не смыть, хоть кожу сними. Я в статике. Я часами смотрю в пустоту на то, как ничего не происходит. Лучше бы я умерла…
18 ноября.
Пустые ночи сменяют пустые дни. Я слишком драматизировала из-за интимной связи. Сначала мне казалось это чем-то священным, что даришь только тому, кто душу из тебя вынул, а сейчас… Несколько месяцев в браке, и это становится привычной обыденностью… Никаких чувств… Я просто мертва изнутри, а все остальное лишь долг. Я болею, чахну и умираю. Интернет пока у меня еще не забрали, и я удовлетворяю свою потребность знать, что происходит в жизни у Ровера, но Максим уже знает… Он палил историю моего браузера. Пока он молчит, но надолго ли…
23 ноября.
На мое день рождения съезжаются друзья Максима. Два глотка коньяка, и мне становится плохо. Я иду в туалет и опрокидываю в унитаз содержимое желудка… Обеспокоенная мать тычет мне тест на беременность, который она, в ожидании внука, предусмотрительно купила заранее… Две полоски… Как и говорилось в анекдоте — полная *опа, этому с детства учили. Попала. Снова… И окончательно. Конечно, аборт мне сделать никто не позволит. Буду молить силы о выкидыше…
15 сентября. Год следующий.
Дорогой дневник, ты прости… Фрустрация заняла собой все, что было. Месяцы беспрестанной рвоты, растяжек по всему моему телу, невыносимой тяжести бремени и сами роды такие мучительные, словно мне переломали все кости в организме… Как ты понимаешь, чуда не произошло, и веселый краснощекий карапуз Андрейка Астафьев родился на свет. А я, между прочим, так и осталась Лесей Виноградовой. Становиться Астафьевой… Увольте. Я недолюбливала свою фамилию, но чужую — больше. Если только она не начиналась с буквы „Р“… Здравствуй, хождение по мукам. С рождением Андрея я больше не имела права себе принадлежать…
23 января.
У Ройса день рождения. Я не имею права даже отправить подарок. Мать ругается, мол, если муж узнает, какая ты ненормальная, тут же бросит! Скорей бы уже узнал и бросил. И своего адского вампиреныша забрал. Ей-богу, чем здоровее становился Андрей, тем меньше оставалось сил в моем теле. Я злилась на всех вокруг, и всё вокруг мне было тошно. Семейная жизнь меня угнетала и уничтожала, а отец… Напомните, зачем мы остались с моими родителями? Ах да, потому что наследство Максима — блажь и развод. Он приходил ко мне в банк и брал кредит. И что ожидать от такого неудачника?.. Этот идиот работает на двух работах, а мы все также нищенствуем, и он не желает найти одну, но более высокооплачиваемую. А отец на любое мое возмущение по поводу мужа выдавал, что я не переломлюсь, если упущу и не переведу какую-нибудь статейку. О, Зевс, низвергни гром и молнии на его голову. Каждый ткнет, да поучит. Для всех я виновата. Выбрала то, что по их мнению нельзя. А выдавать меня замуж за необеспеченного придурка — нормально. Андрей снова заплакал… Я пойду, пожалуй. До связи… С днем рождения, мой любимый. Прошепчу одними лишь губами, чтобы никто из моей семьи, ставшей сборищем врагов, не услышал, и маетно-томительно захлестнет всю горячей волной… От слова „мой“… Это слово убивает и перерождает…
5 июля.
Я угналась и упарываюсь до сих пор. И вот из записок сумасшедшей и ее истории болезни, об ее идеологии:
«Тот, кто смотрит в одну точку, не будет оглядываться по сторонам. Вот в том был мой жизненный принцип. Принцип касательно рамок, в которые меня пытался затолкнуть любой „обычный“ собеседник. Правда лишь в том, что внешне нормальный человек: невзрачная, никакая; внутри меня жила дикая тварь, ненавидимая за свою непохожесть, презираемая за превращение в бриллианты того, что остальные в этот век считали пылью, подчинявшаяся лишь своим инстинктам. Не воспринимающая саму суть жизни современной. И каждого, кто пытался разглядеть в этой твари нормального человека, ждало жестокое разочарование».
Вот.
7 июля. Четыре года спустя.
Отдала спиногрыза в садик. Пусть теперь за Андрейкой другие присматривают. Я — мать-кукушка. Родила, а так и не полюбила. Вышла замуж, уж пять с лишним лет живем, а чувств, как не было, так и нет. Есть лишь ночные побеги в ванную с телефоном после утомительного укладывания Андрея спать. Включаю душ и интернет, и снова сияет мне улыбка того, из-за кого не могу больше любить. Вот и счастлива я на те короткие мгновения. Пока вода греет тело, а я без отрыва пялюсь на то, о чем в день свадьбы забыть должна была — губы его… До одурения прекрасные. Вечно ты душу мне обгладывать будешь, Ровер, вечно…
8 июля.
Максим пришел не то с работы, не то от бабы. Он туп и пьян. Тихий мальчик, который покупал мне кофе в „Старбаксе“, куда он делся?.. Он превращался в заносчивую тупую скотину с каждым днем все больше. Носки ему не так развешаны, а за то, что вообще постираны, говорить „спасибо“ лень. Он надирается уже много дней подряд, а я только делаю вид, что хоть что-то в этом кошмарном браке есть хорошее.
— Андрея сегодня в садике похвалили. За рисунок. — Тихо произношу я, пытаясь завести очередной пустой и никчемный разговор с за пять лет ставшим пивным животом и футбольным мозгом.
— Го-о-о-о-л! — Максим возбужденно носится по комнате, зажав бутылку пива в руке, не обращая внимания на мои слова. Что было и ожидать. При всей ненависти к своему образу жизни и браку, я пытаюсь не развалить все окончательно, но, похоже, что это только мне и нужно. Максим давно не интересуется проблемами Андрея. С первой ночи после возвращения из роддома из-за сына не спала только я. И мать, иногда сменяя меня. Отец и муж же за рыбой и пивасиком проводили каждый вечер. Вот и сейчас отправив меня в игнор, полупьяный Астафьев развалился на диване, а я, покачав головой, отправилась в комнату к сыну.
Я зажгла лампу, а маленький темноволосый мальчик уставился на меня широко открытыми глазами.
— Мам, не выключай, пожалуйста, сегодня свет. Мне снилось, что кто-то стучал мне в грудь, словно пытаясь ворваться в нее…
С горечью поджимаю губы. Его мучают мои демоны. Мои… Ребенок такого попросту не заслуживает, а его кошмары — зеркало моей увечной психики. Говорила я матери — не выйдет из родов ничего хорошего. Я навешаю свои проблемы на ребенка. Но она уверяла — рожай.
— Хорошо, не буду. Держи медвежонка. Тимошка позволит тебе заснуть крепко и без сновидений.
Моя детская игрушка… Мой мишка. Андрейка обнял его и тут же уснул крепким сном… Сыно, извини за слова о спиногрызе… Может, я и не хочу так отзываться, но я очень устаю. От всего…
Сквозь сон маленькая ручка сжимает мою ладонь. — Я люблю тебя, мам…
Что-то дрожит в моей груди. — И я тебя, сыно… И я тебя…
Максиму плевать. Мать с отцом спят. Андрей тоже, а у меня сеанс ночной ванны. Забравшись с телефоном внутрь, загружаю новое видео, теребя рукой нижнюю губу. Невозможный… Когда я буду смотреть на него иначе?.. Максиму в отцы годится по возрасту, а у того живот пивной. А Ровер… Дьявол ему стройную фигуру дал, не иначе… Мне на погибель…
И, действительно, на погибель. Пьяный Максим стоит, надменно усмехаясь, в дверях ванны, а я не закрыла занавески, да и вообще не заметила, откуда он появился. — Ну что, сама выйдешь, сука, или тебя вытаскивать?..
Я без слов оборачиваюсь полотенцем и, дрожа, не поднимая головы, выхожу из ванной, кладя телефон на стиральную машинку. Поздно. В бешенстве Максим швыряет его о стену, и тот разлетается на осколки. Я вздрагиваю, а он тащит меня за волосы до спальни и швыряет на кровать. От него воняет перегаром. Ублюдок склоняется к моей шее и практически выдыхает мне на ухо.
— Ты что же, шлюха, возомнила, что я не знаю, куда ты уходишь и чем занимаешься в ванной, наплевав и на меня, и на сына?.. Рукоблудие, да?.. Прелесть. Хотя я давно уже все о тебе знал, но только делал вид, что не замечаю твоей протравленности своей болезнью. А поначалу я гадал, почему ты такая никакая вообще в постели?.. А тут у нее тайная эротическая мечта, оказывается, кроме которой ее ничто не заводит. Да я давно знаю о твоем старом белобрысом козле, которого ты глазами раздеваешь и пожираешь голодным взглядом. Я надеялся, что еще что-то можно исправить, поэтому и молчал до сих пор. Что тебя можно исправить. Но ты безнадежная дрянь, как сказал твой папочка, еще с подросткового возраста. Ну, Лесечка, тосковала, что любимый — запретная тема в семье, ведь тебе нравилось чувствовать себя живой, глядя ему в глазки, правда? Так давай поговорим о нем. Как ты мечтаешь, чтобы он тебя? В рот или в задницу?.. Что в нем такого, чего нет у меня, а?..
— В тебе ничего нет. Ты — никчемный неудачник. А в его глазах отражается моя Вселенная. Убей меня, но ты этого не изменишь…
И Максим бил меня. Таскал за волосы по кровати, прежде чем изнасиловать, убеждая представлять Ройса вместо него. Дескать только тогда мое поганое нутро успокоится. Больше так не могло продолжаться. Мальчик из „Старбакса“ стал пьяным чудовищем, родители вмешиваться не станут, а Андрей слишком мал. Я должна была умереть для этой семьи. Умереть навсегда…
У меня оставалось 22 дня до побега. Я все рассчитала за считанные секунды, размазывая слезы и тушь в душе, желая стать маленькой, никчемной и просто умереть… Я улечу куда-нибудь в Женеву, и там либо научусь жить по-новому, либо сгину. На жизнь в неволе меня уже не осталось…
15 июля.
Произошло кое-что… Почтальон доставил письмо от Ровера Ройса сегодня в полдень. Он приглашал меня поговорить. Скрывая торжествующую улыбку, я знала, что пусть маршрут и изменился с Женевы на Перт, теперь во всем этом есть какой-то смысл…
29 июля.
Я сказала всем, что улетаю в Женеву. Отдохнуть. Сказала, что нужно побыть одной, проветрить мысли. Билет на рейс до Швейцарии у меня, действительно, имелся в наличии, а оттуда я собиралась прямиком в Австралию. Леся Виноградова официально погибнет в Женеве, в автокатастрофе. И я заживу под именем Лэйси Ройс…
8 августа.
Мы встретились у входа в недорогое кафе Перта и долго разговаривали. В этот разговор я вложила, кажется, всю душу, и он пригласил меня на эпизодическую роль в своем новом фильме. Это ничего не обещает, но и намного больше, чем просто ничего… Писать мне сейчас совсем некогда. Прости меня, дорогой дневник, кажется, я начинаю жить, а не существовать, и у меня просто не остается время на выписывание эмоций. Пока…
10 сентября. Официальный день смерти Леси Виноградовой.
В трубке раздаются мерные гудки. Телефон берет мама.
— Да?
— Это Леся. Я не вернусь. Позаботься об Андрее. Для Максима я умерла в автокатастрофе. Не подведи меня. Жизнь с вами всеми была кромешным адом, но я всплыла на поверхность столько лет спустя. Пусть Андрей знает, что мама, как ангел-хранитель, не может быть рядом, но и всегда будет присматривать за ним сверху…
— Ты сама-то как? — Голос матери дрогнул в трубке.
— Сегодня еще одно чтение. Вчера отсняли эпизод. Я устала, но жива, и я чувствую жизнь. А завтра, если повезет, в новом эпизоде у меня монолог. Мы с Ройсом остаемся на съемках наедине. Бог знает, что произойдет. Я еще верю в лучшее. Пока, мам…
— Береги себя, Леся.
В трубке раздались короткие гудки. Оставляя в прошлом все, даже собственного сына, я дописываю это и с невероятным для себя удовольствием рву дневник. Больше мне не нужно записывать. Настало время жить…
26.01.2016
Пытаясь смысл обрести,
И ошибаясь всякий раз,
Не успеваете заметить,
Когда поработит он Вас.
23 июня.
Не знаю, с чего обычные люди начинают первую запись в дневнике. Я, пожалуй, начну с первого прикосновения к ручке двери кофейни „Старбакс“ на краю моего города. Там мне и повстречался Максим. Моя семья была одной из богатых в нашем небольшом городишке под названием „Вымпел“. На карте его не ищите. Я специально придумываю названия, чтобы никто не узнал всей правды. Итак, дорогой дневник, задумавшись и держа в правой руке стаканчик с латте, я на всей своей скорости столкнулась с Максимом. Он коротко вздохнул, а горячий кофе обдал нас обоих горячими каплями. Сетуя на свою неуклюжесть, будто бы намеренно не замечая, что виной разлитому кофе стала моя рассеянность, он предложил подождать пять минут и купил мне точно такой же. В „Старбаксе“ мы отсидели до закрытия смены. Мне было нечего делать. Работая в сфере финансов, я получила незыблемое право отдыхать каждые два дня, а он… Видимо, тоже никуда не спешил. Мы мило болтали. Я — изо всех сил пряча и засовывая поглубже свои моральные и аморальные проблемы, он — даже с интересом. Вечером, когда Максим Астафьев попросил мой номер телефона, я, допивая очередную дозу своего кофеинового допинга, совершенно искренне посмотрела ему в глаза и сказала: „Поверь, чувак, тебе этого не надо. Ты не захочешь“.
На этом вроде как все и кончилось, но он уболтал меня взять его номер. И теперь бумажка с коряво нацарапанными на ней буквами лежит в кармане моего пиджака, и не то греет, не то раздражает. А греть она могла одним единственным способом — вроде как функция моя по общению с противоположным полом выполнена, и мои, как я уже упоминала, богатые родители, у которых единственное стремление — прибавлять деньги к деньгам, могут отвалить от меня еще на неделю со своими занудными репликами о чужих успехах и благополучии и моей однобокости, граничащей с полоумием.
У полоумия же совершенно определенно имя было. Ровер Ройс. И глаза… Голубые…
Достану себя и окружающих, но иначе не могу… Извините. Карма при моем сотворении ушла в глубочайший запой. А я… Ну… Вышла какой вышла…
24 июня.
— Когда же от тебя польза будет, Леся? Сколько можно? Все девочки в твоем возрасте гуляют с мальчиками, добиваются повышения на работе, детей рожают и хоть что-то делают на благо общества. У Парасольки вон уже машина. Молодец. А ты… Ветер в поле и то приносит больше пользы…
— Благо общества? — Я недобро усмехнулась матери. — Да пусть захлебнутся. Чтобы Виноградова сделала что-то на пользу общества?.. Я скорее удавлюсь, чем буду творить добро. И не мои проблемы, что Парасолька искусно владеет ртом. Чудеса орального искусства приносят в твою жизнь и машины, и айфоны.
— Ой. — Мать махнула рукой, показывая, что сворачивает беседу. — А писать ему не приносит в твою жизнь вообще ничего. Вышла бы замуж уже, родила, хоть чем-то занялась. Твой Ройс уже достал. Везде и во всем. Не комната, а часовня-молельня для Его стареющего Величества. Тоже мне культ короля создала.
Запихивая бешенство поглубже, я выдохнула с такой силой, с какой, видимо, драконы изрыгают пламя. — Об этом сейчас вообще речи не шло.
— А ты не сопи мне тут. Об этом всегда будет речь идти, пока ты не вобьешь в свою глупую черепушку, что австралийскому режиссеришке плевать на тебя. Давай о насущном. Кто такой Максим? Я нашла номер в кармане твоего пиджака.
— Да никто. Чувак из „Старбакса“. — Я пожала плечами.
— Я б тебе посоветовала позвонить. Может, это судьба?.. Как знать?
Я только смачно закатила глаза. — Это „Старбакс“. И один из тех, кто там ошивается. Может, хватит делать из меня вторую Парасольку?.. Мне такой ценой ни машина, ни айфон не нужны.
— Да кто об этом вообще говорит, дура. — Мать раздраженно передернула плечами. — Я о семье и шансе на нормальную жизнь, а у тебя, видимо, наболевшее. По ночам котел кипучий спать не дает. А там уже и без всякого айфона на все согласна, да не берут. Вот и подумай. За машину и не стремно как бы…
— Все.
Я ушла в свою комнату…
25 июня.
Рабочий день. Максим оказывается одним из моих клиентов. Приходит ко мне в банк оформить кредит. Со счастливой улыбкой говорит, что теперь-то, зная, где я работаю, и вовсе от меня не отстанет. Он не влюблен, но заинтересован… А я… В перерыве на обед опять вижу мероприятие, которое упущу из-за работы. Да и есть ли во всем этом смысл? Он не ответил ни на одно из моих писем. И не ответит. Может, и правда поставить на Ройсе точку?..
— Уверена, что хочешь? — Его голос в голове будоражит все органы чувств, я краснею, бледнею, нервничаю и вцепляюсь пальцами в волосы… Еще спрашиваешь. Еще спрашиваешь, окаянный. Конечно нет… Я никогда не захочу отказаться от тебя… Работа, дом, родители, фильмы, общение в соц.сетях… Столько всего есть в моей жизни… А реагирую только на Ройса и на сходку режиссеров… И семья знает. Слышит мой шепот в темноте. А темнота — субстанция, в которой сдерживать себя почти невозможно. Сдерживать от того, чтобы в полусне, сжимая простыни, не шептать его имя, не видеть его лицо. Я экзальтированна, ненормальна и помешана на том, кто старше меня почти на тридцать лет. Ровер… Что бы я ни делала… Он даже покурить из моей головы не выходил…
27 июня. Вечер.
В душной комнате раздается звонок мобильного.
— Леся, здравствуй, это Максим. — И голос такой смущенный.
Устало теребя пальцем кольцо-печатку с символом Ордена Дракона, отвечаю односложно, пока мысли снова улетают к наркотическому объекту, а вся моя испорченная фантазия уже начинает с ним делать все, что только пожелает. — Что?..
— Тебя даже не удивляет, что я нашел твой номер и узнал твое имя?
— Имя на бейджике, а номер… Да черт его разберет. Узнал и узнал… Я устала. Я спать хочу, Максим. Я… Перезвоню.
Кладу трубку с четким осознанием того, что никаких перезвонов не будет…
3 июля.
— Любимый, прошу ответь. Дай мне знак. Пожалуйста. Дай мне хоть что-нибудь. Это десятое письмо, ей-богу, не убивай меня молчанием. Пожалуйста. Ровер… Молю…
Очередные бабские сопли. Наверное, я уже бешу его невозможно, и, со злостью сминая очередное письмо, оно летит вместе с мыслями обо мне в мусорный бак… Когда ему. Он работает по три недели и два дня без перерывов. Ему не до моей идиотской и привязанной к нему всем организмом безумной головы. Сейчас у него по сюжету безнадежно влюбленная в наркомана и больная раком девочка. Да я вот такая же. Пусть и не больная раком. И я чувствовала укол ревности. На одних так мы тратим все свое время, мысли им посвящаем — не более здравым персонажам, чем я. А на меня куска бумаги и пары слов жалко… Ройс… Что ты делаешь… Я ведь приеду, увезу тебя с собой и превращусь в худшую версию Мизери. Только если та пытала отрезанием конечностей, я буду худшим воплощением кошмара, двинувшемся на сексуальной фазе. В народе слово у нас такое есть. Матерное. Синоним: „достала“, „заколебала“. Так вот, это я проделаю в прямом смысле.
Утерев пот со лба, иногда все-таки мой бурлящий котел меня до белочки доводил, я обернулась в сторону вошедшего папы.
Подойдя ко мне, тот присел на корточки и взял мои руки в свои. — Леся. Я знаю, что ты никогда добровольно не примешь решение сама. Поэтому. Ты просто попытайся. Хотя бы попытайся. И не ругайся… Пока ты была на работе, я позвонил Максиму, мама мне рассказала о том, что у тебя есть номер этого парня. Я виделся с ним, поговорил обо всем. Семья у него тоже приличного достатка… Да и парень он искренний… Не кричи пожалуйста. Мы обозначили дату свадьбы. 15 июля… Он тоже давненько ищет себе жену и…
Дальше я не слышала…
13 июля.
Дорогой дневник. Прости, что не пишу… Я в зареве целыми днями, но ничего не могу с этим поделать. Все будто предрешено. Меня держат взаперти. Встречают с работы и провожают. Моя жизнь стала напоминать карцер. Я даже не отправила последнее письмо. Потому что родители, и не напрасно, думают, что я сбегу, и пасут меня, отслеживая каждое мое действие… Максим, он… Не добро и не зло… Напрасно, кажется, я начинаю его ненавидеть. Но мне уже тошно… Человек рожден быть свободным, а мне, как птице, обрезали крылья этой свадьбой. Не хочу я судьбы иной… Придите мертвые призраки моих предков за мной… Не дайте выйти замуж за нелюбимого. Не дайте лечь под нелюбимого и понести от него плод. Я возненавижу все это, клянусь всем силам, что за мной наблюдают… Я разграблена… Ничего не остается от меня самой. Кроме чужой навязанной воли… А там… В браке… Я даже слышать о Нем и видеть Его не смогу… Максим перекроет мне интернет, как кислород… Мужские потребности, стирка, глажка, а потом и пеленки. Я буду ненавидеть своего мужа… И ребенка… Ровер, забери меня из этой жизни. Молю… Мне здесь все тошно… Нет у тебя сердца… Продал душу кинематографу…
15 июля. Вечер.
Свадьба. Фата была дурацкой. Шампанское обдало брызгами стены. Все смеялись, а у меня бокал в руках треснул. Ладонь изрезана и в крови. А через пару часов душа, что была в огне все это время по любимому, будет изрезана не меньше ночью с нелюбимым. Я не хочу дарить Максиму невинность. Это все, что у меня осталось. Силы… Не позвольте… Молю…
16 июля.
Свершилось. Но я даже не могу рыдать. Я просто чувствую себя грязной. И эти нечистоты не смыть, хоть кожу сними. Я в статике. Я часами смотрю в пустоту на то, как ничего не происходит. Лучше бы я умерла…
18 ноября.
Пустые ночи сменяют пустые дни. Я слишком драматизировала из-за интимной связи. Сначала мне казалось это чем-то священным, что даришь только тому, кто душу из тебя вынул, а сейчас… Несколько месяцев в браке, и это становится привычной обыденностью… Никаких чувств… Я просто мертва изнутри, а все остальное лишь долг. Я болею, чахну и умираю. Интернет пока у меня еще не забрали, и я удовлетворяю свою потребность знать, что происходит в жизни у Ровера, но Максим уже знает… Он палил историю моего браузера. Пока он молчит, но надолго ли…
23 ноября.
На мое день рождения съезжаются друзья Максима. Два глотка коньяка, и мне становится плохо. Я иду в туалет и опрокидываю в унитаз содержимое желудка… Обеспокоенная мать тычет мне тест на беременность, который она, в ожидании внука, предусмотрительно купила заранее… Две полоски… Как и говорилось в анекдоте — полная *опа, этому с детства учили. Попала. Снова… И окончательно. Конечно, аборт мне сделать никто не позволит. Буду молить силы о выкидыше…
15 сентября. Год следующий.
Дорогой дневник, ты прости… Фрустрация заняла собой все, что было. Месяцы беспрестанной рвоты, растяжек по всему моему телу, невыносимой тяжести бремени и сами роды такие мучительные, словно мне переломали все кости в организме… Как ты понимаешь, чуда не произошло, и веселый краснощекий карапуз Андрейка Астафьев родился на свет. А я, между прочим, так и осталась Лесей Виноградовой. Становиться Астафьевой… Увольте. Я недолюбливала свою фамилию, но чужую — больше. Если только она не начиналась с буквы „Р“… Здравствуй, хождение по мукам. С рождением Андрея я больше не имела права себе принадлежать…
23 января.
У Ройса день рождения. Я не имею права даже отправить подарок. Мать ругается, мол, если муж узнает, какая ты ненормальная, тут же бросит! Скорей бы уже узнал и бросил. И своего адского вампиреныша забрал. Ей-богу, чем здоровее становился Андрей, тем меньше оставалось сил в моем теле. Я злилась на всех вокруг, и всё вокруг мне было тошно. Семейная жизнь меня угнетала и уничтожала, а отец… Напомните, зачем мы остались с моими родителями? Ах да, потому что наследство Максима — блажь и развод. Он приходил ко мне в банк и брал кредит. И что ожидать от такого неудачника?.. Этот идиот работает на двух работах, а мы все также нищенствуем, и он не желает найти одну, но более высокооплачиваемую. А отец на любое мое возмущение по поводу мужа выдавал, что я не переломлюсь, если упущу и не переведу какую-нибудь статейку. О, Зевс, низвергни гром и молнии на его голову. Каждый ткнет, да поучит. Для всех я виновата. Выбрала то, что по их мнению нельзя. А выдавать меня замуж за необеспеченного придурка — нормально. Андрей снова заплакал… Я пойду, пожалуй. До связи… С днем рождения, мой любимый. Прошепчу одними лишь губами, чтобы никто из моей семьи, ставшей сборищем врагов, не услышал, и маетно-томительно захлестнет всю горячей волной… От слова „мой“… Это слово убивает и перерождает…
5 июля.
Я угналась и упарываюсь до сих пор. И вот из записок сумасшедшей и ее истории болезни, об ее идеологии:
«Тот, кто смотрит в одну точку, не будет оглядываться по сторонам. Вот в том был мой жизненный принцип. Принцип касательно рамок, в которые меня пытался затолкнуть любой „обычный“ собеседник. Правда лишь в том, что внешне нормальный человек: невзрачная, никакая; внутри меня жила дикая тварь, ненавидимая за свою непохожесть, презираемая за превращение в бриллианты того, что остальные в этот век считали пылью, подчинявшаяся лишь своим инстинктам. Не воспринимающая саму суть жизни современной. И каждого, кто пытался разглядеть в этой твари нормального человека, ждало жестокое разочарование».
Вот.
7 июля. Четыре года спустя.
Отдала спиногрыза в садик. Пусть теперь за Андрейкой другие присматривают. Я — мать-кукушка. Родила, а так и не полюбила. Вышла замуж, уж пять с лишним лет живем, а чувств, как не было, так и нет. Есть лишь ночные побеги в ванную с телефоном после утомительного укладывания Андрея спать. Включаю душ и интернет, и снова сияет мне улыбка того, из-за кого не могу больше любить. Вот и счастлива я на те короткие мгновения. Пока вода греет тело, а я без отрыва пялюсь на то, о чем в день свадьбы забыть должна была — губы его… До одурения прекрасные. Вечно ты душу мне обгладывать будешь, Ровер, вечно…
8 июля.
Максим пришел не то с работы, не то от бабы. Он туп и пьян. Тихий мальчик, который покупал мне кофе в „Старбаксе“, куда он делся?.. Он превращался в заносчивую тупую скотину с каждым днем все больше. Носки ему не так развешаны, а за то, что вообще постираны, говорить „спасибо“ лень. Он надирается уже много дней подряд, а я только делаю вид, что хоть что-то в этом кошмарном браке есть хорошее.
— Андрея сегодня в садике похвалили. За рисунок. — Тихо произношу я, пытаясь завести очередной пустой и никчемный разговор с за пять лет ставшим пивным животом и футбольным мозгом.
— Го-о-о-о-л! — Максим возбужденно носится по комнате, зажав бутылку пива в руке, не обращая внимания на мои слова. Что было и ожидать. При всей ненависти к своему образу жизни и браку, я пытаюсь не развалить все окончательно, но, похоже, что это только мне и нужно. Максим давно не интересуется проблемами Андрея. С первой ночи после возвращения из роддома из-за сына не спала только я. И мать, иногда сменяя меня. Отец и муж же за рыбой и пивасиком проводили каждый вечер. Вот и сейчас отправив меня в игнор, полупьяный Астафьев развалился на диване, а я, покачав головой, отправилась в комнату к сыну.
Я зажгла лампу, а маленький темноволосый мальчик уставился на меня широко открытыми глазами.
— Мам, не выключай, пожалуйста, сегодня свет. Мне снилось, что кто-то стучал мне в грудь, словно пытаясь ворваться в нее…
С горечью поджимаю губы. Его мучают мои демоны. Мои… Ребенок такого попросту не заслуживает, а его кошмары — зеркало моей увечной психики. Говорила я матери — не выйдет из родов ничего хорошего. Я навешаю свои проблемы на ребенка. Но она уверяла — рожай.
— Хорошо, не буду. Держи медвежонка. Тимошка позволит тебе заснуть крепко и без сновидений.
Моя детская игрушка… Мой мишка. Андрейка обнял его и тут же уснул крепким сном… Сыно, извини за слова о спиногрызе… Может, я и не хочу так отзываться, но я очень устаю. От всего…
Сквозь сон маленькая ручка сжимает мою ладонь. — Я люблю тебя, мам…
Что-то дрожит в моей груди. — И я тебя, сыно… И я тебя…
Максиму плевать. Мать с отцом спят. Андрей тоже, а у меня сеанс ночной ванны. Забравшись с телефоном внутрь, загружаю новое видео, теребя рукой нижнюю губу. Невозможный… Когда я буду смотреть на него иначе?.. Максиму в отцы годится по возрасту, а у того живот пивной. А Ровер… Дьявол ему стройную фигуру дал, не иначе… Мне на погибель…
И, действительно, на погибель. Пьяный Максим стоит, надменно усмехаясь, в дверях ванны, а я не закрыла занавески, да и вообще не заметила, откуда он появился. — Ну что, сама выйдешь, сука, или тебя вытаскивать?..
Я без слов оборачиваюсь полотенцем и, дрожа, не поднимая головы, выхожу из ванной, кладя телефон на стиральную машинку. Поздно. В бешенстве Максим швыряет его о стену, и тот разлетается на осколки. Я вздрагиваю, а он тащит меня за волосы до спальни и швыряет на кровать. От него воняет перегаром. Ублюдок склоняется к моей шее и практически выдыхает мне на ухо.
— Ты что же, шлюха, возомнила, что я не знаю, куда ты уходишь и чем занимаешься в ванной, наплевав и на меня, и на сына?.. Рукоблудие, да?.. Прелесть. Хотя я давно уже все о тебе знал, но только делал вид, что не замечаю твоей протравленности своей болезнью. А поначалу я гадал, почему ты такая никакая вообще в постели?.. А тут у нее тайная эротическая мечта, оказывается, кроме которой ее ничто не заводит. Да я давно знаю о твоем старом белобрысом козле, которого ты глазами раздеваешь и пожираешь голодным взглядом. Я надеялся, что еще что-то можно исправить, поэтому и молчал до сих пор. Что тебя можно исправить. Но ты безнадежная дрянь, как сказал твой папочка, еще с подросткового возраста. Ну, Лесечка, тосковала, что любимый — запретная тема в семье, ведь тебе нравилось чувствовать себя живой, глядя ему в глазки, правда? Так давай поговорим о нем. Как ты мечтаешь, чтобы он тебя? В рот или в задницу?.. Что в нем такого, чего нет у меня, а?..
— В тебе ничего нет. Ты — никчемный неудачник. А в его глазах отражается моя Вселенная. Убей меня, но ты этого не изменишь…
И Максим бил меня. Таскал за волосы по кровати, прежде чем изнасиловать, убеждая представлять Ройса вместо него. Дескать только тогда мое поганое нутро успокоится. Больше так не могло продолжаться. Мальчик из „Старбакса“ стал пьяным чудовищем, родители вмешиваться не станут, а Андрей слишком мал. Я должна была умереть для этой семьи. Умереть навсегда…
У меня оставалось 22 дня до побега. Я все рассчитала за считанные секунды, размазывая слезы и тушь в душе, желая стать маленькой, никчемной и просто умереть… Я улечу куда-нибудь в Женеву, и там либо научусь жить по-новому, либо сгину. На жизнь в неволе меня уже не осталось…
15 июля.
Произошло кое-что… Почтальон доставил письмо от Ровера Ройса сегодня в полдень. Он приглашал меня поговорить. Скрывая торжествующую улыбку, я знала, что пусть маршрут и изменился с Женевы на Перт, теперь во всем этом есть какой-то смысл…
29 июля.
Я сказала всем, что улетаю в Женеву. Отдохнуть. Сказала, что нужно побыть одной, проветрить мысли. Билет на рейс до Швейцарии у меня, действительно, имелся в наличии, а оттуда я собиралась прямиком в Австралию. Леся Виноградова официально погибнет в Женеве, в автокатастрофе. И я заживу под именем Лэйси Ройс…
8 августа.
Мы встретились у входа в недорогое кафе Перта и долго разговаривали. В этот разговор я вложила, кажется, всю душу, и он пригласил меня на эпизодическую роль в своем новом фильме. Это ничего не обещает, но и намного больше, чем просто ничего… Писать мне сейчас совсем некогда. Прости меня, дорогой дневник, кажется, я начинаю жить, а не существовать, и у меня просто не остается время на выписывание эмоций. Пока…
10 сентября. Официальный день смерти Леси Виноградовой.
В трубке раздаются мерные гудки. Телефон берет мама.
— Да?
— Это Леся. Я не вернусь. Позаботься об Андрее. Для Максима я умерла в автокатастрофе. Не подведи меня. Жизнь с вами всеми была кромешным адом, но я всплыла на поверхность столько лет спустя. Пусть Андрей знает, что мама, как ангел-хранитель, не может быть рядом, но и всегда будет присматривать за ним сверху…
— Ты сама-то как? — Голос матери дрогнул в трубке.
— Сегодня еще одно чтение. Вчера отсняли эпизод. Я устала, но жива, и я чувствую жизнь. А завтра, если повезет, в новом эпизоде у меня монолог. Мы с Ройсом остаемся на съемках наедине. Бог знает, что произойдет. Я еще верю в лучшее. Пока, мам…
— Береги себя, Леся.
В трубке раздались короткие гудки. Оставляя в прошлом все, даже собственного сына, я дописываю это и с невероятным для себя удовольствием рву дневник. Больше мне не нужно записывать. Настало время жить…
26.01.2016
Ветром коснуться б румянца ланит, Уст целовать твоих пьяный фарфор, Море в груди моей буйной шумит, Волны уносят мой дух на Босфор.
#AU #LW #VD #LV #Mr.R
Есть точка невозврата из мечты,
Лететь на свет таинственной звезды. © Ария
Наверняка, каждый, оказавшись в шкуре писателя, мечтает ощутить, что такое, когда созданный им мир начинает жить своей жизнью, отдельно от самого автора. Жить в умах и сердцах, в душах, в отзывах благодарных читателей. Но малый процент всех этих людей мечтает, чтобы их мир ожил в реальности. Я этого тоже не хотела. Что ж. Давайте знакомиться. Зовут меня Лариса Воронова, мне тридцать пять лет, и я — автор уже успевшего нашуметь в мире благодаря своей провокационности, открытости и порочности эротического бестселлера — «Трансильвания: Воцарение Ночи». Как писатель, могу сказать лишь одно: жизнь писателя — горькая пилюля. Каждый день одни и те же полунаивные полуидиотские вопросы.
— В Вашей жизни была такая же сильная страсть, как у главной героини?
— Правда, что Лору Уилсон Вы писали с себя?
Да и да. Но обычным людям не положено знать. А я не имею ни малейшего представления о том, где проводится грань. Что обычным людям знать позволено, а что - нет. Я запуталась. С возрастом рамки дозволенного я начала растворять кислотой своего полуизуродованного сознания, а когда их не стало, я потерялась. Во времени, пространстве. Не выписывать бы душу, не отращивать бороду, как любила говаривать моя казахстанская подруга-писательница, да не раздвигать ноги на публике, да я уже начала забывать, где проведена черта. Где заканчиваются мои чувства к нему, которые рвутся наружу бешеным потоком, а где от безысходности и безответности начинается их чернющий пиар. Дескать, читайте все. Ему вот плевать, но мир пусть знает, что мне нет. Что я любила душеразрывно, а желала так, словно выпускала из себя огненные потоки лавы на бумагу. В глубине души где-то была затаенная и такая пустая надежда. Если узнают все — узнает и он. А если хоть кто-то неравнодушный пустит слезу из-за Лоры и Владислава, то и он может не остаться безразличным. Глупо, тщетно, истаскала себя этой мыслью, но…
Лучше иметь хоть какое-то стремление и самоопределение, чем никакого вообще.
Мистер Р. был моим самоопределением. Близкие и знакомые, читая мою книгу, язвили и выпускали дозы черного сарказма про пафос, про то, что таких чувств не бывает, а я только рукой махала. Продадите полдуши во имя цели, заключив все возможные сделки с нечистой — поговорим. Напишете столько, сколько написала я — пообщаемся. Пророете носом землю в отчаянии — я Вас выслушаю и приму все Ваши выпады в мою сторону. До этого момента судить меня не стоит. Полюбите с мое. Хех. Даже продолжать лень. Двадцать лет могла продержаться только идиотка вроде меня.
В отличие от многих в наше время, живущих волею пресловутого 'Я не знаю, что я чувствую', я всегда знала. Да, сумасбродка, да, крутите у виска. Делайте, что хотите. Это Ваше право. Которое я у Вас попирать не стану. Да и Вы не отмените того, что он — моя религия уже двадцать один год. Так-то…
Но дело ведь даже не в этом. Возвращаясь к началу повествования, я говорила, что вряд ли кто-то из авторов возжелал бы оживить свой мир в реальности. Сделать его материальным. Не то, чтобы я не хотела. Ведь это единственное место, где мужчина мечты мог сказать заветное «да», но какой ценой… Я всегда боялась боли. БДСМ-ные забавы, так горячо любимые Лорой и Владиславом, я не потянула бы с самого начала. Так что был даже некий страх перед лютым Средневековьем и моими полубезумными героями, для кого гедонизм, действительно, стоял в центре стола. Но кто меня спрашивал?..
Выйдя один раз погулять в парк возле дома, я шла, обдумывая, каким будет сюжет спин-оффа моего бестселлера от имени Дэнеллы Тефенсен, когда споткнувшись о какую-то корягу, я, точно пресловутая Алиса, полетела черт знает куда…
Спустился вечер. Открыв глаза, я увидела перед собой плотно сгустившийся ряд хвойных деревьев. Нестройной чередой то тут, то там мерцали в темноте светлячки, и на минуту на душе стало как-то певуче, легко и тепло, когда, увлеченная их ярким светом, я двинулась к опушке леса, который еще пару минут назад был парком. Внизу живота приятно потянуло и защемило. Я вспомнила моменты, оставшиеся за занавесом. Придумав и быстренько сфальсифицировав жизнь Лоры в Хартфорде и Чикаго, я-то помнила, что встреча главных героев изначально была иной. Одинокая и прекрасная девушка в белом сарафане заблудилась в этом темном лесу. В полутьме ее кожа покрывалась мурашками от ужаса, а бретели сарафана сползали все ниже, явственно показывая вздымающуюся от ужаса грудь. По открытым плечам струились небрежно разбросанные каштановые кудри. Девушка спешила. И тогда возник он. В сумрачном лесу черно-зеленых оттенков. Темные длинные одежды, черная душа. Хищник. С волосами, забранными в хвост, с золотым колечком в ухе. Она убегала. Но недолго. Он сбил ее с ног, уложил на землю, разорвал на ней сарафан, искусав ее шею, плечи, ключицы и грудь в кровь, и там она сдалась ему. Таким было начало в том далеком 2004-м. Историю о детстве, взрослении, учебе Мисс Уилсон я была вынуждена придумать для связки сюжета. Но стоя здесь сейчас, на том самом месте, где я впервые мысленно лицезрела изнасилование девушки в белом мужчиной в черном, я испытывала странные чувства. Закусив губу до крови, почти ждала, что он появится, и история повторится. Со мной… Но нет…
Миновав небольшую пещеру на окраине леса, поросшую мхом, я даже зажмурилась, а затем снова открыла глаза. Нереально! Она такая! Именно такой я ее себе представляла. Обиталище Дэнеллы Тефенсен.
Не поймите меня превратно и не поражайтесь тому, что я ничему не удивлялась. Моя жизнь, как путешествие Алисы, всегда смахивала на дурдом на выезде. Удивляться тому, что попала в свою сказку? Пфф. И не такое я видала.
Я медленно обернулась в сторону линии горизонта, забыв о пещере, и сердце пронзила тугая боль с прострелом навылет. Сколько лет… Каждую ночь, уже двадцать один год я не могла покинуть эти стены и их хозяина. Поверить, что замок реален, просто невозможно. Тридцатипятиэтажная черная громадина разрезала небеса своей высотой и шпилями. Словно мотылька, меня влекло туда, как магнитом. Я отключила мозги. И напрасно. Знать бы, что в своем мире ты — абсолютно чужая. Ты — никто. Напоминать почаще, что ты — не Лора Уилсон, которая, наверняка, сейчас в замке на шестнадцатом этаже. Сидит на полу, обняв ногу своего мужа, прижавшись щекой к его кольцу-печатке с символом Ордена Дракона, пока он листает «Венеру в мехах», раздумывая, какую физическую боль причинить ей сегодня…
Я их создала, а они меня, увидев, скорее всего убили бы. Я слишком много о них знала, чтобы остаться живой в их диком средневековом мире. Я — всего лишь Лариса Воронова. Я их создала…
Вечнозеленая поляна. Я практически стою у ворот. Он появляется внезапно. Двери открываются, и это немой столбняк. Он прекрасен… Его реальный прототип, расположения которого я пытаюсь тщетно добиться, стареет и становится болезненным на вид, но он не меняется. Ему всегда было, есть и будет сорок лет в моем мире… Владислав… Лицо его, словно застывшее творение художника эпохи Ренессанса, повернуто в мою сторону. Темные пряди волос спадают по сторонам лица, а Воронова забыла, абсолютно забыла о самоконтроле и отсутствии безопасности в этом диком времени. Он улыбается мне, и я знаю, почему. Из всех, здесь живущих, только он в состоянии меня узнать. Он выжирает меня каждую ночь двадцать один год. Пьет мою энергию из моих чувств через Лору Уилсон. Ему ли не знать, как я выгляжу. Мгновение, и он оказывается рядом. Меня опаляет его ледяное дыхание.
— Ты что же, мышка?.. — Холодный и властный тон в сочетании с черными бездонными глазами рождают несколько фатальных сбоев в системе на уровне сердце. — Пришла поиграть с кошкой? Лора тебе все глаза выцарапает, если узнает, кто ты. Ты своим пером обрекала нас на страдания. Она тебе этого не забудет.
— Я не виновата. — Нелепо пропищала я. — Я писала то, что реально происходило.
— Думаешь, ей это интересно? — Он звучно расхохотался, и я подумала, что чего-то об этой энергетической субстанции не знаю. Каким-то он был иным. Не таким, каким я его описывала.
— Почему мышка?.. — Нелепый, но идиотский вопрос завис в воздухе. Не знаю, какой вообще безмозглости понадобилось, чтобы задать его…
— Потому что мне нравится твоя собачья преданность. Ты — очень удобная шавка на поводке. — Он запустил свою руку с перстнем в мои каштаново-белые вьющиеся пряди и резко одернул ее вниз. — Твоя энергия — вкусная вещь, Лариса, поэтому и трахаемся мы с тобой не сюжета ради, а ради моего питания, но не забывайся и не окидывай меня томными взглядами. Ты — мышка. Ты. Вообще. Никакая. А эта светлая прядь, и кольцо на твоем пальце — подделка моего… Брр… Ты не просто белая никчемная мышь. Вкус у тебя самый что ни на есть дешевский. Если пришла — будь гостем, но не гневи моего мотылька. У нее очень психопатичное отношение к девкам, бросающим на меня воспаленные любовью взгляды. Гейл даже летела с лестницы. Проходи…
С чего он начал? С оскорблений? Меня захлестнула волна легкого презрения, и я не сдержалась, чтобы не окатить его ей с головой. Не такой я представляла эту встречу. Мой мысленный муж ставит шпильки моей самооценке? Это что-то новенькое…
Склонившись к моему уху, он лишь тихо прошептал. — Брось дуться. Тебе не к лицу. Ночью ты все равно станешь частью сознания Лоры и отдашь мне все, что у тебя есть. Твою любовь, верность, муку чувств, тело, душу и энергию. Чтобы я мог жить… Запрешься в гребаном одиночестве четырех стен, чтобы не оставлять меня. Ты хуже Лоры… Намного. Она хоть частично независима, а ты уже потерялась, разметавшись между мной и блондином.
Мы с ним слишком разболтались, поэтому я заметила, что Лора вышла, весело улыбаясь и держа за руку пожилого седовласого дворецкого Роберта, уже слишком поздно. Внезапно изменив свое мнение и решив, что и сейчас подкрепиться — не лишнее, мой ночной инкуб уже вцепился своими губами мне в рот, вжав меня в стену и сладостно потягивая мою душонку, которая тонкой голубоватой струйкой перетекала из меня в него.
— Какого, твою мать, лешего?.. — Эльфийка на высоченных каблуках моментально оказалась рядом с нами, одергивая мужа на себя. Я неудовлетворенно застонала. Процесс передачи сил сам по себе мерзок, но этот паразитизм за двадцать лет стал симбиозом, от которого я уже не могла оторваться. И прерывание этого процесса взбесило Владислава не меньше моего.
Окинув стройную фигуру Лоры в черном и умопомрачительные каблуки, я тяжело вздохнула. Вампирша-эльфийка была моим идеалом, каким мне было никогда не стать. Помилуйте, с моим нарушением координации движений, я десять-то сантиметров в стиле «прощай, молодость» еле носила. В зеленых глазах девушки кипело бешенство и презрение.
— Столько лет спустя? Кобелина! Кого? Что это за ободранка за тридцать в черно-красном полосатом свитере, словно с школьной скамьи ношенном. Ты озверел?
— Присмотрись, бешеная, повнимательнее. Может, это ее карие глаза внесли столько бед в твою жизнь. Ты — ее создание, бабочка. Разбирайся с ней, как хочешь. Можешь даже убить. Мне все равно, кем из вас питаться. А сейчас меня ждут Картрайт и дела. Истерики приму ночью. И желательно после того, как отхожу ремнем так, что на заднице неделю сидеть не сможешь. Даже будучи вампиром.
Грубо отпихнув от себя супругу, тот, кого я любила столько лет, оставил меня на ее растерзание…
— У меня к тебе давненько много вопросов, Лариса… Но ответишь ты на них в другом месте…
Нападение было внезапным и стремительным, а потом сволочной пол ударил меня по затылку, и резко стемнело.
***
Очнулась я, лежа на полу. На каменном сыром полу. В затылке болело так, словно снопы искр бомбы замедленного действия разорвались все в единый момент. По виску стекала кровь.
— Добро пожаловать в замок четы Дракула. Здесь тебя закуют, кинут в темницу и, возможно, прикончат твое же альтер-эго и твой паразит-любимый. — Я сплюнула на пол окровавленную слюну к длинным и стройным ногам Уилсон. — Поперхнись, сука.
— Ты ведь понимаешь, что один приказ с моей стороны и над тобой сначала надругаются, а затем повесят на столбе позора и сожгут? И все равно дерзишь? Похоже, что ты не только тупая, но и наглая.
— Похоже, что ты бьешь мне по башке, а у меня зрение и без того дистрофичное. Поэтому сейчас мне вообще плевать на твой статус и полномочия. Закрой свой рот и открывай его, когда Владислав попросит отсосать. Живешь, горя не знаешь. А у нас не мир, а проклятие. На носу третья мировая, а гламурные красотки вроде тебя в тренде во всех журналах. Такие, как ты, всегда и все получают. А ты мужа-то получила только мне благодаря, так что прикуси язык. Меня раздражает, когда все достается таким, как ты… Деньги, власть, мужчина мечты. А ты не лучше меня ничем. Ты просто из тех, кого хочется отыметь, поэтому даже бедняга Ласлоу готов был всю жить прожить один и сгнить, что он и сделал, потому что ты отказала ему. Я ж, может и не бабочка, а уродливая мышь, но у меня мозги есть. И сердце. Какой психопаткой надо быть, чтобы в первую же охоту убить мамашу с ребенком? Ты — чудовище, Уилсон. Не прикрывайся своим благородством. Оно тебе ни к лицу. Мы обе знаем, что за его любовь дрались бы до последней капли крови. Но он лишь пользуется нами. Добро пожаловать из мира грез в мир дерьма. Это мой мир…
Рассмеявшись, я посмотрела на нее через прутья решетки подвала с долей презрения. За ее спиной возвышался тот самый эпохальный алтарь, на котором он лишил ее девственности и спустил с нее шкуру. — Везет тебе, леди Лора. Сидишь в своем замке, управляешь своими людьми. Казнить, помиловать. Все в твоей власти. Тебе не приходится слушать серенады ни в чем не уверенных людей и пытаться им подпевать.
— О чем ты? — Лора нахально (да-да, именно так я это себе и представляла) приподняла левую бровь, нетерпеливо постукивая каблучком по каменной кладке пола совсем рядом с моим лицом. По ту сторону решетки.
— Слышала когда-нибудь о людях, не уверенных в своих чувствах? Добро пожаловать в мой мир, принцесса Уилсон. У нас половина нашего измерения так и живет, не разобравшись в себе. У вас здесь все просто. Добро, зло, месть. А у нас лживая политика двойных стандартов и метания. Но ты же не меньше моего знаешь, что такое любовь, а? Любовь — это целовать руку, занесенную для удара. Любовь — это не сомневаться. Это знать, что превозмогая боль, встаешь, выдергивая себя из нее, только для того, чтобы еще раз увидеть его глаза. Любовь — это пожизненный, повечный приговор. Это знать, что вынесешь сколько сможешь, чтобы твои чувства длились вечно. Но… Зачем я тебе это рассказываю?.. Я ведь тебя создала, и мы обе с тобой прекрасно знаем, что и я, и ты сейчас в королевской темнице лишь по одной единственной причине. Потому что мы обе любим одного мерзкого порочного садиста-маньяка. Твоего мужа. И ты так боишься, что я, обладая пером автора, смогу его увести от тебя, что заставляешь меня гнить тут, чтобы этого не произошло. Все потому что ты знаешь, что ты — мое творение, а я. Это я, Лариса Воронова, я — настоящая. Лоры Уилсон не существует. Я создала тебя, чтобы добраться до него. А ему пофиг на нас. Понимаешь, пофиг. Он жрет нашу энергию, только этим и живет. Не вампир он, Уилсон, а инкуб, бес, понимаешь? — Бессильно полуистерически расхохотавшись, я опустила горячую голову на холодный и мокрый каменный пол моей клетки, устремив полубезжизненный взгляд в потолок.
Свет и тень пролегли, словно прутья темницы. Темница в душе без надежды на просвет. Как-то так примерно, если взять на вооружение человеческий словарь, я себя и чувствовала сейчас, но показать это ощущение сейчас ей, той, которую здесь и сейчас считала соперницей, я не могла.
— А я его даже бездушным пожирателем души приняла. Всегда принимала. Мне хватало малого из ничего. Он всегда формировал во мне эгоизм. Говорил, что я лучшая. Зачем? Чтобы я со всеми такими нехорошими рассорилась, оставшись с ним наедине, чтобы он и дальше меня жрал. Понимаешь, пофиг ему! А его прототип только стареет. До него не добраться. Он, как звезда, которую с неба не снять. А кроме них двоих мне ничьи чувства не сдались. Но вот в чем беда. Их двое. А мне ни один не светит. Понимаешь, до чего я докатилась?.. Там, в своем мире, я исполнила мечту. Стала автором бестселлера. Но для всех. ДЛЯ ВСЕХ ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ КНИЖКА. Они не видят, как эта книжка съела меня, Уилсон. Вау. Неплохо. Эмоционально. Супер. А кто-то камень бросит даже. И любых комментаторов хочется убить. Потому что это отзывы к какой-то сраной книжке, а она… Она — отделенная от тебя часть твоей души. А всем плевать.
— Я убью тебя, Воронова, на рассвете. — Тихо молвила Лора, спустившись спиной по прутьям решетки и осев на пол. — Ты можешь здесь сделать, что угодно и забрать мое счастье… Но скажи мне одно. Почему в магический период, заключая клятвы на крови и договоры на картах, ты меня насильно удерживала от него?.. Я рвалась, металась, как в заточении. А ты же ментально меня избивала до крови на губах. Зачем?..
— Не тебя я удерживала, а себя. Ты мне всегда жить мешала. — Глухо проскрипела я. Если она меня завтра не убьет, я слягу с пневмонией, как факт, со своим чахлым иммунитетом. — В магии нельзя подпускать к себе бесов кроме как для работы. А он… Ясно, как день, что он был больше, чем работой. Я, как ведьма, не могла отправлять его делать порчи людям. Использовать его, как он меня… Я не могла. Да и клятва преобразовалась такии образом, что якшание с бесами было под строгим запретом. Поэтому, да, я держала тебя на коротком поводке, но ты все равно умудрилась все испортить после беседы с Медеей, и под Серенаду разрушить все мои клятвы с Богами. Поэтому, знаешь. Я согласна на твои условия. Убей меня на рассвете. Возвращаться в мир лживых людей, придерживающихся политики двойных стандартов и любящих только себя и свое эго, где моя книжка не больше, чем книжка, я не хочу. Но и жить с Вами обоими, наблюдая Ваши ссоры до крови и примирения до стонов, я не хочу. Мои старания напрасны. Ни он, ни его оригинал никогда не полюбят меня. Мать всегда любила говорить фразу: «Нельзя заставить полюбить себя насильно того, кто этого не может сделать». И она права. А уж моя мать всяко мудрее Сары Уилсон. Под образа меня не кидала, хотя ссорились порой даже больше, чем ты со своей.
— Уверена, что нет ничего, что стоит дальнейшей жизни? Я могу вернуть тебя домой и стереть тебе память о том, что было здесь. — Внезапно, с минуту помолчав, как-то сбавила тон королева вампиров и эльфов.
— Не надо. Мне тридцать пять. У меня нет ни друзей, ни детей. Я одинока. Я истаскалась по нему и осталась совсем одна. Я не жалею. Это был мой самый дерьмовый выбор в жизни. — Сделав попытку рассмеяться, я привстала на локте, одернув свой потертый красно-черный свитер в полоску со школьной скамьи. — Но этот выбор сделал меня собой. Я стала автором, о чем еще мечтать?.. Дальше мне двигаться некуда. Моя «Трансильвания» написана, а о другом я не могу писать. Все позади, Уилсон. Позади, а не впереди. А вера в любовь, что двигала мной двадцать один год, была напрасной. И сейчас я это вижу, как никогда раньше. Впереди же лишь пропасть старости. В одиночестве. А я не хочу, чтобы жена и дети его оригинала являлись мне, древней и больной старухе, как призраки семьи Чарльза Обри Димити Хэтчер в бреду старческого маразма. Но не только это пугает, Лора. Меня страшит смерть его реального прототипа до холодного цепкого паранойяльного ужаса, который отравляет мне жизнь. Потому что, черт побери, кто-то теряет кумира, поплачет, зажжет свечку и отпустит, заживет. А он ведь больше, чем кумир… Больше, чем все сущее. Если его не станет, я не представляю, во что превратится моя жизнь. Если не смогу вслед в землю сойти, то покоя мне не станет. Я и без этого всех вокруг ненавижу, а если он уйдет раньше меня, разница то у нас в двадцать девять лет, я буду проклинать, что небо забрало его и молить забрать всех вместо него. Спалить эту землю, выжечь небеса дотла, но вернуть его назад. Потому что никакая свечка или долбокитайские поминальные фонарики, в конце концов, не заполнят той пустоты в душе и сердце, где жил тот, кто значил для тебя так много, пусть и не знал о твоем существовании. Разбитое не склеить. Его глаза — мое небо, а притяжение к нему — моя гравитация к земле. Если все это заберет Вечность в свои цепкие лапы, я не смогу продолжать. Это будет бесполезная для общества кукла, режущая на запястьях его инициалы, чтобы он хоть где-то существовал, и зажимающая медальон на черной ленточке в руке столько лет спустя. Я стольких друзей растеряла… Любовь — это все, что у меня осталась. Чувство, нужное лишь мне, но не ему… Все равно мне не держать его руку в своей, а кроме этого за годы я разучилась чего-либо желать… Так не позволь мне сгинуть, став никчемной и убогой для себя и общества. В мире моей души умереть — честь для меня. Я уйду в расцвете на рассвете. И пусть ты станешь рукой карающей. Ты — часть меня.
Последний раз окинув сидящую ко мне спиной в черном девушку с каштановыми волосами, я внезапно почувствовала, как ее холодная вампирская ладонь крепко сжимает мою, горячую от нервов. — Так и хочешь уйти? Ничего не оставив? В мире, который создала сама?..
— Я оставила вас. И ваши чувства. Этого с меня достаточно. Забудь о бесовщине. Верь, во что верила всегда. Ты — лучшая жена… А совершив путешествие по ту сторону пера, увидев своих героев своими глазами, теперь мне больше не страшно. Не страшно шагнуть за грань.
Две руки еще долго держались сцепленными, потом я тихо попросила. — Пусть он придет до рассвета. Я хочу попрощаться с гребаным принцем из гребаной мечты… Кое-что никогда не меняется. Я — бескостная его тряпка, и тебя сотворила по своему образу и подобию. Себя не люблю и никого не могу…
Тягостное молчание воцарилось в подземелье на долгие несколько минут, затем она ответила…
— Хорошо. Он придет. — Лора встала с пола, и, не оборачиваясь, направилась к выходу из подземелья…
Лучи света моментально озарив и окрасив в желтый место моего заточения, медленно и неуверенно погасли за закрытой Ларой Изидой Карминой Эстеллой Шиаддхаль-Дракула дверью, сменившись непроглядным мраком… В ожидании визита графа я склонила голову на холодный каменный пол, где застыла кровь тысяч мучимых им жертв, и сон смежил мои веки за пять минут до его прихода и за два часа до рассвета…
19.01.2016
Есть точка невозврата из мечты,
Лететь на свет таинственной звезды. © Ария
Наверняка, каждый, оказавшись в шкуре писателя, мечтает ощутить, что такое, когда созданный им мир начинает жить своей жизнью, отдельно от самого автора. Жить в умах и сердцах, в душах, в отзывах благодарных читателей. Но малый процент всех этих людей мечтает, чтобы их мир ожил в реальности. Я этого тоже не хотела. Что ж. Давайте знакомиться. Зовут меня Лариса Воронова, мне тридцать пять лет, и я — автор уже успевшего нашуметь в мире благодаря своей провокационности, открытости и порочности эротического бестселлера — «Трансильвания: Воцарение Ночи». Как писатель, могу сказать лишь одно: жизнь писателя — горькая пилюля. Каждый день одни и те же полунаивные полуидиотские вопросы.
— В Вашей жизни была такая же сильная страсть, как у главной героини?
— Правда, что Лору Уилсон Вы писали с себя?
Да и да. Но обычным людям не положено знать. А я не имею ни малейшего представления о том, где проводится грань. Что обычным людям знать позволено, а что - нет. Я запуталась. С возрастом рамки дозволенного я начала растворять кислотой своего полуизуродованного сознания, а когда их не стало, я потерялась. Во времени, пространстве. Не выписывать бы душу, не отращивать бороду, как любила говаривать моя казахстанская подруга-писательница, да не раздвигать ноги на публике, да я уже начала забывать, где проведена черта. Где заканчиваются мои чувства к нему, которые рвутся наружу бешеным потоком, а где от безысходности и безответности начинается их чернющий пиар. Дескать, читайте все. Ему вот плевать, но мир пусть знает, что мне нет. Что я любила душеразрывно, а желала так, словно выпускала из себя огненные потоки лавы на бумагу. В глубине души где-то была затаенная и такая пустая надежда. Если узнают все — узнает и он. А если хоть кто-то неравнодушный пустит слезу из-за Лоры и Владислава, то и он может не остаться безразличным. Глупо, тщетно, истаскала себя этой мыслью, но…
Лучше иметь хоть какое-то стремление и самоопределение, чем никакого вообще.
Мистер Р. был моим самоопределением. Близкие и знакомые, читая мою книгу, язвили и выпускали дозы черного сарказма про пафос, про то, что таких чувств не бывает, а я только рукой махала. Продадите полдуши во имя цели, заключив все возможные сделки с нечистой — поговорим. Напишете столько, сколько написала я — пообщаемся. Пророете носом землю в отчаянии — я Вас выслушаю и приму все Ваши выпады в мою сторону. До этого момента судить меня не стоит. Полюбите с мое. Хех. Даже продолжать лень. Двадцать лет могла продержаться только идиотка вроде меня.
В отличие от многих в наше время, живущих волею пресловутого 'Я не знаю, что я чувствую', я всегда знала. Да, сумасбродка, да, крутите у виска. Делайте, что хотите. Это Ваше право. Которое я у Вас попирать не стану. Да и Вы не отмените того, что он — моя религия уже двадцать один год. Так-то…
Но дело ведь даже не в этом. Возвращаясь к началу повествования, я говорила, что вряд ли кто-то из авторов возжелал бы оживить свой мир в реальности. Сделать его материальным. Не то, чтобы я не хотела. Ведь это единственное место, где мужчина мечты мог сказать заветное «да», но какой ценой… Я всегда боялась боли. БДСМ-ные забавы, так горячо любимые Лорой и Владиславом, я не потянула бы с самого начала. Так что был даже некий страх перед лютым Средневековьем и моими полубезумными героями, для кого гедонизм, действительно, стоял в центре стола. Но кто меня спрашивал?..
Выйдя один раз погулять в парк возле дома, я шла, обдумывая, каким будет сюжет спин-оффа моего бестселлера от имени Дэнеллы Тефенсен, когда споткнувшись о какую-то корягу, я, точно пресловутая Алиса, полетела черт знает куда…
Спустился вечер. Открыв глаза, я увидела перед собой плотно сгустившийся ряд хвойных деревьев. Нестройной чередой то тут, то там мерцали в темноте светлячки, и на минуту на душе стало как-то певуче, легко и тепло, когда, увлеченная их ярким светом, я двинулась к опушке леса, который еще пару минут назад был парком. Внизу живота приятно потянуло и защемило. Я вспомнила моменты, оставшиеся за занавесом. Придумав и быстренько сфальсифицировав жизнь Лоры в Хартфорде и Чикаго, я-то помнила, что встреча главных героев изначально была иной. Одинокая и прекрасная девушка в белом сарафане заблудилась в этом темном лесу. В полутьме ее кожа покрывалась мурашками от ужаса, а бретели сарафана сползали все ниже, явственно показывая вздымающуюся от ужаса грудь. По открытым плечам струились небрежно разбросанные каштановые кудри. Девушка спешила. И тогда возник он. В сумрачном лесу черно-зеленых оттенков. Темные длинные одежды, черная душа. Хищник. С волосами, забранными в хвост, с золотым колечком в ухе. Она убегала. Но недолго. Он сбил ее с ног, уложил на землю, разорвал на ней сарафан, искусав ее шею, плечи, ключицы и грудь в кровь, и там она сдалась ему. Таким было начало в том далеком 2004-м. Историю о детстве, взрослении, учебе Мисс Уилсон я была вынуждена придумать для связки сюжета. Но стоя здесь сейчас, на том самом месте, где я впервые мысленно лицезрела изнасилование девушки в белом мужчиной в черном, я испытывала странные чувства. Закусив губу до крови, почти ждала, что он появится, и история повторится. Со мной… Но нет…
Миновав небольшую пещеру на окраине леса, поросшую мхом, я даже зажмурилась, а затем снова открыла глаза. Нереально! Она такая! Именно такой я ее себе представляла. Обиталище Дэнеллы Тефенсен.
Не поймите меня превратно и не поражайтесь тому, что я ничему не удивлялась. Моя жизнь, как путешествие Алисы, всегда смахивала на дурдом на выезде. Удивляться тому, что попала в свою сказку? Пфф. И не такое я видала.
Я медленно обернулась в сторону линии горизонта, забыв о пещере, и сердце пронзила тугая боль с прострелом навылет. Сколько лет… Каждую ночь, уже двадцать один год я не могла покинуть эти стены и их хозяина. Поверить, что замок реален, просто невозможно. Тридцатипятиэтажная черная громадина разрезала небеса своей высотой и шпилями. Словно мотылька, меня влекло туда, как магнитом. Я отключила мозги. И напрасно. Знать бы, что в своем мире ты — абсолютно чужая. Ты — никто. Напоминать почаще, что ты — не Лора Уилсон, которая, наверняка, сейчас в замке на шестнадцатом этаже. Сидит на полу, обняв ногу своего мужа, прижавшись щекой к его кольцу-печатке с символом Ордена Дракона, пока он листает «Венеру в мехах», раздумывая, какую физическую боль причинить ей сегодня…
Я их создала, а они меня, увидев, скорее всего убили бы. Я слишком много о них знала, чтобы остаться живой в их диком средневековом мире. Я — всего лишь Лариса Воронова. Я их создала…
Вечнозеленая поляна. Я практически стою у ворот. Он появляется внезапно. Двери открываются, и это немой столбняк. Он прекрасен… Его реальный прототип, расположения которого я пытаюсь тщетно добиться, стареет и становится болезненным на вид, но он не меняется. Ему всегда было, есть и будет сорок лет в моем мире… Владислав… Лицо его, словно застывшее творение художника эпохи Ренессанса, повернуто в мою сторону. Темные пряди волос спадают по сторонам лица, а Воронова забыла, абсолютно забыла о самоконтроле и отсутствии безопасности в этом диком времени. Он улыбается мне, и я знаю, почему. Из всех, здесь живущих, только он в состоянии меня узнать. Он выжирает меня каждую ночь двадцать один год. Пьет мою энергию из моих чувств через Лору Уилсон. Ему ли не знать, как я выгляжу. Мгновение, и он оказывается рядом. Меня опаляет его ледяное дыхание.
— Ты что же, мышка?.. — Холодный и властный тон в сочетании с черными бездонными глазами рождают несколько фатальных сбоев в системе на уровне сердце. — Пришла поиграть с кошкой? Лора тебе все глаза выцарапает, если узнает, кто ты. Ты своим пером обрекала нас на страдания. Она тебе этого не забудет.
— Я не виновата. — Нелепо пропищала я. — Я писала то, что реально происходило.
— Думаешь, ей это интересно? — Он звучно расхохотался, и я подумала, что чего-то об этой энергетической субстанции не знаю. Каким-то он был иным. Не таким, каким я его описывала.
— Почему мышка?.. — Нелепый, но идиотский вопрос завис в воздухе. Не знаю, какой вообще безмозглости понадобилось, чтобы задать его…
— Потому что мне нравится твоя собачья преданность. Ты — очень удобная шавка на поводке. — Он запустил свою руку с перстнем в мои каштаново-белые вьющиеся пряди и резко одернул ее вниз. — Твоя энергия — вкусная вещь, Лариса, поэтому и трахаемся мы с тобой не сюжета ради, а ради моего питания, но не забывайся и не окидывай меня томными взглядами. Ты — мышка. Ты. Вообще. Никакая. А эта светлая прядь, и кольцо на твоем пальце — подделка моего… Брр… Ты не просто белая никчемная мышь. Вкус у тебя самый что ни на есть дешевский. Если пришла — будь гостем, но не гневи моего мотылька. У нее очень психопатичное отношение к девкам, бросающим на меня воспаленные любовью взгляды. Гейл даже летела с лестницы. Проходи…
С чего он начал? С оскорблений? Меня захлестнула волна легкого презрения, и я не сдержалась, чтобы не окатить его ей с головой. Не такой я представляла эту встречу. Мой мысленный муж ставит шпильки моей самооценке? Это что-то новенькое…
Склонившись к моему уху, он лишь тихо прошептал. — Брось дуться. Тебе не к лицу. Ночью ты все равно станешь частью сознания Лоры и отдашь мне все, что у тебя есть. Твою любовь, верность, муку чувств, тело, душу и энергию. Чтобы я мог жить… Запрешься в гребаном одиночестве четырех стен, чтобы не оставлять меня. Ты хуже Лоры… Намного. Она хоть частично независима, а ты уже потерялась, разметавшись между мной и блондином.
Мы с ним слишком разболтались, поэтому я заметила, что Лора вышла, весело улыбаясь и держа за руку пожилого седовласого дворецкого Роберта, уже слишком поздно. Внезапно изменив свое мнение и решив, что и сейчас подкрепиться — не лишнее, мой ночной инкуб уже вцепился своими губами мне в рот, вжав меня в стену и сладостно потягивая мою душонку, которая тонкой голубоватой струйкой перетекала из меня в него.
— Какого, твою мать, лешего?.. — Эльфийка на высоченных каблуках моментально оказалась рядом с нами, одергивая мужа на себя. Я неудовлетворенно застонала. Процесс передачи сил сам по себе мерзок, но этот паразитизм за двадцать лет стал симбиозом, от которого я уже не могла оторваться. И прерывание этого процесса взбесило Владислава не меньше моего.
Окинув стройную фигуру Лоры в черном и умопомрачительные каблуки, я тяжело вздохнула. Вампирша-эльфийка была моим идеалом, каким мне было никогда не стать. Помилуйте, с моим нарушением координации движений, я десять-то сантиметров в стиле «прощай, молодость» еле носила. В зеленых глазах девушки кипело бешенство и презрение.
— Столько лет спустя? Кобелина! Кого? Что это за ободранка за тридцать в черно-красном полосатом свитере, словно с школьной скамьи ношенном. Ты озверел?
— Присмотрись, бешеная, повнимательнее. Может, это ее карие глаза внесли столько бед в твою жизнь. Ты — ее создание, бабочка. Разбирайся с ней, как хочешь. Можешь даже убить. Мне все равно, кем из вас питаться. А сейчас меня ждут Картрайт и дела. Истерики приму ночью. И желательно после того, как отхожу ремнем так, что на заднице неделю сидеть не сможешь. Даже будучи вампиром.
Грубо отпихнув от себя супругу, тот, кого я любила столько лет, оставил меня на ее растерзание…
— У меня к тебе давненько много вопросов, Лариса… Но ответишь ты на них в другом месте…
Нападение было внезапным и стремительным, а потом сволочной пол ударил меня по затылку, и резко стемнело.
***
Очнулась я, лежа на полу. На каменном сыром полу. В затылке болело так, словно снопы искр бомбы замедленного действия разорвались все в единый момент. По виску стекала кровь.
— Добро пожаловать в замок четы Дракула. Здесь тебя закуют, кинут в темницу и, возможно, прикончат твое же альтер-эго и твой паразит-любимый. — Я сплюнула на пол окровавленную слюну к длинным и стройным ногам Уилсон. — Поперхнись, сука.
— Ты ведь понимаешь, что один приказ с моей стороны и над тобой сначала надругаются, а затем повесят на столбе позора и сожгут? И все равно дерзишь? Похоже, что ты не только тупая, но и наглая.
— Похоже, что ты бьешь мне по башке, а у меня зрение и без того дистрофичное. Поэтому сейчас мне вообще плевать на твой статус и полномочия. Закрой свой рот и открывай его, когда Владислав попросит отсосать. Живешь, горя не знаешь. А у нас не мир, а проклятие. На носу третья мировая, а гламурные красотки вроде тебя в тренде во всех журналах. Такие, как ты, всегда и все получают. А ты мужа-то получила только мне благодаря, так что прикуси язык. Меня раздражает, когда все достается таким, как ты… Деньги, власть, мужчина мечты. А ты не лучше меня ничем. Ты просто из тех, кого хочется отыметь, поэтому даже бедняга Ласлоу готов был всю жить прожить один и сгнить, что он и сделал, потому что ты отказала ему. Я ж, может и не бабочка, а уродливая мышь, но у меня мозги есть. И сердце. Какой психопаткой надо быть, чтобы в первую же охоту убить мамашу с ребенком? Ты — чудовище, Уилсон. Не прикрывайся своим благородством. Оно тебе ни к лицу. Мы обе знаем, что за его любовь дрались бы до последней капли крови. Но он лишь пользуется нами. Добро пожаловать из мира грез в мир дерьма. Это мой мир…
Рассмеявшись, я посмотрела на нее через прутья решетки подвала с долей презрения. За ее спиной возвышался тот самый эпохальный алтарь, на котором он лишил ее девственности и спустил с нее шкуру. — Везет тебе, леди Лора. Сидишь в своем замке, управляешь своими людьми. Казнить, помиловать. Все в твоей власти. Тебе не приходится слушать серенады ни в чем не уверенных людей и пытаться им подпевать.
— О чем ты? — Лора нахально (да-да, именно так я это себе и представляла) приподняла левую бровь, нетерпеливо постукивая каблучком по каменной кладке пола совсем рядом с моим лицом. По ту сторону решетки.
— Слышала когда-нибудь о людях, не уверенных в своих чувствах? Добро пожаловать в мой мир, принцесса Уилсон. У нас половина нашего измерения так и живет, не разобравшись в себе. У вас здесь все просто. Добро, зло, месть. А у нас лживая политика двойных стандартов и метания. Но ты же не меньше моего знаешь, что такое любовь, а? Любовь — это целовать руку, занесенную для удара. Любовь — это не сомневаться. Это знать, что превозмогая боль, встаешь, выдергивая себя из нее, только для того, чтобы еще раз увидеть его глаза. Любовь — это пожизненный, повечный приговор. Это знать, что вынесешь сколько сможешь, чтобы твои чувства длились вечно. Но… Зачем я тебе это рассказываю?.. Я ведь тебя создала, и мы обе с тобой прекрасно знаем, что и я, и ты сейчас в королевской темнице лишь по одной единственной причине. Потому что мы обе любим одного мерзкого порочного садиста-маньяка. Твоего мужа. И ты так боишься, что я, обладая пером автора, смогу его увести от тебя, что заставляешь меня гнить тут, чтобы этого не произошло. Все потому что ты знаешь, что ты — мое творение, а я. Это я, Лариса Воронова, я — настоящая. Лоры Уилсон не существует. Я создала тебя, чтобы добраться до него. А ему пофиг на нас. Понимаешь, пофиг. Он жрет нашу энергию, только этим и живет. Не вампир он, Уилсон, а инкуб, бес, понимаешь? — Бессильно полуистерически расхохотавшись, я опустила горячую голову на холодный и мокрый каменный пол моей клетки, устремив полубезжизненный взгляд в потолок.
Свет и тень пролегли, словно прутья темницы. Темница в душе без надежды на просвет. Как-то так примерно, если взять на вооружение человеческий словарь, я себя и чувствовала сейчас, но показать это ощущение сейчас ей, той, которую здесь и сейчас считала соперницей, я не могла.
— А я его даже бездушным пожирателем души приняла. Всегда принимала. Мне хватало малого из ничего. Он всегда формировал во мне эгоизм. Говорил, что я лучшая. Зачем? Чтобы я со всеми такими нехорошими рассорилась, оставшись с ним наедине, чтобы он и дальше меня жрал. Понимаешь, пофиг ему! А его прототип только стареет. До него не добраться. Он, как звезда, которую с неба не снять. А кроме них двоих мне ничьи чувства не сдались. Но вот в чем беда. Их двое. А мне ни один не светит. Понимаешь, до чего я докатилась?.. Там, в своем мире, я исполнила мечту. Стала автором бестселлера. Но для всех. ДЛЯ ВСЕХ ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ КНИЖКА. Они не видят, как эта книжка съела меня, Уилсон. Вау. Неплохо. Эмоционально. Супер. А кто-то камень бросит даже. И любых комментаторов хочется убить. Потому что это отзывы к какой-то сраной книжке, а она… Она — отделенная от тебя часть твоей души. А всем плевать.
— Я убью тебя, Воронова, на рассвете. — Тихо молвила Лора, спустившись спиной по прутьям решетки и осев на пол. — Ты можешь здесь сделать, что угодно и забрать мое счастье… Но скажи мне одно. Почему в магический период, заключая клятвы на крови и договоры на картах, ты меня насильно удерживала от него?.. Я рвалась, металась, как в заточении. А ты же ментально меня избивала до крови на губах. Зачем?..
— Не тебя я удерживала, а себя. Ты мне всегда жить мешала. — Глухо проскрипела я. Если она меня завтра не убьет, я слягу с пневмонией, как факт, со своим чахлым иммунитетом. — В магии нельзя подпускать к себе бесов кроме как для работы. А он… Ясно, как день, что он был больше, чем работой. Я, как ведьма, не могла отправлять его делать порчи людям. Использовать его, как он меня… Я не могла. Да и клятва преобразовалась такии образом, что якшание с бесами было под строгим запретом. Поэтому, да, я держала тебя на коротком поводке, но ты все равно умудрилась все испортить после беседы с Медеей, и под Серенаду разрушить все мои клятвы с Богами. Поэтому, знаешь. Я согласна на твои условия. Убей меня на рассвете. Возвращаться в мир лживых людей, придерживающихся политики двойных стандартов и любящих только себя и свое эго, где моя книжка не больше, чем книжка, я не хочу. Но и жить с Вами обоими, наблюдая Ваши ссоры до крови и примирения до стонов, я не хочу. Мои старания напрасны. Ни он, ни его оригинал никогда не полюбят меня. Мать всегда любила говорить фразу: «Нельзя заставить полюбить себя насильно того, кто этого не может сделать». И она права. А уж моя мать всяко мудрее Сары Уилсон. Под образа меня не кидала, хотя ссорились порой даже больше, чем ты со своей.
— Уверена, что нет ничего, что стоит дальнейшей жизни? Я могу вернуть тебя домой и стереть тебе память о том, что было здесь. — Внезапно, с минуту помолчав, как-то сбавила тон королева вампиров и эльфов.
— Не надо. Мне тридцать пять. У меня нет ни друзей, ни детей. Я одинока. Я истаскалась по нему и осталась совсем одна. Я не жалею. Это был мой самый дерьмовый выбор в жизни. — Сделав попытку рассмеяться, я привстала на локте, одернув свой потертый красно-черный свитер в полоску со школьной скамьи. — Но этот выбор сделал меня собой. Я стала автором, о чем еще мечтать?.. Дальше мне двигаться некуда. Моя «Трансильвания» написана, а о другом я не могу писать. Все позади, Уилсон. Позади, а не впереди. А вера в любовь, что двигала мной двадцать один год, была напрасной. И сейчас я это вижу, как никогда раньше. Впереди же лишь пропасть старости. В одиночестве. А я не хочу, чтобы жена и дети его оригинала являлись мне, древней и больной старухе, как призраки семьи Чарльза Обри Димити Хэтчер в бреду старческого маразма. Но не только это пугает, Лора. Меня страшит смерть его реального прототипа до холодного цепкого паранойяльного ужаса, который отравляет мне жизнь. Потому что, черт побери, кто-то теряет кумира, поплачет, зажжет свечку и отпустит, заживет. А он ведь больше, чем кумир… Больше, чем все сущее. Если его не станет, я не представляю, во что превратится моя жизнь. Если не смогу вслед в землю сойти, то покоя мне не станет. Я и без этого всех вокруг ненавижу, а если он уйдет раньше меня, разница то у нас в двадцать девять лет, я буду проклинать, что небо забрало его и молить забрать всех вместо него. Спалить эту землю, выжечь небеса дотла, но вернуть его назад. Потому что никакая свечка или долбокитайские поминальные фонарики, в конце концов, не заполнят той пустоты в душе и сердце, где жил тот, кто значил для тебя так много, пусть и не знал о твоем существовании. Разбитое не склеить. Его глаза — мое небо, а притяжение к нему — моя гравитация к земле. Если все это заберет Вечность в свои цепкие лапы, я не смогу продолжать. Это будет бесполезная для общества кукла, режущая на запястьях его инициалы, чтобы он хоть где-то существовал, и зажимающая медальон на черной ленточке в руке столько лет спустя. Я стольких друзей растеряла… Любовь — это все, что у меня осталась. Чувство, нужное лишь мне, но не ему… Все равно мне не держать его руку в своей, а кроме этого за годы я разучилась чего-либо желать… Так не позволь мне сгинуть, став никчемной и убогой для себя и общества. В мире моей души умереть — честь для меня. Я уйду в расцвете на рассвете. И пусть ты станешь рукой карающей. Ты — часть меня.
Последний раз окинув сидящую ко мне спиной в черном девушку с каштановыми волосами, я внезапно почувствовала, как ее холодная вампирская ладонь крепко сжимает мою, горячую от нервов. — Так и хочешь уйти? Ничего не оставив? В мире, который создала сама?..
— Я оставила вас. И ваши чувства. Этого с меня достаточно. Забудь о бесовщине. Верь, во что верила всегда. Ты — лучшая жена… А совершив путешествие по ту сторону пера, увидев своих героев своими глазами, теперь мне больше не страшно. Не страшно шагнуть за грань.
Две руки еще долго держались сцепленными, потом я тихо попросила. — Пусть он придет до рассвета. Я хочу попрощаться с гребаным принцем из гребаной мечты… Кое-что никогда не меняется. Я — бескостная его тряпка, и тебя сотворила по своему образу и подобию. Себя не люблю и никого не могу…
Тягостное молчание воцарилось в подземелье на долгие несколько минут, затем она ответила…
— Хорошо. Он придет. — Лора встала с пола, и, не оборачиваясь, направилась к выходу из подземелья…
Лучи света моментально озарив и окрасив в желтый место моего заточения, медленно и неуверенно погасли за закрытой Ларой Изидой Карминой Эстеллой Шиаддхаль-Дракула дверью, сменившись непроглядным мраком… В ожидании визита графа я склонила голову на холодный каменный пол, где застыла кровь тысяч мучимых им жертв, и сон смежил мои веки за пять минут до его прихода и за два часа до рассвета…
19.01.2016
Ветром коснуться б румянца ланит, Уст целовать твоих пьяный фарфор, Море в груди моей буйной шумит, Волны уносят мой дух на Босфор.
#AU #L #R
Когда-то я писала о нас с тобой истории… Теперь же и слова выдавить о тебе не могу…
Чашка с чаем на столе. Маленькая ложечка, чтобы размешать. Урна с прахом напротив. Я с невыносимой любовью окидываю ее взглядом. Взглядом глаз, заволоченных слезами. Сегодня еще есть. А завтра никогда не наступит. Не для меня. Не без него…
У Расти МакНаффа было много поклонников. Многим нравилась его улыбка, его разноплановые роли в кино, но все они при любой удобной возможности либо желали свинтить куда подальше, либо им приспичивало высказаться, что что-то в нем их стало не устраивать. Стареет, появляются морщины. Можно подумать, что это не неизбежно. Можно подумать, он обязан исполнять их прихоти и требования. Прихоти отребья этой планеты. Которые предадут, не моргнув и глазом. Пусть простит меня. Я не такая. И никогда не была такой. Я была его цепной собакой. Рвала за него глотки всем, кто меня не устраивал. Поэтому меня ненавидели, но я охотно мирилась с ролью всеми презираемой буйнопомешанной. Лоис Вейн. Лоис Вейн. Сколько раз это имя произносили в контексте ненависти. Сколько за эти годы сменилось поклонников, и каждый раз находился тот, кто хотел плюнуть в лицо Лоис Вейн: администратору публичных страниц о популярном кинодеятеле Расти МакНаффе, создательнице сайта, хранительнице памяти о каждом его шаге. Нет. Я бы никогда не позволила ему принадлежать им. Никогда.
— Это ничего… — Коснувшись двумя пальцами позолоченной урны, я улыбнулась. Улыбка сквозь слезы. — Ты всегда будешь со мной. Ты всегда будешь во мне… Расти… Расти… Столько лет… Я как неприкаянная по тебе, с тобой… Пусть они все валят к чертям собачьим… Сколько их было и сколько еще будет. Адекватных и верных один на сто. Но… Я с тобой и в смертный час. Я не ожидала, что доживу до шестидесяти. Но вот сижу и себе не верю… Расти… За всю эту жизнь у нас было лишь два разговора, один поцелуй, неискренний и фальшивый. И ничего больше. Но я не злюсь. Я отпустила злость уже давно… По правде говоря, на тебя я никогда бы не смогла злиться… Ты покинул свою семью, а на деле я ощущаю лишь, что ушел от меня, что облик твой померк…
Ложечка в чае размешивала посеревшую жидкость. Отравлюсь, но покоя мне не будет. Я не дам себе покоя. Не зря с момента его смерти я не снимаю черное с себя. Я не позволю себе выйти из траура. Потому что это бы значило не пресловутое людское «жить дальше», а неприглядное «предать человека, который столько значил»… Я грустно улыбнулась, пропев.
— С моря он ко мне придет,
В жены он меня возьмет,
Милый Бобби Шафто…
«Полузабытая песня любви»… Столько лет назад я ее читала… Будто бы несколько жизней назад. Она стала моей настольной книгой. И я, как и Димити, не верю… Отказываюсь верить в то, что он умер… Расти… Никого, кроме призраков не осталось. Вся моя семья ушла в лучший мир. Друзья юности, кто ушел, а кто ушел вслед за семьей. У меня никого и ничего нет. Я всего лишь шестидесятилетняя старуха без судьбы… Остался один лишь прощальный подарок для меня самой… Но я не могу одарить себя им, покуда не рассказала Вам мою историю. Зовут меня Лоис Вейн…
***
Тридцать три года назад.
— В час ночной, когда вскрываются все пороки, когда невозможно бежать от себя. Когда позвоночник ломается, словно веточка, в желании стать к тебе ближе. Когда ночь срывает покровы запретов, заставляя думать о любимом лице и теле и скучать по моментам, в которые тебя вижу, которые святостью исполнены для меня. Этой хрупкой и ломкой испорченной святостью. Когда замерзаешь, индевеют руки и ноги, а тело не желает слушаться, желая к тебе, желая тебя. Одного тебя навечно. Забрать, выкрасть тебя от мира и сделать своим навсегда. Огонь пунктиром ползет по позвоночнику и бьет в легкие. Я попала, я пропала. Я не могу от себя сбежать. Мне душно в этой жизни. Приходи спасти меня от нее. Дай мне себя или смерть. Любое избавление приветственно, лишь чтобы никогда не быть человеком, не просыпаться, натягивая кожу на скелет по утрам, в ежедневном состоянии, когда кажется, что освежевали, разрезали и зашили, а тебе надо продолжать ходить дальше, улыбаясь презренному ненавистному человечеству, от которого спасительным барьером стали твои глаза. Ты стал всем во всём, оставив выжженную оболочку, которой плевать на все вокруг кроме тебя. Но тебя нет рядом. Рассудок играет со мной еженощно, а сил в теле все меньше. Зачем, по сути, медленное умирание человеку? Это давно не романтизация фатализма. Это фатализм и есть. Каждая пульсирующая венка, каждый импульс, каждая нервная реакция — все ты. Ты во всем. Я обезумела. И я не хочу спасения от этого безумия. Лучше быстрая гибель в полете, пока еще можешь сиять. Сиять, потому что твои голубые глаза освещают собой эту планету.
Нет, нет, нет… Разорвав лист бумаги, я смела клочки со стола на пол. Не то, не то… Слишком интимно. Не могу позволить себе фривольный стиль. Первое впечатление самое важное. Думай, Лоис. Это письмо для того, кто тебя знает… А незнакомому мужчине… Черт, черт, черт, проклятие. Куда я попала… Отбросив авторучку, я уставилась невидящим взглядом в окно…
Я ведь еще и ехать собралась. На премьеру нового фильма знаменитого на весь Новый Южный Уэльс киноактера и режиссера — Расти МакНаффа, который умудрился так влезть ко мне в сердце, что я смела все приоритеты ради этой цели. Снова задумавшись, я наблюдала за снегопадом в апреле за оконным стеклом…
А что по сути своей изменит поездка? А ничего. Мои здравомыслящие друзья уверяют ни на что не надеяться, а знакомые, для которых вся жизнь проста, как пять копеек, даже в этом идут против системы: «Приедешь, заведете ребеночка. Приедешь, как знать. Удача всегда улыбается тем, кто не отступает. Поженитесь. Приедешь, бросит он свою старую овцу. Да ладно тебе. Совратить мужика не так и сложно. Достаточно бабой быть». И так далее, и тому подобное. Право, смешно. Столько людей в интернете твердили о том, что он — мое искаженное сознание, которому так необходимо выдумать мужика рядом, но, право, послушаешь самих индивидуумов рода человеческого, и задумаешься. Задумаешься до смеха с пеной у рта о том, какие окружающие льстивые. Или наивные. Или все сразу. Да не бывать ничему никогда. Хоть сколько раз намекнет гадание на Таро. Хоть сколько раз кому-то свыше было угодно, чтобы все это длилось, не отпуская десятилетиями. Правда неприглядная. Она одна. Ничего. Никогда. Ты собираешься ехать, не надеясь на что-то, а чтобы осознанную точку поставить. Провести грань. В идеальном варианте это бы звучало: «Девочка, мне грустно слышать подобное. И я никогда не буду счастлив, пока человек, который ко мне и моему творчеству столь небезразличен, не будет счастлив, обретя свое счастье. Без меня. Вдали от меня и отдельно от меня.» Худших вариантов вообще бесконечное множество. От «Пошла вон!» до «Уберите это с моего пути». Так куда как проще на подобное с ненавистью в глазах сказать, как омерзительно все, что связано с ним. Он. Его семья. Его супруга. Ее омерзительная готовка, которой она травит его год от года. Выплюнуть, как невыносимо тошнило от него все эти годы, наговорить несусветных гадостей и уйти с высоко поднятой головой. И, затаившись где-нибудь в темном переулке, пока не видит, сползти спиной по стене в разрывающих грудь рыданиях, как поступают все сильные и независимые женщины.
Как много и как мало… Испрашивала его у всей нечистой. Оставила незаживающие шрамы на теле, душе и жизни. Рисовала кровью его инициалы на бумаге, а потом жгла. Горели, плавились и плясали эти окровавленные «RM», словно бесы на дьявольском огне. Всю себя разбила, не помня ничего из того, что было раньше. Но даже это не больно. Не больно было вспоминать и ощущать, как лезвие бритвы скользит по коже в дешевом туалете одного из торговых центров Нью-Йорка. Закладывать душу и даже несколько лет жизни. Больно лишь видеть его. С ней. До сих пор. Спустя все эти годы. Дешевый пафос и трагедия. Ты хочешь покупать ему дорогие подарки. Ты хочешь одевать его в дорогую одежду. Ты хочешь самого лучшего. А на деле. Ему достаточно посредственного стакана с водой с посредственной бабенкой, выпендрёжничающей веночком на башке в стиле по тамблеру. И все.
А ты выводишь вновь и вновь на письме, в своих рассказах, пока дьявольский скрипач водит твоими руками по гаджету против твоей воли, пока ты становишься посмешищем и для себя, и для окружающих, кто никогда не поймет и будет продолжать костерить тебя, на чем стоит свет: «И тогда наши тела схлестнулись в неистовом пламенном огне страсти. Рука к руке. Кожа к коже. Рассудок сгорал в огне. О, Господи. Боже… Я ждала этого момента пятнадцать лет».
А пока пишешь, ироническая улыбка блуждает по полумертвым губам, переходящая в истерический смех. Смех над собственной глупостью. Ирония над чувствами, в которые заковала себя сама добровольно. Когда. Никто. Об. Этом. Не. Просил.
Идиотка… Конченная… Но почему-то, поглядев в его бессовестные серо-голубые глаза, я как-то резко забываю, какими словами себя называю в моменты просветлений. Счастливое безумие того, что Расти МакНафф просто существует в этом мире, заволакивает сознание.
Вновь обращаю взор к бумаге и вывожу на ней слова. Да… Так будет правильно.
— А я одинока к своим двадцати семи. У меня до сих пор не было ни бойфренда, ни мэнфренда (игра слов такая игра слов), и я не сожалею об этом. Потому что нет другого мужчины для меня кроме Вас во всем мире, во всей Вселенной…
Нет на земле другого Вас. Это для меня роковое. Цитировать поэтов Лоис Вейн любила всегда… Перечитав письмо, я даже рассмеялась сквозь слезы…
Романтика? Да. Сопливые девчонки лет тринадцати-четырнадцати именно так и скажут. Но что скажет и подумает взрослый мужчина за пятьдесят, прочитав это? Он — не идиот. А ход моих мыслей понять человеку старше меня почти в два раза — дело пустяковое.
Еще раз окинув взглядом строчки об отсутствии бойфренда за всю жизнь, я отчетливо увидела красными буквами готическим шрифтом 72-м кеглем поверх черных букв романтической муры слова с тремя восклицательными знаками: «ДЕФЛОРИРУЙ. МЕНЯ. НЕМЕДЛЕННО. Я. БОЛЬШЕ. НЕ. МОГУ!!!»
Опущенная дрянь ты, Лоис Вейн. Не стоит даже ждать, что он этого не почувствует. Обманывай впечатлительных девочек моложе тебя, мужчину мечты не обманешь… Да и черт с ним. Пусть считает меня озабоченной маньячкой. Я кукарекнула, а там хоть не рассветай…
Лоис Вейн или крик о помощи. Еще один невидимый заголовок для письма. Дура… Делаю, и обида плещет через край. Потому что знаю, чем дело окончится. Равно как и мой подарок полетит в какую-нибудь помойку после иронической улыбки от постскриптума: «Мастеру от Маргариты. Если бы Воланд мог предложить мне сделку, я бы отпраздновала бал нечисти даже с терновым венцом на голове, чтобы мне подарили Вас, мой гений».
Все. Готово. Да будет так.
Отправила. После кричала в метель, а чувство свободы заполняло грудь, разрывая ее. Надо мной никто не властен. Лоис Вейн живет как хочет.
До поры, до времени, милая Мици. До поры, до времени.
А потом он завел закрытый профиль-страничку в Инстаграме. Помню, как вилась вокруг закрытой двери. Когда-то ранее укоряя девочек, парящихся из-за того, что на аватарку поставить, потому что увидит ОН, теперь сама вела себя, как идиотка, тщательно выбирая фотографию. Но был игнор, как и было ожидаемо. Расти МакНафф никогда не впустит в свой внутренний мир никого извне. Интровертность в нем влекла сильнее, чем должна была. Потому что я сама такая же. Готова стереть с лица земли тех, кто посягает на мое. Готова закрыться на замок и никогда не выходить по стилю жизни Бродского, также и не пуская никого внутрь. Не доверяя. Отвратительная миру чужачка. Он-то фотографируется в костюмах от Армани. А я жизнь проживаю с дырою в кармане. Вся моя жизнь стоит дешевле его обуви. И смех, и грех. А я до сих пор могу уснуть, только крепко обняв и прижав к себе подушку с лейблом его машины… Словно могу купить его присутствие, окружив себя вещами, связанными с ним… Расти, Расти… Ауди… Столько лет партнерства с STC… Дура… Страшнее всего все понимать. Понимать, что это ничего не даст. Понимать, что это реальность, в которой никогда ничего не суждено с ним, но ничего не мочь с этим поделать. Поделать с собой и своим безрассудным сердцем…
Но вот приходит ночь. И когда бороться с собой уже невозможно, сминая простыни, шепчешь в полубреду, пока тело и рассудок горят в агонии…
— Я искажу реальность. Я изменю ход времени. Я сделаю мечты единственным существующим миром. Я раскручу Вселенную против ее оси и зашвырну в пропасть. Я раскрошу камни несудьбы на песчинки предназначения, чтобы никогда не расставаться с тобой. Даже реальный твой прототип скажет, что я сошла с ума. Пусть так. Но где-то там, ночью, стоит мне только закрыть глаза, появится поле розовых и синих цветов, фосфоресцирующих и наполняющих полнолунное небо малиновыми и голубыми отсветами. Посреди этого поля в лесу, склонив голову тебе на грудь, я тихо пожалуюсь на то, как я устала от жизни и ее боли, от своего дохлого и чахлого организма. И ты, коротко поцеловав в макушку, скажешь: «Знаю, родная, но я с тобой, и ты все переживешь». И я буду знать, что переживу. Ведь ты со мной… Пусть и ненастоящий…
Ложь, ложь, кругом одна ложь. Боги. Я смертельно устала обманывать себя, а посмотреть в глаза действительности не желаю. Мне проще кромсать пальцы в мясо при свете тусклой свечи и жечь его инициалы, написанные моей кровью, на огне… Что я скажу ему?.. Любой подход бредовый. Я полюбила Вас, потому что Вы сыграли Дракулу, а я целый астральный мир воссоздала между своей идеальной «я» и Вашим героем… У нас даже дом был.
Лоис. Вейн. Никогда. Не. Жила. В. Реальности.
Горькая правда.
Но любые слова не охарактеризуют моей привязанности. Слишком они праздны. Им никогда не описать то, что со мной творится… Расти… Я все равно полечу в NSW. Мне плевать на голос разума…
Добралась я к месту назначения через два года. К своим двадцати девяти годам. Попала на премьеру одного из фильмов Расти МакНаффа, в котором он исполнял эпизодическую роль. Когда собиралась подойти, увидела ошивающуюся рядом фанаточку местного помола, безуспешно пытавшуюся взять интроверта за руку. Подойдя и поправив прическу, я улыбнулась ей искренне и открыто. Аня. Гласило имя на пропускном на мероприятие бейдже. Русская. Что ж. Язык славян я и сама изучала в Университете и знала неплохо. Все еще улыбаясь и не меняя дружелюбной интонации, я тихо произнесла по-русски.
— Убрала от него руки, а не то я решу, что твоя голова не идет тебе к шее.
Затравленно оглянувшись, Аня дала стрекача, а я повернулась к нему, все еще сияя улыбкой. Лицо его исказилось. Почти что неприязненно. Узнал мой фейс с портрета, приложенного к письму. Или мой смертельный Инстаграм пролистал. Что ж. Велком… Говорила мало и сумбурно. Мысли были пьяные. Потом он склонился и тихо произнес.
— Я помню Ваше письмо. Успокойтесь. Живите дальше. Я — не тот, кто Вам нужен. Я не гожусь в молодые люди. У меня своя жизнь. Я люблю Сандру и Райли с Майло. Обретите иной смысл уже, наконец. Моя жизнь стала хуже с тех пор, как Вы в ней появились. Ваша тяга и меня на дно затягивает. Ответьте лишь на один вопрос, милая. Почему к Вашим годам Вы не нашли ни одного достойного мужчину для себя?
— Потому что Вас из меня ни один экзорцист еще не выскреб. Ни молитвой, ни распятием, ни святой Библией, ни обрядом изгнания. — Скромно улыбаясь, ответила я…
Вот так бездарно и пообщались. Затем он просто ушел. Хорошо хоть виниловую пластинку со своей любимой группой забрал из моих рук. Неблагодарный ты сукин сын. Так посылать к чертям еще надо уметь… А я все равно тебя люблю. Плевать мне… Люблю, но оскорблять себя не позволю.
Оказавшись в кругу каких-то молодых парней, позволила утащить себя в местный бар под его тяжелым осуждающим взглядом из толпы. Приложившись к алкогольному мохито, сидела в шумной компании за столом из четверых парней и меня. Лоис Вейн надирается до усрачки… А чем еще заняться, когда смысл жизни посылает на-а-а небо за звездочкой? Не зря кто-то когда-то сказал, что нужно любить жизнь больше ее смысла, тогда и только тогда можно стать счастливой. Может и потанцую с парнями. Крутые вибрации. Алкоголь уже шумит в голове, ноги ватные, а в сознании все равно сквозит лишь мысль о том, что он меня к черту послал. А я красивая была. Платьишко, прическа. Идиотка малохольная… Господи, как же больно. За что этот ад без начала и конца?..
— А за то, что позволила разверзнуться ему сама. Страдай, мразь. — Ласково прошептало подсознание.
— Спасибо. — Тихо ответила я, глотая ледяной обжигающий мохито.
Обернувшись за столиком, вижу его в толпе. Нелепая зелено-голубая фланелевая рубашка с геометрическими узорами. Переоделся, надо же. Подходит к нам. Смотрит сосредоточенно и почти злобно. Кто-то из парней за столом выкрикивает.
— Клубняк и столик не для старперов. Проваливай.
А я смотрю в серо-голубые глаза, молча.
— Лоис. Либо в гостиницу, либо домой. Я не шучу. — Тихий, вкрадчивый голос. Этот голос вызывал только пьяное желание поржать в ответ.
— Оо, глядите-ка. Папочке не все равно. Понимаешь, в чем дело? Это мой столик, мое мохито, моя музыка. И сейчас я буду танцевать здесь. У вон того шеста. Потому что на меня действует МОЙ алкоголь. А ты — чужое. Вот и иди с миром. Пока я не заставила уйти с войной.
Тогда, без слов, он схватил меня за руку и поволок прочь. Когда парни попробовали остановить его, он просто окинул их пронзительным взглядом, от которого холодок даже по мне пробежал, и они решили не вмешиваться. Я упиралась. Била его, как могла, падала на него, дыша перегаром. Я хотела причинить ему боль, которую испытывала сама, но это было не в моей власти.
— Какое тебе дело до меня? — Наконец сорвавшись, выкрикнула я. — Ты ничего ко мне не чувствуешь, и МНЕ, слышишь, МНЕ с этим жить!..
— Сгнить в баре и пойти по рукам я тебе не позволю. Я не могу быть с тобой, но это вовсе не означает, что ты мне безразлична, Лоис. Ты здесь из-за меня, как бы там ни было. И пропасть тебе в моем городе я не дам.
— Не тошнит еще от статуса Белого Рыцаря и ощущения собственной правильности, идиот несчастный?..
— Ты — самое неправильное, что было в моей жизни, Лоис. — На короткое время притянув меня к себе, он коснулся моих губ своими под звуки бешеного ритма оглушительной музыки. Ей-богу, я не хотела, чтобы это вообще кончалось, но больше он мне ничего не позволил. Заметив, что я успокоилась, послушно выходя за ним из бара и устремилась по направлению к близлежайшей гостинице, он пошел прочь, не оборачиваясь.
***
Тридцать один год спустя.
Его внезапная болезнь и кома заставили меня вернуться в NSW тридцать лет спустя. Все это время я больше ничего не предпринимала. Жила с тем, с чем он меня оставил тогда, выходя из бара, теряя друзей и близких, которых забирала судьба и смерть. Не помню, как отыскала больницу, где он пребывал в предсмертном состоянии. Возле двери в палату сидела Сандра МакНафф. Черные круги залегли под ее глазами, похоже, что она не спала несколько ночей. Особо не надеясь, что меня пустят, я крикнула ей, что здесь Лоис Вейн. Сандра только сделала короткий, неясный для меня жест рукой, позволяя охране пропустить. Когда я тихо села рядом, положив подбородок на сплетенные пальцы рук, старая женщина тихо прошептала.
— Знаешь. Я ненавидела тебя почти что всю свою жизнь. Не смотря на то, что он поступил правильно, выбрав семью, а не ежеминутное увлечение, до последних дней он тебя не забыл. Как бы там ни было, он восхищался тобой, Лоис Вейн. Не каждый дав клятву вечной любви, смог сдержать ее всю жизнь. Без надежды и ответа. Наверное, ты прожила жизнь в агонии… Не только мой муж восхищался тобой. Честно говоря, я тоже.
— Ненависть была взаимной, Сандра. — Я улыбнулась из последних сил. — Всю жизнь я считала, что ты забрала мое… Но сейчас это не имеет никакого значения.
Зажав руку старушки в своей, я улыбнулась сквозь слезы. — Любовь всей моей жизни уходит. От нас обеих. Кажется, пора принять друг друга, и из ненависти прорастить зерно терпения…
Я оставалась в больнице все шесть дней, пока сердце Расти МакНаффа не остановилось…
***
На похороны и кремацию я не явилась. Срывать церемонию истерическим ревом, расшвыривать гостей и все, что попадается под руку, наверное, не мой стиль, но и иначе я бы не смогла себя вести. Я никогда не умела отпускать людей, а отпустить его вообще было выше моих сил…
Я явилась в колумбарий гораздо позже… Несколько дней спустя.
Любящий муж. Любящий отец. Да таким он и был. Если бы он был похоронен, я бы испоганила его камень своей губной помадой, написав поверх высеченных его семьей в граните букв: «Любимый и проклятый женщиной, которую отверг». Чтобы он знал, наверняка, что я и на том свете ему покоя не дам.
Сейчас же я просто забрала урну с собой. К себе, в свой город, мне ее не перевезти. Что ж. Придется издыхать здесь. В NSW.
***
Вот так бесславно и подошла к концу жизнь Лоис Вейн, сдержавшей обещание любить единственного мужчину вечно.
Ложка задрожала в руке, сделав еще один оборот против часовой стрелки, размешивая мутный серый прах в чашке. Ты навсегда останешься со мной. Ты навсегда останешься во мне. Любовь моя. Расти…
Всего пара капель аконита завершат дело.
Я сделала большой глоток чая с прахом любимого и ядом. Прощай, Лоис Вейн. Больше никаких последних шансов…
В полутьме гостиничного номера никто не увидел, как выпала чашка из старческой дрожавшей руки, дергавшейся в конвульсии, и как не стало на земле Лоис Вейн, вместе с ее голосами в голове, призраками и внутренними демонами. Быть может, даже то малое, что было, она сама же и придумала, не в силах справиться с коварным чудовищем по имени Реальность. Как знать…
Прощай, Лоис Вейн. Больше никаких последних шансов…
10.12.2015
Когда-то я писала о нас с тобой истории… Теперь же и слова выдавить о тебе не могу…
Чашка с чаем на столе. Маленькая ложечка, чтобы размешать. Урна с прахом напротив. Я с невыносимой любовью окидываю ее взглядом. Взглядом глаз, заволоченных слезами. Сегодня еще есть. А завтра никогда не наступит. Не для меня. Не без него…
У Расти МакНаффа было много поклонников. Многим нравилась его улыбка, его разноплановые роли в кино, но все они при любой удобной возможности либо желали свинтить куда подальше, либо им приспичивало высказаться, что что-то в нем их стало не устраивать. Стареет, появляются морщины. Можно подумать, что это не неизбежно. Можно подумать, он обязан исполнять их прихоти и требования. Прихоти отребья этой планеты. Которые предадут, не моргнув и глазом. Пусть простит меня. Я не такая. И никогда не была такой. Я была его цепной собакой. Рвала за него глотки всем, кто меня не устраивал. Поэтому меня ненавидели, но я охотно мирилась с ролью всеми презираемой буйнопомешанной. Лоис Вейн. Лоис Вейн. Сколько раз это имя произносили в контексте ненависти. Сколько за эти годы сменилось поклонников, и каждый раз находился тот, кто хотел плюнуть в лицо Лоис Вейн: администратору публичных страниц о популярном кинодеятеле Расти МакНаффе, создательнице сайта, хранительнице памяти о каждом его шаге. Нет. Я бы никогда не позволила ему принадлежать им. Никогда.
— Это ничего… — Коснувшись двумя пальцами позолоченной урны, я улыбнулась. Улыбка сквозь слезы. — Ты всегда будешь со мной. Ты всегда будешь во мне… Расти… Расти… Столько лет… Я как неприкаянная по тебе, с тобой… Пусть они все валят к чертям собачьим… Сколько их было и сколько еще будет. Адекватных и верных один на сто. Но… Я с тобой и в смертный час. Я не ожидала, что доживу до шестидесяти. Но вот сижу и себе не верю… Расти… За всю эту жизнь у нас было лишь два разговора, один поцелуй, неискренний и фальшивый. И ничего больше. Но я не злюсь. Я отпустила злость уже давно… По правде говоря, на тебя я никогда бы не смогла злиться… Ты покинул свою семью, а на деле я ощущаю лишь, что ушел от меня, что облик твой померк…
Ложечка в чае размешивала посеревшую жидкость. Отравлюсь, но покоя мне не будет. Я не дам себе покоя. Не зря с момента его смерти я не снимаю черное с себя. Я не позволю себе выйти из траура. Потому что это бы значило не пресловутое людское «жить дальше», а неприглядное «предать человека, который столько значил»… Я грустно улыбнулась, пропев.
— С моря он ко мне придет,
В жены он меня возьмет,
Милый Бобби Шафто…
«Полузабытая песня любви»… Столько лет назад я ее читала… Будто бы несколько жизней назад. Она стала моей настольной книгой. И я, как и Димити, не верю… Отказываюсь верить в то, что он умер… Расти… Никого, кроме призраков не осталось. Вся моя семья ушла в лучший мир. Друзья юности, кто ушел, а кто ушел вслед за семьей. У меня никого и ничего нет. Я всего лишь шестидесятилетняя старуха без судьбы… Остался один лишь прощальный подарок для меня самой… Но я не могу одарить себя им, покуда не рассказала Вам мою историю. Зовут меня Лоис Вейн…
***
Тридцать три года назад.
— В час ночной, когда вскрываются все пороки, когда невозможно бежать от себя. Когда позвоночник ломается, словно веточка, в желании стать к тебе ближе. Когда ночь срывает покровы запретов, заставляя думать о любимом лице и теле и скучать по моментам, в которые тебя вижу, которые святостью исполнены для меня. Этой хрупкой и ломкой испорченной святостью. Когда замерзаешь, индевеют руки и ноги, а тело не желает слушаться, желая к тебе, желая тебя. Одного тебя навечно. Забрать, выкрасть тебя от мира и сделать своим навсегда. Огонь пунктиром ползет по позвоночнику и бьет в легкие. Я попала, я пропала. Я не могу от себя сбежать. Мне душно в этой жизни. Приходи спасти меня от нее. Дай мне себя или смерть. Любое избавление приветственно, лишь чтобы никогда не быть человеком, не просыпаться, натягивая кожу на скелет по утрам, в ежедневном состоянии, когда кажется, что освежевали, разрезали и зашили, а тебе надо продолжать ходить дальше, улыбаясь презренному ненавистному человечеству, от которого спасительным барьером стали твои глаза. Ты стал всем во всём, оставив выжженную оболочку, которой плевать на все вокруг кроме тебя. Но тебя нет рядом. Рассудок играет со мной еженощно, а сил в теле все меньше. Зачем, по сути, медленное умирание человеку? Это давно не романтизация фатализма. Это фатализм и есть. Каждая пульсирующая венка, каждый импульс, каждая нервная реакция — все ты. Ты во всем. Я обезумела. И я не хочу спасения от этого безумия. Лучше быстрая гибель в полете, пока еще можешь сиять. Сиять, потому что твои голубые глаза освещают собой эту планету.
Нет, нет, нет… Разорвав лист бумаги, я смела клочки со стола на пол. Не то, не то… Слишком интимно. Не могу позволить себе фривольный стиль. Первое впечатление самое важное. Думай, Лоис. Это письмо для того, кто тебя знает… А незнакомому мужчине… Черт, черт, черт, проклятие. Куда я попала… Отбросив авторучку, я уставилась невидящим взглядом в окно…
Я ведь еще и ехать собралась. На премьеру нового фильма знаменитого на весь Новый Южный Уэльс киноактера и режиссера — Расти МакНаффа, который умудрился так влезть ко мне в сердце, что я смела все приоритеты ради этой цели. Снова задумавшись, я наблюдала за снегопадом в апреле за оконным стеклом…
А что по сути своей изменит поездка? А ничего. Мои здравомыслящие друзья уверяют ни на что не надеяться, а знакомые, для которых вся жизнь проста, как пять копеек, даже в этом идут против системы: «Приедешь, заведете ребеночка. Приедешь, как знать. Удача всегда улыбается тем, кто не отступает. Поженитесь. Приедешь, бросит он свою старую овцу. Да ладно тебе. Совратить мужика не так и сложно. Достаточно бабой быть». И так далее, и тому подобное. Право, смешно. Столько людей в интернете твердили о том, что он — мое искаженное сознание, которому так необходимо выдумать мужика рядом, но, право, послушаешь самих индивидуумов рода человеческого, и задумаешься. Задумаешься до смеха с пеной у рта о том, какие окружающие льстивые. Или наивные. Или все сразу. Да не бывать ничему никогда. Хоть сколько раз намекнет гадание на Таро. Хоть сколько раз кому-то свыше было угодно, чтобы все это длилось, не отпуская десятилетиями. Правда неприглядная. Она одна. Ничего. Никогда. Ты собираешься ехать, не надеясь на что-то, а чтобы осознанную точку поставить. Провести грань. В идеальном варианте это бы звучало: «Девочка, мне грустно слышать подобное. И я никогда не буду счастлив, пока человек, который ко мне и моему творчеству столь небезразличен, не будет счастлив, обретя свое счастье. Без меня. Вдали от меня и отдельно от меня.» Худших вариантов вообще бесконечное множество. От «Пошла вон!» до «Уберите это с моего пути». Так куда как проще на подобное с ненавистью в глазах сказать, как омерзительно все, что связано с ним. Он. Его семья. Его супруга. Ее омерзительная готовка, которой она травит его год от года. Выплюнуть, как невыносимо тошнило от него все эти годы, наговорить несусветных гадостей и уйти с высоко поднятой головой. И, затаившись где-нибудь в темном переулке, пока не видит, сползти спиной по стене в разрывающих грудь рыданиях, как поступают все сильные и независимые женщины.
Как много и как мало… Испрашивала его у всей нечистой. Оставила незаживающие шрамы на теле, душе и жизни. Рисовала кровью его инициалы на бумаге, а потом жгла. Горели, плавились и плясали эти окровавленные «RM», словно бесы на дьявольском огне. Всю себя разбила, не помня ничего из того, что было раньше. Но даже это не больно. Не больно было вспоминать и ощущать, как лезвие бритвы скользит по коже в дешевом туалете одного из торговых центров Нью-Йорка. Закладывать душу и даже несколько лет жизни. Больно лишь видеть его. С ней. До сих пор. Спустя все эти годы. Дешевый пафос и трагедия. Ты хочешь покупать ему дорогие подарки. Ты хочешь одевать его в дорогую одежду. Ты хочешь самого лучшего. А на деле. Ему достаточно посредственного стакана с водой с посредственной бабенкой, выпендрёжничающей веночком на башке в стиле по тамблеру. И все.
А ты выводишь вновь и вновь на письме, в своих рассказах, пока дьявольский скрипач водит твоими руками по гаджету против твоей воли, пока ты становишься посмешищем и для себя, и для окружающих, кто никогда не поймет и будет продолжать костерить тебя, на чем стоит свет: «И тогда наши тела схлестнулись в неистовом пламенном огне страсти. Рука к руке. Кожа к коже. Рассудок сгорал в огне. О, Господи. Боже… Я ждала этого момента пятнадцать лет».
А пока пишешь, ироническая улыбка блуждает по полумертвым губам, переходящая в истерический смех. Смех над собственной глупостью. Ирония над чувствами, в которые заковала себя сама добровольно. Когда. Никто. Об. Этом. Не. Просил.
Идиотка… Конченная… Но почему-то, поглядев в его бессовестные серо-голубые глаза, я как-то резко забываю, какими словами себя называю в моменты просветлений. Счастливое безумие того, что Расти МакНафф просто существует в этом мире, заволакивает сознание.
Вновь обращаю взор к бумаге и вывожу на ней слова. Да… Так будет правильно.
— А я одинока к своим двадцати семи. У меня до сих пор не было ни бойфренда, ни мэнфренда (игра слов такая игра слов), и я не сожалею об этом. Потому что нет другого мужчины для меня кроме Вас во всем мире, во всей Вселенной…
Нет на земле другого Вас. Это для меня роковое. Цитировать поэтов Лоис Вейн любила всегда… Перечитав письмо, я даже рассмеялась сквозь слезы…
Романтика? Да. Сопливые девчонки лет тринадцати-четырнадцати именно так и скажут. Но что скажет и подумает взрослый мужчина за пятьдесят, прочитав это? Он — не идиот. А ход моих мыслей понять человеку старше меня почти в два раза — дело пустяковое.
Еще раз окинув взглядом строчки об отсутствии бойфренда за всю жизнь, я отчетливо увидела красными буквами готическим шрифтом 72-м кеглем поверх черных букв романтической муры слова с тремя восклицательными знаками: «ДЕФЛОРИРУЙ. МЕНЯ. НЕМЕДЛЕННО. Я. БОЛЬШЕ. НЕ. МОГУ!!!»
Опущенная дрянь ты, Лоис Вейн. Не стоит даже ждать, что он этого не почувствует. Обманывай впечатлительных девочек моложе тебя, мужчину мечты не обманешь… Да и черт с ним. Пусть считает меня озабоченной маньячкой. Я кукарекнула, а там хоть не рассветай…
Лоис Вейн или крик о помощи. Еще один невидимый заголовок для письма. Дура… Делаю, и обида плещет через край. Потому что знаю, чем дело окончится. Равно как и мой подарок полетит в какую-нибудь помойку после иронической улыбки от постскриптума: «Мастеру от Маргариты. Если бы Воланд мог предложить мне сделку, я бы отпраздновала бал нечисти даже с терновым венцом на голове, чтобы мне подарили Вас, мой гений».
Все. Готово. Да будет так.
Отправила. После кричала в метель, а чувство свободы заполняло грудь, разрывая ее. Надо мной никто не властен. Лоис Вейн живет как хочет.
До поры, до времени, милая Мици. До поры, до времени.
А потом он завел закрытый профиль-страничку в Инстаграме. Помню, как вилась вокруг закрытой двери. Когда-то ранее укоряя девочек, парящихся из-за того, что на аватарку поставить, потому что увидит ОН, теперь сама вела себя, как идиотка, тщательно выбирая фотографию. Но был игнор, как и было ожидаемо. Расти МакНафф никогда не впустит в свой внутренний мир никого извне. Интровертность в нем влекла сильнее, чем должна была. Потому что я сама такая же. Готова стереть с лица земли тех, кто посягает на мое. Готова закрыться на замок и никогда не выходить по стилю жизни Бродского, также и не пуская никого внутрь. Не доверяя. Отвратительная миру чужачка. Он-то фотографируется в костюмах от Армани. А я жизнь проживаю с дырою в кармане. Вся моя жизнь стоит дешевле его обуви. И смех, и грех. А я до сих пор могу уснуть, только крепко обняв и прижав к себе подушку с лейблом его машины… Словно могу купить его присутствие, окружив себя вещами, связанными с ним… Расти, Расти… Ауди… Столько лет партнерства с STC… Дура… Страшнее всего все понимать. Понимать, что это ничего не даст. Понимать, что это реальность, в которой никогда ничего не суждено с ним, но ничего не мочь с этим поделать. Поделать с собой и своим безрассудным сердцем…
Но вот приходит ночь. И когда бороться с собой уже невозможно, сминая простыни, шепчешь в полубреду, пока тело и рассудок горят в агонии…
— Я искажу реальность. Я изменю ход времени. Я сделаю мечты единственным существующим миром. Я раскручу Вселенную против ее оси и зашвырну в пропасть. Я раскрошу камни несудьбы на песчинки предназначения, чтобы никогда не расставаться с тобой. Даже реальный твой прототип скажет, что я сошла с ума. Пусть так. Но где-то там, ночью, стоит мне только закрыть глаза, появится поле розовых и синих цветов, фосфоресцирующих и наполняющих полнолунное небо малиновыми и голубыми отсветами. Посреди этого поля в лесу, склонив голову тебе на грудь, я тихо пожалуюсь на то, как я устала от жизни и ее боли, от своего дохлого и чахлого организма. И ты, коротко поцеловав в макушку, скажешь: «Знаю, родная, но я с тобой, и ты все переживешь». И я буду знать, что переживу. Ведь ты со мной… Пусть и ненастоящий…
Ложь, ложь, кругом одна ложь. Боги. Я смертельно устала обманывать себя, а посмотреть в глаза действительности не желаю. Мне проще кромсать пальцы в мясо при свете тусклой свечи и жечь его инициалы, написанные моей кровью, на огне… Что я скажу ему?.. Любой подход бредовый. Я полюбила Вас, потому что Вы сыграли Дракулу, а я целый астральный мир воссоздала между своей идеальной «я» и Вашим героем… У нас даже дом был.
Лоис. Вейн. Никогда. Не. Жила. В. Реальности.
Горькая правда.
Но любые слова не охарактеризуют моей привязанности. Слишком они праздны. Им никогда не описать то, что со мной творится… Расти… Я все равно полечу в NSW. Мне плевать на голос разума…
Добралась я к месту назначения через два года. К своим двадцати девяти годам. Попала на премьеру одного из фильмов Расти МакНаффа, в котором он исполнял эпизодическую роль. Когда собиралась подойти, увидела ошивающуюся рядом фанаточку местного помола, безуспешно пытавшуюся взять интроверта за руку. Подойдя и поправив прическу, я улыбнулась ей искренне и открыто. Аня. Гласило имя на пропускном на мероприятие бейдже. Русская. Что ж. Язык славян я и сама изучала в Университете и знала неплохо. Все еще улыбаясь и не меняя дружелюбной интонации, я тихо произнесла по-русски.
— Убрала от него руки, а не то я решу, что твоя голова не идет тебе к шее.
Затравленно оглянувшись, Аня дала стрекача, а я повернулась к нему, все еще сияя улыбкой. Лицо его исказилось. Почти что неприязненно. Узнал мой фейс с портрета, приложенного к письму. Или мой смертельный Инстаграм пролистал. Что ж. Велком… Говорила мало и сумбурно. Мысли были пьяные. Потом он склонился и тихо произнес.
— Я помню Ваше письмо. Успокойтесь. Живите дальше. Я — не тот, кто Вам нужен. Я не гожусь в молодые люди. У меня своя жизнь. Я люблю Сандру и Райли с Майло. Обретите иной смысл уже, наконец. Моя жизнь стала хуже с тех пор, как Вы в ней появились. Ваша тяга и меня на дно затягивает. Ответьте лишь на один вопрос, милая. Почему к Вашим годам Вы не нашли ни одного достойного мужчину для себя?
— Потому что Вас из меня ни один экзорцист еще не выскреб. Ни молитвой, ни распятием, ни святой Библией, ни обрядом изгнания. — Скромно улыбаясь, ответила я…
Вот так бездарно и пообщались. Затем он просто ушел. Хорошо хоть виниловую пластинку со своей любимой группой забрал из моих рук. Неблагодарный ты сукин сын. Так посылать к чертям еще надо уметь… А я все равно тебя люблю. Плевать мне… Люблю, но оскорблять себя не позволю.
Оказавшись в кругу каких-то молодых парней, позволила утащить себя в местный бар под его тяжелым осуждающим взглядом из толпы. Приложившись к алкогольному мохито, сидела в шумной компании за столом из четверых парней и меня. Лоис Вейн надирается до усрачки… А чем еще заняться, когда смысл жизни посылает на-а-а небо за звездочкой? Не зря кто-то когда-то сказал, что нужно любить жизнь больше ее смысла, тогда и только тогда можно стать счастливой. Может и потанцую с парнями. Крутые вибрации. Алкоголь уже шумит в голове, ноги ватные, а в сознании все равно сквозит лишь мысль о том, что он меня к черту послал. А я красивая была. Платьишко, прическа. Идиотка малохольная… Господи, как же больно. За что этот ад без начала и конца?..
— А за то, что позволила разверзнуться ему сама. Страдай, мразь. — Ласково прошептало подсознание.
— Спасибо. — Тихо ответила я, глотая ледяной обжигающий мохито.
Обернувшись за столиком, вижу его в толпе. Нелепая зелено-голубая фланелевая рубашка с геометрическими узорами. Переоделся, надо же. Подходит к нам. Смотрит сосредоточенно и почти злобно. Кто-то из парней за столом выкрикивает.
— Клубняк и столик не для старперов. Проваливай.
А я смотрю в серо-голубые глаза, молча.
— Лоис. Либо в гостиницу, либо домой. Я не шучу. — Тихий, вкрадчивый голос. Этот голос вызывал только пьяное желание поржать в ответ.
— Оо, глядите-ка. Папочке не все равно. Понимаешь, в чем дело? Это мой столик, мое мохито, моя музыка. И сейчас я буду танцевать здесь. У вон того шеста. Потому что на меня действует МОЙ алкоголь. А ты — чужое. Вот и иди с миром. Пока я не заставила уйти с войной.
Тогда, без слов, он схватил меня за руку и поволок прочь. Когда парни попробовали остановить его, он просто окинул их пронзительным взглядом, от которого холодок даже по мне пробежал, и они решили не вмешиваться. Я упиралась. Била его, как могла, падала на него, дыша перегаром. Я хотела причинить ему боль, которую испытывала сама, но это было не в моей власти.
— Какое тебе дело до меня? — Наконец сорвавшись, выкрикнула я. — Ты ничего ко мне не чувствуешь, и МНЕ, слышишь, МНЕ с этим жить!..
— Сгнить в баре и пойти по рукам я тебе не позволю. Я не могу быть с тобой, но это вовсе не означает, что ты мне безразлична, Лоис. Ты здесь из-за меня, как бы там ни было. И пропасть тебе в моем городе я не дам.
— Не тошнит еще от статуса Белого Рыцаря и ощущения собственной правильности, идиот несчастный?..
— Ты — самое неправильное, что было в моей жизни, Лоис. — На короткое время притянув меня к себе, он коснулся моих губ своими под звуки бешеного ритма оглушительной музыки. Ей-богу, я не хотела, чтобы это вообще кончалось, но больше он мне ничего не позволил. Заметив, что я успокоилась, послушно выходя за ним из бара и устремилась по направлению к близлежайшей гостинице, он пошел прочь, не оборачиваясь.
***
Тридцать один год спустя.
Его внезапная болезнь и кома заставили меня вернуться в NSW тридцать лет спустя. Все это время я больше ничего не предпринимала. Жила с тем, с чем он меня оставил тогда, выходя из бара, теряя друзей и близких, которых забирала судьба и смерть. Не помню, как отыскала больницу, где он пребывал в предсмертном состоянии. Возле двери в палату сидела Сандра МакНафф. Черные круги залегли под ее глазами, похоже, что она не спала несколько ночей. Особо не надеясь, что меня пустят, я крикнула ей, что здесь Лоис Вейн. Сандра только сделала короткий, неясный для меня жест рукой, позволяя охране пропустить. Когда я тихо села рядом, положив подбородок на сплетенные пальцы рук, старая женщина тихо прошептала.
— Знаешь. Я ненавидела тебя почти что всю свою жизнь. Не смотря на то, что он поступил правильно, выбрав семью, а не ежеминутное увлечение, до последних дней он тебя не забыл. Как бы там ни было, он восхищался тобой, Лоис Вейн. Не каждый дав клятву вечной любви, смог сдержать ее всю жизнь. Без надежды и ответа. Наверное, ты прожила жизнь в агонии… Не только мой муж восхищался тобой. Честно говоря, я тоже.
— Ненависть была взаимной, Сандра. — Я улыбнулась из последних сил. — Всю жизнь я считала, что ты забрала мое… Но сейчас это не имеет никакого значения.
Зажав руку старушки в своей, я улыбнулась сквозь слезы. — Любовь всей моей жизни уходит. От нас обеих. Кажется, пора принять друг друга, и из ненависти прорастить зерно терпения…
Я оставалась в больнице все шесть дней, пока сердце Расти МакНаффа не остановилось…
***
На похороны и кремацию я не явилась. Срывать церемонию истерическим ревом, расшвыривать гостей и все, что попадается под руку, наверное, не мой стиль, но и иначе я бы не смогла себя вести. Я никогда не умела отпускать людей, а отпустить его вообще было выше моих сил…
Я явилась в колумбарий гораздо позже… Несколько дней спустя.
Любящий муж. Любящий отец. Да таким он и был. Если бы он был похоронен, я бы испоганила его камень своей губной помадой, написав поверх высеченных его семьей в граните букв: «Любимый и проклятый женщиной, которую отверг». Чтобы он знал, наверняка, что я и на том свете ему покоя не дам.
Сейчас же я просто забрала урну с собой. К себе, в свой город, мне ее не перевезти. Что ж. Придется издыхать здесь. В NSW.
***
Вот так бесславно и подошла к концу жизнь Лоис Вейн, сдержавшей обещание любить единственного мужчину вечно.
Ложка задрожала в руке, сделав еще один оборот против часовой стрелки, размешивая мутный серый прах в чашке. Ты навсегда останешься со мной. Ты навсегда останешься во мне. Любовь моя. Расти…
Всего пара капель аконита завершат дело.
Я сделала большой глоток чая с прахом любимого и ядом. Прощай, Лоис Вейн. Больше никаких последних шансов…
В полутьме гостиничного номера никто не увидел, как выпала чашка из старческой дрожавшей руки, дергавшейся в конвульсии, и как не стало на земле Лоис Вейн, вместе с ее голосами в голове, призраками и внутренними демонами. Быть может, даже то малое, что было, она сама же и придумала, не в силах справиться с коварным чудовищем по имени Реальность. Как знать…
Прощай, Лоис Вейн. Больше никаких последних шансов…
10.12.2015
Ветром коснуться б румянца ланит, Уст целовать твоих пьяный фарфор, Море в груди моей буйной шумит, Волны уносят мой дух на Босфор.
#L #V
Я переступила через порог дома. Что-то здесь было не так. То ли дело было в том, какой сегодня день, то ли нервировало ожидание чего-то, я пока понять не могла, но уже точно знала, что здесь абсолютно точно что-то не так. Поднявшись по ступенькам лестницы, скользнув в дверной проем в кромешной тьме, я внезапно угодила в скользкие сети липкой паутины. Какая-то, все еще человеческая часть меня истошно хотела кричать от ужаса, но, собравшись с мыслями и держа в разуме, что я — вампир, и по сути мертва, я просто молниеносным движением когтей разорвала паутину, выпуталась из плена и двинулась дальше. Сделав еще несколько шагов, я наткнулась на фигуры. Излучая неоновое свечение в полной темноте, они щелкали челюстями и скрежетали конечностями. Целая толпа полуживых скелетов. Они выстроились, словно стражи у ворот, охраняя неприступную крепость. Проходя мимо них, я заметила красное свечение в пустых глазницах.
Отвратительные твари, пусть и не настоящие, изготовленные манекены из пластика, щелкнули пальцами-костяшками снова, цепляя меня за мой белый тонкий сарафанчик и за волосы. И тут же раздался истерический смех, извергшийся из механической пасти одного из скелетов.
— Попалась, красавица, хе-хе-хе.
Дальше — больше. Они задирали подол моего сарафана, изгибались ущипнуть меня за обнаженную коленку, за грудь, цепляли мои волосы, наматывая их на искусственные фаланги своих пальцев, демонически хохоча. Я многое повидала на своем не коротком веку, но в какой-то момент становилось, действительно, страшно, и вовсе не из-за того, что я люблю разыгрывать сентиментальный образ милой дурочки, который вроде как мне идет на руку. Меня до сих пор пугало все связанное со смертью, и он знал об этом. Знал, но продолжал искусно на этом играть. Мой совратитель и уничтожитель…
Коридоры замка, от входа до двери в нашу спальню, уставленные скелетами, казались бесконечными, но все-таки подошли к концу и они. Но это был, как оказалось, далеко не конец. Внезапно, какой-то гибкий хлыст обхватил меня за талию и притянул к стене, высоко над уровнем пола. Хлыст оказался гибким, но металлическим. Я была не в силах вырваться, как ни пыталась сделать это.
Отвлекшись от ощущения закованности лишь несколько минут спустя, я вижу, что по моим ногам ползают отвратительные черные пауки, а по стенам — змеи, извиваясь своими неестественно длинными телами. Я совершаю судорожное движение руками в попытке вырваться, но незримые доселе кандалы материализуются прямо в воздухе, накрепко заточая мои руки в свои объятья, вжимая их в стену до хруста костей…
Я жду его появления. Этот тошный своей сладостью момент. Я чувствую на языке два вкуса, два ненавистных вкуса — мед и железо, естественный привкус крови.
Тьма не сразу позволяет увидеть его фигуру, двигавшуюся молниеносно и хаотически, так, что сначала я слышу его голос, а лишь потом вижу лицо.
— Скучала, любимая? — Последнее слово звучит искаженно, жестко, холодно, с долей насмешки и иронии в голосе. Я судорожно сглатываю слюну. Сердце, проделав несколько неровных па, взлетает на самый верх своей пробы боли. — Я не поздравлю тебя с днем рождения…
Он подходит ближе. Этого оказывается достаточно, чтобы мои глаза разглядели его лицо даже в кромешной темноте. Демонические злобные черты, искривленный ухмылкой рот, тонкие губы, острый нос, глаза — черные, самой квинтэссенции черноты, как глубокая пропасть без дна, длинные черные волосы, аккуратно забранные в высокий хвост, серьга в левом ухе, черные одежды, скрывающие под собой идеально очерченное тело хищника, убийцы. Убийцы, который не умеет убивать, не наигравшись.
— Более того. — Добавляет он уже гораздо тише, вжимаясь в меня всем телом, взмыв над полом к стене, на которой я оказалась распята, как бабочка на игле. — У меня даже подарка для тебя нет. Но…
Его губы вплотную прижимаются к моему уху, и холодный язык на секунду, скользнув языком по ушному завитку исчезает за заострившимися клыками. — Я буду драть тебя, пока ты не начнешь просить пощады. Медленно и со вкусом, до кровавых язв и нарывов.
Я судорожно на выдохе сглатываю слюну и закатываю глаза, пока кровь приливает к щекам, и даже во тьме по удовлетворенному хмыканию из его уст я понимаю, что он видит это. — Года идут, а ты все не меняешься. По меркам мира без магии две тысячи двенадцатый год, а мысль о том, как тебя будет драть твой граф все еще заводит тебя, моя маленькая сладкая шлюшка, моя сахарная подстилочка, моя фаворитка, моё волшебное сокровище?
Его зрачки стали вертикальными, а голос сошел на хрип, нашептывающий мне на ухо о похоти и боли, пока моя кожа покрывалась мурашками. Волнистый локон каштановых длинных волос, выбившись из прически, плавно опустился мне на щеку, и он почти с любовью убрал его с моего лица, пока я впала в состояние оцепенения от прикосновения холодных длинных и когтистых пальцев.
Мягко коснувшись моей нижней губы, подраспухшей от того, что я ее прикусила, и, нежно погладив ее, оставив несколько царапин от когтей, его пальцы ворвались в мой рот. На недолгое мгновение я обвила их языком. Еще раз сдавив мою губу в своих влажных пальцах, аккуратно проведя когтем по щеке, тем самым оставив на ней кровавую полосу и спустившись к шее, он крепко сжал ее в руке. — Как фарфоровая куколка, которую так легко сломать. Легкая, почти невесомая…
— Пожалуйста… — Тихо взмолилась я.
— Пожалуйста — оставить тебя в покое или, наоборот, приступить творить с тобой бесчинства? — Он все еще хищно улыбался. Кукловод. Мрачный коллекционер бабочек.
Но я не смогла больше произнести ни слова, едва шелестя свое немое «пожалуйста», только раззадорившее демона. Слезы потекли из моих глаз, стекая по шее в декольте белоснежного сарафана. Я смотрела в его глаза своими: широко раскрытыми, заполненными слезами, шепча это самое «пожалуйста», как мантру.
— Твой Бог услышал твои молитвы, моя несчастная девочка… Бедная Лорели… Столько лет в плену. Даже понимаю, почему ты хотела сбежать. Такую концентрацию тьмы и похоти выдерживать по меркам твоего мира — восемь, а нашего — восемьдесят, бедная, бедная девочка… Глупенькая, маленькая девочка. Годы миновали, а ты, все еще как та, с алтаря, в свои двенадцать. — Он расстегнул одну пуговицу сарафана, устремив взгляд в декольте на вздымающуюся в придыхании грудь. Переждав несколько мучительных секунд, он расстегнул вторую, крепко сжав в руках мой стан под грудью. Затем, также после паузы, расправился с третьей.
— Чувствуешь эту тошную сладость в груди, прелесть моя?.. Скажи вслух, что тебе нравится. Что угодно может соврать, но глаза - нет. Глубоко в душе ты сейчас опрометью бежать хочешь, чтобы спасти разум. Но сердце во хмелю. Ты отчаянно хочешь меня. Продолжать, мой мотылек?.. Или дать тебе улететь?..
— Молю. Продолжай. — Сквозь слезы прошептала я надорванным голосом. Резким движением руки, когтями он располосовал мой сарафан. Мои плечи оказались незащищенными под порывом невесть откуда взявшегося холодного воздуха и под его неуютным взглядом. Всеми силами желая скрестить руки на груди, я не могла этого сделать, потому что мешали кандалы.
— Давай. Свое самое сокровенное и грязное желание. Я исполню его. Только произнеси вслух, что мне с тобой сделать. Глядя мне в глаза. Давай, повторяй за мной…
— Я хочу, чтобы Владислав меня выдрал.
Я повторила то, что он сказал мне на ухо сквозь слезы, не поднимая головы и дрожа всем телом.
— Видишь. Признаться же совсем не сложно. — Рассмеялся он. — Но она сейчас думает, что ее, бедняжку, снова унизили. Я выволакиваю грязные мысли, это правда. Видеть, как ты трепещешь и заводишься, невозможно возбуждает. Ты же у меня заядлая сучка. Все равно слишком много одежды, когда тело, как птичка, просится из нее на свободу, как из клетки… Помочь тебе что ли…
Расстегнув лифчик, он сжал в руках мою грудь, царапая когтями соски.
Склонившись к моей левой груди, он впился в нее острыми клыками. Кровь теплой волной полилась по моему животу, сползая в трусики. Я зависла где-то на грани неба и земли. Боль танцевала дьявольскую чечетку со сладострастием где-то у моего горла.
Терзая мой сосок когтем, не прекращая пытку, он дождался, пока я, запрокинув голову, издам стон, а затем вцепился мертвой хваткой мне в шею, оставляя кровавые засосы на ней, на груди, животе и боках. Затем его руки скользнули по моему животу вниз и издевательски погладили меня по внутренней стороне бедра.
— Нет. Я не забыл про мою сладкую влажную розочку. Пусти меня внутрь. Шире ножки, бабочка.
Я повиновалась безмолвно, хоть и все еще дрожа от нервов, пока его, как истинного хищника, забавляла моя растоптанность и невозможность ему сопротивляться. Он провел пальцем по алчущей приоткрыться его рукам разгоряченной узкой щелочке через ткань моего нижнего белья. Внутри меня все отдалось безумной пульсацией, и кровь полетела по венам быстрее, поминутно ударяя в голову, приливая к щекам, и, наконец, моя уже истекавшая вагина раскрылась, сдавшись его настойчивым пальцам.
Освободив меня и отшвырнув на пол, он сорвал с меня белье, а его дразнящий язык, плавно двигающийся вверх-вниз, заставил мои ноги конвульсивно сжаться на его шее. Его черные волосы щекотали мое правое колено. Погладив меня по бедрам и их внутренней стороне, он резким движением развел мои колени, тем самым раскрывая мои половые губы шире и устремляясь языком к эпицентру наслаждения. Минуты не прошло, как я взорвалась в истошном крике, а он, поднявшись надо мной, глядя на меня с упреком в глазах, прошипел.
— Я ненавижу тебя, ненавижу так сильно. Ты всего лишь одна из многих. Человеческая шлюшка. Ты — никто. Я бы раздавил тебя. Мне хочется войти в тебя и не останавливаться, пока ты не обмякнешь, пока свет в твоих глазах не погаснет. Но что меня останавливает… Каждый раз, когда вижу, как ты бежишь по улице, пританцовывая, я думаю об этих стройных и тонких ножках, и, порочный же я ублюдок, о том, что между ними. О том, как буду трахать это сладкое место часами, доставляя безумное наслаждение нам обоим. О том, как ты будешь рвать простыни, в бреду зовя меня по имени. Все это… То счастье, которое я получаю, поглощая твое тело… Зная, что оно — единственное на земле, которое я хочу более всего на свете, и, зная, что это взаимно… Это невозможно сравнить ни с чем на этой или какой-либо другой планете. Я ненавижу тебя за это. Ненавижу за счастье, которое мне дарят твои поганые уста. Ну что ты смотришь заволоченным взглядом, приоткрыв рот. Не доводи меня до изнеможения, сомкни свои адские губы, пока не зацелованы до смерти…
Проведя языком по ложбинке моей груди, он добрался до моего рта и впился в него глубоким жадным поцелуем. Я ощущала свой вкус на его губах.
Его руки дрожали, гладя мою шею, а клыки уже прокусили мою нижнюю губу, которую он посасывал своими. Я вышла из оцепенения. Онемевшие руки, вернув себе контроль, полетели расстегивать его черную рубашку. Оставляя кровавый след от поцелуев, я прошлась губами по его шее, и груди, руками касаясь его напряженного тела и ведя ладонью по животу вниз.
— Ну что, сучка, хочешь, чтобы тебя выебали?..
Он произнес это тихо, сквозь плотно стиснутые от ярости зубы, расстегивая и теребя пряжку пояса брюк в руках.
— Умоляю, сделай это. Любовь моя, мой единственный…
Он повернул меня на живот и лег сверху, гладя руками мои лопатки, сжимая мою грудь в руках. Я повернула голову набок, срывая поцелуй с его губ, пока он овладевал конвульсировавшей мной сзади. Потом он снова повернул меня на спину и ворвался в меня еще более стремительно. Я перекрестила руки на его спине, обнимая, сжимая ногами его бедра, чувствуя грубые насильственные проникновения рывками в моем теле, тихо шепча ему на ухо. — Мне и вечности будет мало.
— Ты возненавидишь меня за такую вечность. Любая бабочка, любая птичка хочет свободы, а я могу дать тебе только рабство и тиранию. Потому что все, о чем я могу думать — это только как, когда и каким образом взять тебя…
Кончив одновременно, глубоко дыша, я откинулась на пол, а он приник к моей шее.
— За мои тысячи лет со мной не случалось подобного ада.
— За мои реальные несчастные двадцать два со мной тоже. — Тихо выдала я.
— Хочешь еще? — Он коснулся рукой моей щеки, убирая мои влажные волосы со лба и щек. — Иди сюда.
Встав на ноги, он выпрямился, а я привстала на колени. Стащив уже расстегнутые брюки, я устремилась к его вечно изнывающей ненасытной плоти. Сжав его член губами, я продвигалась ртом все дальше, все выше, глубже и глубже насаживаясь на него. Его естество в моей глотке было почти что огненным. Он положил руку на мой затылок, удерживая мою голову. Прекрасные тонкие губы и очерченный безупречный профиль исказила гримаса мучительной боли наслаждения. Доля секунды, и в меня полилась его сила, восторг, ощущение преимущества. У его ног я все еще была его богиней. Той, без кого он не мог существовать.
Я сглотнула сперму, двигаясь пальцами вверх от его вздымающейся плоти по животу, груди и шее к губам. Очертив их контур, я впилась жадным поцелуем, передавая ему его собственный вкус, после чего он посмотрел на меня не то с болью, не то с горечью.
— Мне тоже будет вечности мало. Мало той вечности, что ты мне можешь предложить, Лора…
Провибрировавшее в пространстве звучание моего имени оглушило нас обоих, и мы замерли надолго в немом молчании…
Я переступила через порог дома. Что-то здесь было не так. То ли дело было в том, какой сегодня день, то ли нервировало ожидание чего-то, я пока понять не могла, но уже точно знала, что здесь абсолютно точно что-то не так. Поднявшись по ступенькам лестницы, скользнув в дверной проем в кромешной тьме, я внезапно угодила в скользкие сети липкой паутины. Какая-то, все еще человеческая часть меня истошно хотела кричать от ужаса, но, собравшись с мыслями и держа в разуме, что я — вампир, и по сути мертва, я просто молниеносным движением когтей разорвала паутину, выпуталась из плена и двинулась дальше. Сделав еще несколько шагов, я наткнулась на фигуры. Излучая неоновое свечение в полной темноте, они щелкали челюстями и скрежетали конечностями. Целая толпа полуживых скелетов. Они выстроились, словно стражи у ворот, охраняя неприступную крепость. Проходя мимо них, я заметила красное свечение в пустых глазницах.
Отвратительные твари, пусть и не настоящие, изготовленные манекены из пластика, щелкнули пальцами-костяшками снова, цепляя меня за мой белый тонкий сарафанчик и за волосы. И тут же раздался истерический смех, извергшийся из механической пасти одного из скелетов.
— Попалась, красавица, хе-хе-хе.
Дальше — больше. Они задирали подол моего сарафана, изгибались ущипнуть меня за обнаженную коленку, за грудь, цепляли мои волосы, наматывая их на искусственные фаланги своих пальцев, демонически хохоча. Я многое повидала на своем не коротком веку, но в какой-то момент становилось, действительно, страшно, и вовсе не из-за того, что я люблю разыгрывать сентиментальный образ милой дурочки, который вроде как мне идет на руку. Меня до сих пор пугало все связанное со смертью, и он знал об этом. Знал, но продолжал искусно на этом играть. Мой совратитель и уничтожитель…
Коридоры замка, от входа до двери в нашу спальню, уставленные скелетами, казались бесконечными, но все-таки подошли к концу и они. Но это был, как оказалось, далеко не конец. Внезапно, какой-то гибкий хлыст обхватил меня за талию и притянул к стене, высоко над уровнем пола. Хлыст оказался гибким, но металлическим. Я была не в силах вырваться, как ни пыталась сделать это.
Отвлекшись от ощущения закованности лишь несколько минут спустя, я вижу, что по моим ногам ползают отвратительные черные пауки, а по стенам — змеи, извиваясь своими неестественно длинными телами. Я совершаю судорожное движение руками в попытке вырваться, но незримые доселе кандалы материализуются прямо в воздухе, накрепко заточая мои руки в свои объятья, вжимая их в стену до хруста костей…
Я жду его появления. Этот тошный своей сладостью момент. Я чувствую на языке два вкуса, два ненавистных вкуса — мед и железо, естественный привкус крови.
Тьма не сразу позволяет увидеть его фигуру, двигавшуюся молниеносно и хаотически, так, что сначала я слышу его голос, а лишь потом вижу лицо.
— Скучала, любимая? — Последнее слово звучит искаженно, жестко, холодно, с долей насмешки и иронии в голосе. Я судорожно сглатываю слюну. Сердце, проделав несколько неровных па, взлетает на самый верх своей пробы боли. — Я не поздравлю тебя с днем рождения…
Он подходит ближе. Этого оказывается достаточно, чтобы мои глаза разглядели его лицо даже в кромешной темноте. Демонические злобные черты, искривленный ухмылкой рот, тонкие губы, острый нос, глаза — черные, самой квинтэссенции черноты, как глубокая пропасть без дна, длинные черные волосы, аккуратно забранные в высокий хвост, серьга в левом ухе, черные одежды, скрывающие под собой идеально очерченное тело хищника, убийцы. Убийцы, который не умеет убивать, не наигравшись.
— Более того. — Добавляет он уже гораздо тише, вжимаясь в меня всем телом, взмыв над полом к стене, на которой я оказалась распята, как бабочка на игле. — У меня даже подарка для тебя нет. Но…
Его губы вплотную прижимаются к моему уху, и холодный язык на секунду, скользнув языком по ушному завитку исчезает за заострившимися клыками. — Я буду драть тебя, пока ты не начнешь просить пощады. Медленно и со вкусом, до кровавых язв и нарывов.
Я судорожно на выдохе сглатываю слюну и закатываю глаза, пока кровь приливает к щекам, и даже во тьме по удовлетворенному хмыканию из его уст я понимаю, что он видит это. — Года идут, а ты все не меняешься. По меркам мира без магии две тысячи двенадцатый год, а мысль о том, как тебя будет драть твой граф все еще заводит тебя, моя маленькая сладкая шлюшка, моя сахарная подстилочка, моя фаворитка, моё волшебное сокровище?
Его зрачки стали вертикальными, а голос сошел на хрип, нашептывающий мне на ухо о похоти и боли, пока моя кожа покрывалась мурашками. Волнистый локон каштановых длинных волос, выбившись из прически, плавно опустился мне на щеку, и он почти с любовью убрал его с моего лица, пока я впала в состояние оцепенения от прикосновения холодных длинных и когтистых пальцев.
Мягко коснувшись моей нижней губы, подраспухшей от того, что я ее прикусила, и, нежно погладив ее, оставив несколько царапин от когтей, его пальцы ворвались в мой рот. На недолгое мгновение я обвила их языком. Еще раз сдавив мою губу в своих влажных пальцах, аккуратно проведя когтем по щеке, тем самым оставив на ней кровавую полосу и спустившись к шее, он крепко сжал ее в руке. — Как фарфоровая куколка, которую так легко сломать. Легкая, почти невесомая…
— Пожалуйста… — Тихо взмолилась я.
— Пожалуйста — оставить тебя в покое или, наоборот, приступить творить с тобой бесчинства? — Он все еще хищно улыбался. Кукловод. Мрачный коллекционер бабочек.
Но я не смогла больше произнести ни слова, едва шелестя свое немое «пожалуйста», только раззадорившее демона. Слезы потекли из моих глаз, стекая по шее в декольте белоснежного сарафана. Я смотрела в его глаза своими: широко раскрытыми, заполненными слезами, шепча это самое «пожалуйста», как мантру.
— Твой Бог услышал твои молитвы, моя несчастная девочка… Бедная Лорели… Столько лет в плену. Даже понимаю, почему ты хотела сбежать. Такую концентрацию тьмы и похоти выдерживать по меркам твоего мира — восемь, а нашего — восемьдесят, бедная, бедная девочка… Глупенькая, маленькая девочка. Годы миновали, а ты, все еще как та, с алтаря, в свои двенадцать. — Он расстегнул одну пуговицу сарафана, устремив взгляд в декольте на вздымающуюся в придыхании грудь. Переждав несколько мучительных секунд, он расстегнул вторую, крепко сжав в руках мой стан под грудью. Затем, также после паузы, расправился с третьей.
— Чувствуешь эту тошную сладость в груди, прелесть моя?.. Скажи вслух, что тебе нравится. Что угодно может соврать, но глаза - нет. Глубоко в душе ты сейчас опрометью бежать хочешь, чтобы спасти разум. Но сердце во хмелю. Ты отчаянно хочешь меня. Продолжать, мой мотылек?.. Или дать тебе улететь?..
— Молю. Продолжай. — Сквозь слезы прошептала я надорванным голосом. Резким движением руки, когтями он располосовал мой сарафан. Мои плечи оказались незащищенными под порывом невесть откуда взявшегося холодного воздуха и под его неуютным взглядом. Всеми силами желая скрестить руки на груди, я не могла этого сделать, потому что мешали кандалы.
— Давай. Свое самое сокровенное и грязное желание. Я исполню его. Только произнеси вслух, что мне с тобой сделать. Глядя мне в глаза. Давай, повторяй за мной…
— Я хочу, чтобы Владислав меня выдрал.
Я повторила то, что он сказал мне на ухо сквозь слезы, не поднимая головы и дрожа всем телом.
— Видишь. Признаться же совсем не сложно. — Рассмеялся он. — Но она сейчас думает, что ее, бедняжку, снова унизили. Я выволакиваю грязные мысли, это правда. Видеть, как ты трепещешь и заводишься, невозможно возбуждает. Ты же у меня заядлая сучка. Все равно слишком много одежды, когда тело, как птичка, просится из нее на свободу, как из клетки… Помочь тебе что ли…
Расстегнув лифчик, он сжал в руках мою грудь, царапая когтями соски.
Склонившись к моей левой груди, он впился в нее острыми клыками. Кровь теплой волной полилась по моему животу, сползая в трусики. Я зависла где-то на грани неба и земли. Боль танцевала дьявольскую чечетку со сладострастием где-то у моего горла.
Терзая мой сосок когтем, не прекращая пытку, он дождался, пока я, запрокинув голову, издам стон, а затем вцепился мертвой хваткой мне в шею, оставляя кровавые засосы на ней, на груди, животе и боках. Затем его руки скользнули по моему животу вниз и издевательски погладили меня по внутренней стороне бедра.
— Нет. Я не забыл про мою сладкую влажную розочку. Пусти меня внутрь. Шире ножки, бабочка.
Я повиновалась безмолвно, хоть и все еще дрожа от нервов, пока его, как истинного хищника, забавляла моя растоптанность и невозможность ему сопротивляться. Он провел пальцем по алчущей приоткрыться его рукам разгоряченной узкой щелочке через ткань моего нижнего белья. Внутри меня все отдалось безумной пульсацией, и кровь полетела по венам быстрее, поминутно ударяя в голову, приливая к щекам, и, наконец, моя уже истекавшая вагина раскрылась, сдавшись его настойчивым пальцам.
Освободив меня и отшвырнув на пол, он сорвал с меня белье, а его дразнящий язык, плавно двигающийся вверх-вниз, заставил мои ноги конвульсивно сжаться на его шее. Его черные волосы щекотали мое правое колено. Погладив меня по бедрам и их внутренней стороне, он резким движением развел мои колени, тем самым раскрывая мои половые губы шире и устремляясь языком к эпицентру наслаждения. Минуты не прошло, как я взорвалась в истошном крике, а он, поднявшись надо мной, глядя на меня с упреком в глазах, прошипел.
— Я ненавижу тебя, ненавижу так сильно. Ты всего лишь одна из многих. Человеческая шлюшка. Ты — никто. Я бы раздавил тебя. Мне хочется войти в тебя и не останавливаться, пока ты не обмякнешь, пока свет в твоих глазах не погаснет. Но что меня останавливает… Каждый раз, когда вижу, как ты бежишь по улице, пританцовывая, я думаю об этих стройных и тонких ножках, и, порочный же я ублюдок, о том, что между ними. О том, как буду трахать это сладкое место часами, доставляя безумное наслаждение нам обоим. О том, как ты будешь рвать простыни, в бреду зовя меня по имени. Все это… То счастье, которое я получаю, поглощая твое тело… Зная, что оно — единственное на земле, которое я хочу более всего на свете, и, зная, что это взаимно… Это невозможно сравнить ни с чем на этой или какой-либо другой планете. Я ненавижу тебя за это. Ненавижу за счастье, которое мне дарят твои поганые уста. Ну что ты смотришь заволоченным взглядом, приоткрыв рот. Не доводи меня до изнеможения, сомкни свои адские губы, пока не зацелованы до смерти…
Проведя языком по ложбинке моей груди, он добрался до моего рта и впился в него глубоким жадным поцелуем. Я ощущала свой вкус на его губах.
Его руки дрожали, гладя мою шею, а клыки уже прокусили мою нижнюю губу, которую он посасывал своими. Я вышла из оцепенения. Онемевшие руки, вернув себе контроль, полетели расстегивать его черную рубашку. Оставляя кровавый след от поцелуев, я прошлась губами по его шее, и груди, руками касаясь его напряженного тела и ведя ладонью по животу вниз.
— Ну что, сучка, хочешь, чтобы тебя выебали?..
Он произнес это тихо, сквозь плотно стиснутые от ярости зубы, расстегивая и теребя пряжку пояса брюк в руках.
— Умоляю, сделай это. Любовь моя, мой единственный…
Он повернул меня на живот и лег сверху, гладя руками мои лопатки, сжимая мою грудь в руках. Я повернула голову набок, срывая поцелуй с его губ, пока он овладевал конвульсировавшей мной сзади. Потом он снова повернул меня на спину и ворвался в меня еще более стремительно. Я перекрестила руки на его спине, обнимая, сжимая ногами его бедра, чувствуя грубые насильственные проникновения рывками в моем теле, тихо шепча ему на ухо. — Мне и вечности будет мало.
— Ты возненавидишь меня за такую вечность. Любая бабочка, любая птичка хочет свободы, а я могу дать тебе только рабство и тиранию. Потому что все, о чем я могу думать — это только как, когда и каким образом взять тебя…
Кончив одновременно, глубоко дыша, я откинулась на пол, а он приник к моей шее.
— За мои тысячи лет со мной не случалось подобного ада.
— За мои реальные несчастные двадцать два со мной тоже. — Тихо выдала я.
— Хочешь еще? — Он коснулся рукой моей щеки, убирая мои влажные волосы со лба и щек. — Иди сюда.
Встав на ноги, он выпрямился, а я привстала на колени. Стащив уже расстегнутые брюки, я устремилась к его вечно изнывающей ненасытной плоти. Сжав его член губами, я продвигалась ртом все дальше, все выше, глубже и глубже насаживаясь на него. Его естество в моей глотке было почти что огненным. Он положил руку на мой затылок, удерживая мою голову. Прекрасные тонкие губы и очерченный безупречный профиль исказила гримаса мучительной боли наслаждения. Доля секунды, и в меня полилась его сила, восторг, ощущение преимущества. У его ног я все еще была его богиней. Той, без кого он не мог существовать.
Я сглотнула сперму, двигаясь пальцами вверх от его вздымающейся плоти по животу, груди и шее к губам. Очертив их контур, я впилась жадным поцелуем, передавая ему его собственный вкус, после чего он посмотрел на меня не то с болью, не то с горечью.
— Мне тоже будет вечности мало. Мало той вечности, что ты мне можешь предложить, Лора…
Провибрировавшее в пространстве звучание моего имени оглушило нас обоих, и мы замерли надолго в немом молчании…
30.11.2015
Ветром коснуться б румянца ланит, Уст целовать твоих пьяный фарфор, Море в груди моей буйной шумит, Волны уносят мой дух на Босфор.
#AU #L #R
Ничего серьезного. Зарисовка в стиле "юмор".
Белорусский вокзал всегда наводнен толпами. Поезда прибывают и отходят, создавая бесконечный шум. Вокзал живет своей непостижимой жизнью. Смеется, плачет, удивляется, дышит. Как человек со своим огромным организмом, в котором каждый орган суетится и куда-то опаздывает.
Я подняла голову и посмотрела на электронные часы. Двадцать часов тридцать восемь минут. До отправления осталось полчаса.
Зеленый цвет здания вокзала успокаивал взгляд, а мы втроем ждали поезда, который отвезет нас на Родину моего детства - в мою деревню. Моя мать, любовь всей моей жизни и я.
Надеялась ли я что когда-либо смогу показать ему место, где провела большую часть детства?.. Где играла, дружила, училась жить, где столько потеряла...
Я сжала его ладонь в своей и опустила голову на потертую черно-серую кожаную куртку. Он без слов поцеловал меня в макушку...
Не люблю день отъезда. Сейчас я ехала с ним вместе, а разрыв с городом всегда воспринимался мной болезненно. Как разрыв с ним... Бесполезно было брать практически все фильмы на флешках, планшетах и дисках. Я будто отрывала часть себя.
Мать заметно нервничала. Как и я она не выносила переезды.
— Все будет в порядке. — Шепнул он.
— Если ты здесь, все остальное в порядке. Уже. — Я крепко сжала его ладонь в своей.
Двадцать один час. Ровно. Проходим сквозь высокие черные ворота. Черная сумка с черепом с гаджетами внутри болтается на моем плече. У него в руках огромная объемная синяя дорожная. Мать налегке. Наш вагон четвертый. Нумерация с хвоста поезда. Проводница проверяет билеты. Слегка вскидывает брови, открыв его паспорт. Они все так. Я улыбаюсь ей открыто и широко. Конечно, подумала, что дочь и отец. А потом... Вдруг разница в фамилиях. Одна - исконно русская. Другая - ирландская. Подняла глаза, строит глазки. Может, узнала?.. Напоминаю себе не выбить ей зубы, когда буду заказывать кофе на ночь...
Двадцать один час восемь минут. Поезд уезжает в вечер, оставляя и Москву, и Белорусский вокзал позади, за собой. Под медленный стук колес мы обустраиваемся в купе. Никого подселить не должны. Выкуплено четыре билета. Тух-тух. Тух-тух. Как стук сердца.
Хоть и конец июня, а еще достаточно холодно. Вязаный серый свитер не дает достаточно тепла. Хоть и моя кожа уже горит от нарушения терморегуляции.
Распускаю волосы и вжимаюсь в него боком. Приобняв меня, целует в висок. Красивый. Рожденный в наказание. Светлый. Мой...
В деревне не осталось... Ничего, за что я раньше держалась. Дружба, счастливые воспоминания о детстве, прогулки, практика магии на чьем-то чердаке. Все кануло в Лету, от того и больно.
Проводница заходит, спрашивает чего мы желаем. Два кофе, чай для матери, пара бутербродов из домашней сумки и сахар в пакетиках.
Милая идиллистическая картина природы за окном. Темные силуэты деревьев на сине-сером покрывале неба. По всей видимости, из Москвы уже выехали. Обычно - наушники в уши, и все равно. Но не теперь.
Кто он мне сейчас? Еще не муж, больше, чем любовник. Он - мое все. Всеми силами организма я хотела, чтобы он был здесь, оставляя для него пустое фантомное место рядом. Даже, когда нервы владели мной и не давали покоя и в дороге. Всегда. Слезы слишком соленые на вкус. Я долго этого ждала. А дождавшись, не верю, что это правда.
Мы все уставшие, словно разгружали вагоны. Мать предлагает лечь поспать. Свет едва мерцает сверху. Я на нижнем месте. Дрема смежает веки, но беспокойные мысли не дают уснуть. Мать прикорнула и дремлет.
— Ричард... — Тихо шепчу, подняв руку к верхнему месту.
— Да? — Его рука сжимает мою, массируя пальцы.
— Не отпускай, иначе я не усну... Часто снятся кошмары...
— Не отпущу. Спокойной ночи, птичка...
***
Первый день в деревне. Разбор вещей и полетов.
— Осторожно голову. — Сонно улыбаясь, провожу рукой по белым вихрам. — Низкие потолки.
Моя рука мгновение очерчивает выбитые в двери буквы - Одинцова. Вырежу в дереве ножом в этом году свою фамилию. Под этой. Возможно, настоящую. А возможно - будущую. Я всегда хотела быть Роксберовой. И я ей стану. Не смотря ни на что.
***
Третий день. Время идет вяло и сонно. Выхожу в халате с чашкой молока на крыльцо. Слышу этот ни с чем не сравнимый звук - взмах косы. Мать улыбается. Больше это не ее работа. Больше ей не придется косить траву. Во второй чашке еще теплое молоко...
— Не устал? — Улыбаясь, обнимаю его со спины. Теплый свитер колет мне щеку.
— Да я же только начал.
— А время к обеду. Твоя привычка не носить часы лишает тебя возможности знать, сколько времени прошло. — Протягиваю чашку с молоком. — Пей, пока теплое.
Отложив косу в сторону, он отпивает из чашки.
— Капелька осталась...
— Где?
— Здесь. — Отрывисто припадаю к его губам. А в поле стрекочут кузнечики. Издалека, в лесу, тихонько отсчитывает годы кукушка. Встаю на пальчики, чтобы казаться выше.
— Что я делала без тебя все эти годы? Ты даже не представляешь, сколько боли они мне принесли.
— Но теперь-то все позади. — Он притягивает меня за талию к себе. Единство тел в объятии успокаивает.
— Разбитое не склеить даже счастьем, Рик. Ничем не склеить мои нервы. Столько лет все катилось вниз, что я уже не верю. Нет во мне веры в счастье. Мне кажется, что ты упорхнешь или исчезнешь. Как фантом.
— Я никуда от тебя не денусь. Помни...
***
Прогулка по окрестностям. За деревней путь долгий, но памятный. Остряковка - мир разрушенных грез. И памяти. От детства одни воспоминания. И ничего больше.
— Здесь мы с подругой думали, что если прыгнем в болото, попадем в Нарнию. Через волшебный шкаф. Нам было где-то около десяти лет. Какие глупые мы были.
— И где она сейчас? Твоя подруга?..
— Я не знаю. Она забыла обо мне, а я стараюсь не думать о ней. Каждый избирает свой путь и следует ему. Мой путь - это ты. Только потому что я не отказалась от этого пути, я и могу тебе показать это... Смотри. Закат. А там, где-то там Южный Крест. Ночью здесь всегда много звезд.
Мы сели на межу между колосьями пшеницы и семенами овса. Солнце догорало в своем окровавленном мареве.
— Красиво, не правда ли? Так напоминает пейзажи, в которых ты снимал в "Ромулусе"... Особенно те отрывки, которые в директорских дневниках.
— Ты даже о директорских дневниках помнишь. Неожиданно...
— На удивление, у меня слишком хорошая память. Два Ворона Одина - Мысль и Память, до сих пор не дали мне шанса хоть что-то отпустить и забыть. Все, что тебя касается, я помню лучше, чем все, что обо мне. Ты - мое все...
Спустилась ночь. Звезды усыпали черный небосклон. Красиво и непостижимо. Слезы стекали по моим щекам.
— Почему ты плачешь?
— Это была ночь одного из лучших воспоминаний жизни. Мы с подругой смотрели на звезды, и я ее обнимала.
— До того, как она ушла?
— До того. Лучшие воспоминания оставляют те, кто уходит... Поэтому я боюсь, что и ты уйдешь. Не покидай меня, Рик... Не покидай. Я привязана к местам, людям и связям с ними. Я не могу разорвать эти связи. А люди могут, и легко. Мне больно и душно. Не бросай меня...
Я уткнулась носом в его грудь и разрыдалась. Дала знать о себе многогодовая усталость. От жизни. От боли. От нервов. Но вот он рядом, и мне больше ничего не нужно. Все, в конце концов, имело смысл и делалось ради него. Плевать на остальное.
— Лариэль. — Он легко перенял шутливую манеру моих подруг звать меня именем одной из моих главных героинь рассказов. — Там уже виден Южный Крест. Звезды горят так ярко и серебристо среди черной бездны хаоса. У нас тоже такие бывали...
— К черту его. Когда есть ты... Креативный директор.
Но все же я подняла голову и в молчании уставилась на небо.
— Чувствуешь, как уходит боль из груди? Постепенно. Шаг за шагом... Это все магия звезд.
— Пожалуй, это магия Ричарда Роксбурга. — Улыбнулась я, вытерла слезы, встала с земли и протянула ему руку. — Пойдем домой. Становится холодно. Сегодня я приготовлю овощное рагу.
— А завтра?
— Хеей. Я - женщина, а не плита!!!
— А послезавтра?
Бегом мы припустили домой. Обойдя березу кругом, я подошла к нему, и, положив руки на талию, крепко поцеловала. — А послезавтра я буду любить тебя. Вечно...
30.06.2015
Ничего серьезного. Зарисовка в стиле "юмор".
Белорусский вокзал всегда наводнен толпами. Поезда прибывают и отходят, создавая бесконечный шум. Вокзал живет своей непостижимой жизнью. Смеется, плачет, удивляется, дышит. Как человек со своим огромным организмом, в котором каждый орган суетится и куда-то опаздывает.
Я подняла голову и посмотрела на электронные часы. Двадцать часов тридцать восемь минут. До отправления осталось полчаса.
Зеленый цвет здания вокзала успокаивал взгляд, а мы втроем ждали поезда, который отвезет нас на Родину моего детства - в мою деревню. Моя мать, любовь всей моей жизни и я.
Надеялась ли я что когда-либо смогу показать ему место, где провела большую часть детства?.. Где играла, дружила, училась жить, где столько потеряла...
Я сжала его ладонь в своей и опустила голову на потертую черно-серую кожаную куртку. Он без слов поцеловал меня в макушку...
Не люблю день отъезда. Сейчас я ехала с ним вместе, а разрыв с городом всегда воспринимался мной болезненно. Как разрыв с ним... Бесполезно было брать практически все фильмы на флешках, планшетах и дисках. Я будто отрывала часть себя.
Мать заметно нервничала. Как и я она не выносила переезды.
— Все будет в порядке. — Шепнул он.
— Если ты здесь, все остальное в порядке. Уже. — Я крепко сжала его ладонь в своей.
Двадцать один час. Ровно. Проходим сквозь высокие черные ворота. Черная сумка с черепом с гаджетами внутри болтается на моем плече. У него в руках огромная объемная синяя дорожная. Мать налегке. Наш вагон четвертый. Нумерация с хвоста поезда. Проводница проверяет билеты. Слегка вскидывает брови, открыв его паспорт. Они все так. Я улыбаюсь ей открыто и широко. Конечно, подумала, что дочь и отец. А потом... Вдруг разница в фамилиях. Одна - исконно русская. Другая - ирландская. Подняла глаза, строит глазки. Может, узнала?.. Напоминаю себе не выбить ей зубы, когда буду заказывать кофе на ночь...
Двадцать один час восемь минут. Поезд уезжает в вечер, оставляя и Москву, и Белорусский вокзал позади, за собой. Под медленный стук колес мы обустраиваемся в купе. Никого подселить не должны. Выкуплено четыре билета. Тух-тух. Тух-тух. Как стук сердца.
Хоть и конец июня, а еще достаточно холодно. Вязаный серый свитер не дает достаточно тепла. Хоть и моя кожа уже горит от нарушения терморегуляции.
Распускаю волосы и вжимаюсь в него боком. Приобняв меня, целует в висок. Красивый. Рожденный в наказание. Светлый. Мой...
В деревне не осталось... Ничего, за что я раньше держалась. Дружба, счастливые воспоминания о детстве, прогулки, практика магии на чьем-то чердаке. Все кануло в Лету, от того и больно.
Проводница заходит, спрашивает чего мы желаем. Два кофе, чай для матери, пара бутербродов из домашней сумки и сахар в пакетиках.
Милая идиллистическая картина природы за окном. Темные силуэты деревьев на сине-сером покрывале неба. По всей видимости, из Москвы уже выехали. Обычно - наушники в уши, и все равно. Но не теперь.
Кто он мне сейчас? Еще не муж, больше, чем любовник. Он - мое все. Всеми силами организма я хотела, чтобы он был здесь, оставляя для него пустое фантомное место рядом. Даже, когда нервы владели мной и не давали покоя и в дороге. Всегда. Слезы слишком соленые на вкус. Я долго этого ждала. А дождавшись, не верю, что это правда.
Мы все уставшие, словно разгружали вагоны. Мать предлагает лечь поспать. Свет едва мерцает сверху. Я на нижнем месте. Дрема смежает веки, но беспокойные мысли не дают уснуть. Мать прикорнула и дремлет.
— Ричард... — Тихо шепчу, подняв руку к верхнему месту.
— Да? — Его рука сжимает мою, массируя пальцы.
— Не отпускай, иначе я не усну... Часто снятся кошмары...
— Не отпущу. Спокойной ночи, птичка...
***
Первый день в деревне. Разбор вещей и полетов.
— Осторожно голову. — Сонно улыбаясь, провожу рукой по белым вихрам. — Низкие потолки.
Моя рука мгновение очерчивает выбитые в двери буквы - Одинцова. Вырежу в дереве ножом в этом году свою фамилию. Под этой. Возможно, настоящую. А возможно - будущую. Я всегда хотела быть Роксберовой. И я ей стану. Не смотря ни на что.
***
Третий день. Время идет вяло и сонно. Выхожу в халате с чашкой молока на крыльцо. Слышу этот ни с чем не сравнимый звук - взмах косы. Мать улыбается. Больше это не ее работа. Больше ей не придется косить траву. Во второй чашке еще теплое молоко...
— Не устал? — Улыбаясь, обнимаю его со спины. Теплый свитер колет мне щеку.
— Да я же только начал.
— А время к обеду. Твоя привычка не носить часы лишает тебя возможности знать, сколько времени прошло. — Протягиваю чашку с молоком. — Пей, пока теплое.
Отложив косу в сторону, он отпивает из чашки.
— Капелька осталась...
— Где?
— Здесь. — Отрывисто припадаю к его губам. А в поле стрекочут кузнечики. Издалека, в лесу, тихонько отсчитывает годы кукушка. Встаю на пальчики, чтобы казаться выше.
— Что я делала без тебя все эти годы? Ты даже не представляешь, сколько боли они мне принесли.
— Но теперь-то все позади. — Он притягивает меня за талию к себе. Единство тел в объятии успокаивает.
— Разбитое не склеить даже счастьем, Рик. Ничем не склеить мои нервы. Столько лет все катилось вниз, что я уже не верю. Нет во мне веры в счастье. Мне кажется, что ты упорхнешь или исчезнешь. Как фантом.
— Я никуда от тебя не денусь. Помни...
***
Прогулка по окрестностям. За деревней путь долгий, но памятный. Остряковка - мир разрушенных грез. И памяти. От детства одни воспоминания. И ничего больше.
— Здесь мы с подругой думали, что если прыгнем в болото, попадем в Нарнию. Через волшебный шкаф. Нам было где-то около десяти лет. Какие глупые мы были.
— И где она сейчас? Твоя подруга?..
— Я не знаю. Она забыла обо мне, а я стараюсь не думать о ней. Каждый избирает свой путь и следует ему. Мой путь - это ты. Только потому что я не отказалась от этого пути, я и могу тебе показать это... Смотри. Закат. А там, где-то там Южный Крест. Ночью здесь всегда много звезд.
Мы сели на межу между колосьями пшеницы и семенами овса. Солнце догорало в своем окровавленном мареве.
— Красиво, не правда ли? Так напоминает пейзажи, в которых ты снимал в "Ромулусе"... Особенно те отрывки, которые в директорских дневниках.
— Ты даже о директорских дневниках помнишь. Неожиданно...
— На удивление, у меня слишком хорошая память. Два Ворона Одина - Мысль и Память, до сих пор не дали мне шанса хоть что-то отпустить и забыть. Все, что тебя касается, я помню лучше, чем все, что обо мне. Ты - мое все...
Спустилась ночь. Звезды усыпали черный небосклон. Красиво и непостижимо. Слезы стекали по моим щекам.
— Почему ты плачешь?
— Это была ночь одного из лучших воспоминаний жизни. Мы с подругой смотрели на звезды, и я ее обнимала.
— До того, как она ушла?
— До того. Лучшие воспоминания оставляют те, кто уходит... Поэтому я боюсь, что и ты уйдешь. Не покидай меня, Рик... Не покидай. Я привязана к местам, людям и связям с ними. Я не могу разорвать эти связи. А люди могут, и легко. Мне больно и душно. Не бросай меня...
Я уткнулась носом в его грудь и разрыдалась. Дала знать о себе многогодовая усталость. От жизни. От боли. От нервов. Но вот он рядом, и мне больше ничего не нужно. Все, в конце концов, имело смысл и делалось ради него. Плевать на остальное.
— Лариэль. — Он легко перенял шутливую манеру моих подруг звать меня именем одной из моих главных героинь рассказов. — Там уже виден Южный Крест. Звезды горят так ярко и серебристо среди черной бездны хаоса. У нас тоже такие бывали...
— К черту его. Когда есть ты... Креативный директор.
Но все же я подняла голову и в молчании уставилась на небо.
— Чувствуешь, как уходит боль из груди? Постепенно. Шаг за шагом... Это все магия звезд.
— Пожалуй, это магия Ричарда Роксбурга. — Улыбнулась я, вытерла слезы, встала с земли и протянула ему руку. — Пойдем домой. Становится холодно. Сегодня я приготовлю овощное рагу.
— А завтра?
— Хеей. Я - женщина, а не плита!!!
— А послезавтра?
Бегом мы припустили домой. Обойдя березу кругом, я подошла к нему, и, положив руки на талию, крепко поцеловала. — А послезавтра я буду любить тебя. Вечно...
30.06.2015
Ветром коснуться б румянца ланит, Уст целовать твоих пьяный фарфор, Море в груди моей буйной шумит, Волны уносят мой дух на Босфор.
#AU #L #R
1723 год от Рождества Христова.
Маски всегда означают ложь в каком-то смысле. Ложь от начала до конца. Клятва любить кого-то вечно. От момента первого визуального контакта и до окончания жизненного цикла. А если сердце велит любить двоих, какую клятву тогда приносить? Я не знаю. Риккардо и Велизар - сын Иезавель, две части меня самой, и ничему, и никому этого не изменить. Здесь, на Маскараде, в Венеции, царит сплошная фальшь и обман. А в танцах под масками все не те, кем являются, но в этом и суть. За золотом мы скрываем порочность потрепанных низменными желаниями душ, корыстность, стремление достичь своего даже путем путешествий по чужим головам. У каждого свой грех. Мой заключается в том, что я полюбила двух мужчин. Риккардо и Велизара (иногда он предпочитает, чтобы его называли Велиаром). Риккардо - богатый мира сего. Велизар - всего лишь сущность, занявшая тело бедняка. В безумном треугольнике тел и душ я не могу принять выбор, хоть я и Лаура Пассери - девушка из высшего общества. Риккардо пригласил меня на танец. Его золотой камзол в золотом зале хоть и слепит глаза, но он естественен. Хоть он и под маской, но я узнаю его без труда. Как можно не узнать этого светлого и невинного ангела?.. Он своей глубинной сутью отражает красоту и непорочность. Он прекрасен. А его небесные глаза - смысл моей жизни. Но вот. Реверанс и поворот вокруг себя. И я уже в руках Велиара, помощника Сатаны и демона лжи. Его темные волосы падают ему на лицо, а серьга горит золотым отблеском в ухе, его черные глаза будто суть Вселенной. Он - моя неудержимая похоть и вожделение. Будто бы всегда так и было. Безумный треугольник. Нас троих. И кажется, что никто из них не против другого.
— Пассери, ты когда-нибудь сделаешь выбор?
— Зачем, когда я могу обладать обоими? — Я слегка улыбнулась и присела в реверансе. После нескольких бокалов красного вина я не совсем владела собой. Взгляд с поволокой смотрел на одного из мужчин моей жизни с любовью и вожделением. Опьянение прекрасно. Все чувства острее. Но, в то же время, ноги подкашиваются и овладеть собой сложно. Сложно даже подняться, не то, что танцевать, но я танцевала. Две темные пряди ниспадали на его лицо.
— Велизар. — Я коснулась его щеки рукой.
— Осторожно, Лаура, Риккардо наблюдает.
— Пусть. Вы оба должны знать, что я никогда не готова была сделать выбор. Вы оба - мое все. Неужели сложно понять?
— Нет. Но ты знаешь, что твой отец считает это аморальным?
— Пусть будет так. Он ничего о нас не знает. Он надеется, что я выйду однажды за Риккардо. Потому что у меня есть приданое. И у него. А ты - тварь без роду и племени. У нас с тобой нет будущего.
— Тогда почему ты еще не приняла решение?
— Потому что вы - центр моей Вселенной. Ты сейчас весь в черном. Это противоречит этикету...
Зал собора пестрил и искрил красками золота и бургундского вина наравне с изумрудными цветами. Ничего прекраснее этого невозможно было найти...
***
...Кроме спальни на троих.
— Господи, какая же ты испорченная. — Риккардо расстегнул пуговицы моей сорочки и сорвал ее с меня.
— Милый, милый. Ты станешь моим мужем, ты должен привыкнуть.
— А он что?
— Ты для жизни. Он для удовольствия. — Я страстно поцеловала Риккардо, гладя его по обнаженной груди.
Велизар взял меня крепко в захват сзади и улыбнулся.
— Если бы мы выдали Пассери за ее деяния, ее бы уже сожгли на костре. Дикое Средневековье.
— Никто не узнает. Я обещал. Она испорчена, но не заслужила смерти.
В этой белоснежной постели творился столь яростный разврат, что любая инквизиция приговорила бы меня к сожжению. Но я была пьяна и опьянена. Я позволяла владеть собой обоим. Как в танце, так и в постели. Жизнь за жизнью, судьба за судьбою. Мрак и свет заполонили меня. Я не в силах была бы сделать выбор. Но судьба сделала его за меня...
***
Когда Риккардо погиб в 1725 году, волей ужасающих обстоятельств, всю вину списали на меня. Не знаю, кто. Не знаю, как, но это правда. Отец отрекся от меня. Я оказалась на улице, даже не имея возможности посетить похороны Риккардо. Я любила играть на скрипке. Теперь это был единственный способ заработать деньги. Низменная тварь. Я была уверена, что во всем этом была вина Велизара. Он не желал делить меня ни с кем. Ледяная рябь венецианского канала, и слезы на моих глазах. Я играю самозабвенно, не в силах забыть Риккардо. На Венецию спускаются сумерки. И тогда появляется он. Я кидаюсь на него, не в силах позабыть обиды.
— Ты. Это ты его убил. Он должен был стать моим мужем.
— Как бы ты ни хотела уничтожить вину в себе, это не я.
— Докажи.
Я вижу когти, вцепляющиеся в мое белое платье. Он - не человек. Он - зверь. Но он - все, что у меня осталось. Около канала никого не осталось. Ночь спустилась внезапно, скрывая все его деяния относительно меня. Гнусная, демоническая тварь. Я ненавижу тебя и презираю. И люблю. Он поднимает голову. Его губы и клыки в крови. В моей.
— Ты толкаешь меня в нечистоты.
— Ты в них давно. Все, что поможет тебе пережить смерть Риккардо, это психбольница. Сдавайся добровольно.
— С удовольствием, если это будет значить, что тебя больше не будет в моей жизни.
***
Ни клыков, ни крови, ни когтей. Только одежда психически больной. Даже это не помогает забыться. Ничто. Я смотрю на других сумасшедших и не в силах понять, что делаю здесь с сохранным интеллектом. Пытаюсь пережить горе или отречение от семьи. Велизар свел меня с ума, а крики в коридоре только донимают и без того одержимый разум. В этой жизни нет ни счастья, ни покоя. И не будет. Сколько бы я ни пыталась получить Риккардо, я получаю только безумие от Велизара, который лицом ни дать, ни взять отражает свою светлую половину. Человека, который должен был стать моим мужем. Но не стал, потому что меня подставили. Жестоко и бесчеловечно. Семья отреклась, на имени обвинение в убийстве самого дорогого. Что осталось? Ничего... Я беру ножницы и всаживаю их в горло. Достойный конец. Крики медсестер и докторов. Но поздно. Все кончено. Хоть я и знаю, что перерождение наступит еще не раз, но жизнь Лауры Пассери закончена здесь и сейчас. И не потому что так захотел кто-то свыше. Потому что так захотела я сама... Кровь стекает с опавшего на пол тела. Теряются органы чувств. Уплывает сознание. До следующей реинкарнации. Потому что эта история не имеет ни начала, ни конца...
22.05.2015
1723 год от Рождества Христова.
Маски всегда означают ложь в каком-то смысле. Ложь от начала до конца. Клятва любить кого-то вечно. От момента первого визуального контакта и до окончания жизненного цикла. А если сердце велит любить двоих, какую клятву тогда приносить? Я не знаю. Риккардо и Велизар - сын Иезавель, две части меня самой, и ничему, и никому этого не изменить. Здесь, на Маскараде, в Венеции, царит сплошная фальшь и обман. А в танцах под масками все не те, кем являются, но в этом и суть. За золотом мы скрываем порочность потрепанных низменными желаниями душ, корыстность, стремление достичь своего даже путем путешествий по чужим головам. У каждого свой грех. Мой заключается в том, что я полюбила двух мужчин. Риккардо и Велизара (иногда он предпочитает, чтобы его называли Велиаром). Риккардо - богатый мира сего. Велизар - всего лишь сущность, занявшая тело бедняка. В безумном треугольнике тел и душ я не могу принять выбор, хоть я и Лаура Пассери - девушка из высшего общества. Риккардо пригласил меня на танец. Его золотой камзол в золотом зале хоть и слепит глаза, но он естественен. Хоть он и под маской, но я узнаю его без труда. Как можно не узнать этого светлого и невинного ангела?.. Он своей глубинной сутью отражает красоту и непорочность. Он прекрасен. А его небесные глаза - смысл моей жизни. Но вот. Реверанс и поворот вокруг себя. И я уже в руках Велиара, помощника Сатаны и демона лжи. Его темные волосы падают ему на лицо, а серьга горит золотым отблеском в ухе, его черные глаза будто суть Вселенной. Он - моя неудержимая похоть и вожделение. Будто бы всегда так и было. Безумный треугольник. Нас троих. И кажется, что никто из них не против другого.
— Пассери, ты когда-нибудь сделаешь выбор?
— Зачем, когда я могу обладать обоими? — Я слегка улыбнулась и присела в реверансе. После нескольких бокалов красного вина я не совсем владела собой. Взгляд с поволокой смотрел на одного из мужчин моей жизни с любовью и вожделением. Опьянение прекрасно. Все чувства острее. Но, в то же время, ноги подкашиваются и овладеть собой сложно. Сложно даже подняться, не то, что танцевать, но я танцевала. Две темные пряди ниспадали на его лицо.
— Велизар. — Я коснулась его щеки рукой.
— Осторожно, Лаура, Риккардо наблюдает.
— Пусть. Вы оба должны знать, что я никогда не готова была сделать выбор. Вы оба - мое все. Неужели сложно понять?
— Нет. Но ты знаешь, что твой отец считает это аморальным?
— Пусть будет так. Он ничего о нас не знает. Он надеется, что я выйду однажды за Риккардо. Потому что у меня есть приданое. И у него. А ты - тварь без роду и племени. У нас с тобой нет будущего.
— Тогда почему ты еще не приняла решение?
— Потому что вы - центр моей Вселенной. Ты сейчас весь в черном. Это противоречит этикету...
Зал собора пестрил и искрил красками золота и бургундского вина наравне с изумрудными цветами. Ничего прекраснее этого невозможно было найти...
***
...Кроме спальни на троих.
— Господи, какая же ты испорченная. — Риккардо расстегнул пуговицы моей сорочки и сорвал ее с меня.
— Милый, милый. Ты станешь моим мужем, ты должен привыкнуть.
— А он что?
— Ты для жизни. Он для удовольствия. — Я страстно поцеловала Риккардо, гладя его по обнаженной груди.
Велизар взял меня крепко в захват сзади и улыбнулся.
— Если бы мы выдали Пассери за ее деяния, ее бы уже сожгли на костре. Дикое Средневековье.
— Никто не узнает. Я обещал. Она испорчена, но не заслужила смерти.
В этой белоснежной постели творился столь яростный разврат, что любая инквизиция приговорила бы меня к сожжению. Но я была пьяна и опьянена. Я позволяла владеть собой обоим. Как в танце, так и в постели. Жизнь за жизнью, судьба за судьбою. Мрак и свет заполонили меня. Я не в силах была бы сделать выбор. Но судьба сделала его за меня...
***
Когда Риккардо погиб в 1725 году, волей ужасающих обстоятельств, всю вину списали на меня. Не знаю, кто. Не знаю, как, но это правда. Отец отрекся от меня. Я оказалась на улице, даже не имея возможности посетить похороны Риккардо. Я любила играть на скрипке. Теперь это был единственный способ заработать деньги. Низменная тварь. Я была уверена, что во всем этом была вина Велизара. Он не желал делить меня ни с кем. Ледяная рябь венецианского канала, и слезы на моих глазах. Я играю самозабвенно, не в силах забыть Риккардо. На Венецию спускаются сумерки. И тогда появляется он. Я кидаюсь на него, не в силах позабыть обиды.
— Ты. Это ты его убил. Он должен был стать моим мужем.
— Как бы ты ни хотела уничтожить вину в себе, это не я.
— Докажи.
Я вижу когти, вцепляющиеся в мое белое платье. Он - не человек. Он - зверь. Но он - все, что у меня осталось. Около канала никого не осталось. Ночь спустилась внезапно, скрывая все его деяния относительно меня. Гнусная, демоническая тварь. Я ненавижу тебя и презираю. И люблю. Он поднимает голову. Его губы и клыки в крови. В моей.
— Ты толкаешь меня в нечистоты.
— Ты в них давно. Все, что поможет тебе пережить смерть Риккардо, это психбольница. Сдавайся добровольно.
— С удовольствием, если это будет значить, что тебя больше не будет в моей жизни.
***
Ни клыков, ни крови, ни когтей. Только одежда психически больной. Даже это не помогает забыться. Ничто. Я смотрю на других сумасшедших и не в силах понять, что делаю здесь с сохранным интеллектом. Пытаюсь пережить горе или отречение от семьи. Велизар свел меня с ума, а крики в коридоре только донимают и без того одержимый разум. В этой жизни нет ни счастья, ни покоя. И не будет. Сколько бы я ни пыталась получить Риккардо, я получаю только безумие от Велизара, который лицом ни дать, ни взять отражает свою светлую половину. Человека, который должен был стать моим мужем. Но не стал, потому что меня подставили. Жестоко и бесчеловечно. Семья отреклась, на имени обвинение в убийстве самого дорогого. Что осталось? Ничего... Я беру ножницы и всаживаю их в горло. Достойный конец. Крики медсестер и докторов. Но поздно. Все кончено. Хоть я и знаю, что перерождение наступит еще не раз, но жизнь Лауры Пассери закончена здесь и сейчас. И не потому что так захотел кто-то свыше. Потому что так захотела я сама... Кровь стекает с опавшего на пол тела. Теряются органы чувств. Уплывает сознание. До следующей реинкарнации. Потому что эта история не имеет ни начала, ни конца...
22.05.2015
Ветром коснуться б румянца ланит, Уст целовать твоих пьяный фарфор, Море в груди моей буйной шумит, Волны уносят мой дух на Босфор.
#AU #L #R
О, моя извращенная испорченная сказка. Зачем лопнула твоя скорлупа, за которую я держалась, как за карету, которая всегда была тыквой. Горе мне. Ничто не спасет меня от боли и отчаяния. Уже ничто. Даже три пилюльки для Золушки. Золушка пережила своего автора на много-много лет. Сообщать Вам свое имя я не стану. Зовите меня Золушкой, как героиню пресловутого творения Шарля Перро. Ибо я - не потомок ее и не поклонник ее. Я прожила ее жизнь в своей шкуре тогда, когда уже мертв автор, в чьей фантазии она обрела свое бессмертное рождение и увековечилась.
Окраина города Москвы. Здесь я родилась. Вы ожидаете услышать сказку про доброго папеньку, женившегося на мегере, и бесконечные муки падчерицы? Не совсем. Не было мачехи. Не было злобных сестер. Как и не было доброго папеньки. Папенька в поисках лучшей жизни и, вероятно, из лучших побуждений, оставил семью, уехав в свою ненормальную сказку, в которой сыновья не могут оторваться от подола матерей, родная мать ожесточилась и начала поведением смахивать на пятерку злых мачех, и никаких сестер. Или братьев. Ни плохих, ни хороших. Просто каждодневная тишина четырех стен, давящая на голову. А вот вместо дара разговаривать с животными и понимать их, обрела я дар разговаривать с потусторонними материями. Казалось, они даже отвечали мне...
Школьные годы запомнились, как темное время жизни. В своих домашних заданиях я, действительно, соответствовала своему прототипу, отделяя органические от неорганических соединений - в химии, аксиомы от теорем - в геометрии, хордовых от позвоночных - в биологии, как Она отделяла просо от риса. И, конечно же, мой дом стал моей тюрьмой, а не крепостью. Когда в подростковом возрасте мой неокрепший разум отяготила любовь к Принцу, все стало еще хуже. Мыслить вслух, строить планы, мечтать попасть на Бал - все это было запрещено абсолютно. И потому я могла лишь часами сидеть на одном месте, и, уставившись в одну точку, представлять, как это бывает, когда ты приходишь на Бал, танцуешь с Принцем. Как это, когда он касается твоей руки в танце, держит за талию, а ты только и делаешь, что смотришь, смотришь, смотришь в его глаза... Пока не вытащат бессовестно выполнить какую-нибудь очередную работу по дому. А однажды, когда мне уже исполнилось двадцать шесть, у Принца, в его волшебной стране, устроили Бал на весь мир. Я отыскала в залежах гардероба платье, в шкатулке - деньги, в себе - уверенность.
— Куда ты собралась? — Мать стояла на пороге комнаты, гневно уперев руки в бока.
— Мам, пожалуйста...
— Нет, я тебе сказала. Забудь о нем. Ты не покинешь пределов этого дома.
— У меня уже есть все, что надо. Я уезжаю. Прости.
— Ой ли... — С улыбкой она достала из кармана халата мой паспорт.
— Верни мой паспорт.
— Ни за что на свете.
Спорить - дело безобразное и бесполезное. Я убежала к себе, и, кинувшись на кровать, зарывшись носом в подушку, тихонько зарыдала. Меня хватило на пятнадцать минут. Потом я надела свое платье, в котором собиралась ехать на Бал и выбежала из дома, нарочито громко хлопнув дверью. Бежала я, не разбирая дороги. Автобусы, маршрутки и электрички... Я помнила совет, который мне дал кинематограф, который я так любила.
"Хочешь начать новую жизнь? Забудь все, что тебя держало. Садись в поезд и мчи, не останавливаясь, пока не упрешься в закат. Сойди. Живи."
Закат застал меня где-то в Подмосковье. Где, я не могу сказать, я ехала машинально, не слушая остановки. Приближалось лето, и все деревья на аллее, по которой я бесцельно шла вперед, зеленели яркими зелено-салатовыми красками, а на клумбе задумчиво цвели красные, как кровь, тюльпаны. Сгущались сумерки. Наверное, Бал уже в разгаре. Сейчас Принц пригласит кого-нибудь на танец. Знатную Принцессу... Я ковырнула мыском туфли камешек на дороге, и он отлетел в сторону. Не меня. Не меня... На холодном ветру мне стало ужасно холодно. Я опустилась под дерево и закрыла лицо ладонями. Никогда. Никогда мне не позволят жить своей жизнью, и расцвет моей боли и печалей будет длиться вечно...
— Чудная погода. Пасмурные сумерки. — Раздался голос прямо надо мной. Я подняла голову. Как по законам жанра. Фея-крестная. Черная шифоновая юбка летит по воздуху, черные туфли на высоких каблуках, черная гипюровая кофточка с черными узорами и темно-лиловая курточка, небрежно наброшенная на плечи.
— Фея? Как ты оказалась в такой глухомани?
Опустившись рядом со мной, под дерево, она уставилась взглядом в горизонт.
— Я услышала зов твоей печали и рванула как только смогла освободиться от дел. Сама знаешь. Из центра, по пробкам. — Она указала под дерево напротив. Там стояла пожухлая печальная метла.
— Надо же. В Москве ноне и в воздухе пробки. Дожили... А ты - точно фея? — Недоверчиво спросила у нее я.
— Да ты к бабке не ходи. В любом случае, здесь только я, и только я могу твоему горю помочь. — Откупорив коньяк "Хеннесси" пятидесятилетней выдержки, она сделала глоток из горла. — На Бал собралась?
— Не выйдет. У меня паспорт мать забрала. Дай коньяк. — Я тоже сделала приличный глоток и отставила его в сторону. Ненавижу алкоголь. Когда бы ни выпила, хотя бы глоток, расслабление и забвение - на время, но с утра - такая боль и защемление по венам, что просто извивает и швыряет по кровати. Поэтому, я могла заставить себя выпить что-то только в периоды абсолютного отчаяния, чтобы хоть немного расслабиться. Я вытерла пот со лба. Руки перестали дрожать. Черный ком боли и отчаяния в груди откатился куда-то в сторону и больше не мешал. Но за все надо платить. Утром мне этот покой аукнется.
— А тебя то как сюда занесло?
— Один мудрый человек советовал ехать, пока не настигнет закат. А мне было куда угодно, только не домой. Я хотела куда-нибудь, где вообще не будет ничего общего с моим районом. Все опостылело. — Я снова опустила голову на руки.
— Я могу закинуть тебя туда. Но что будет после Бала, я ручаться не могу. Может стать еще хуже, чем было. Понимаешь? Понимаешь, что пока ты его не видела в реальности, ты еще сохраняешь какие-то крохи спокойствия? Потом не будет и их. И боль в венах по утрам не сравнится с тем, что ты будешь чувствовать, тоскуя по нему, вспоминая его, каждый взгляд, каждое прикосновение.
— Я готова к геенне огненной. Я готова к чему угодно. Лучше иметь и потерять. Чем не иметь вообще.
— Смотри. Ты сама попросила.
Она легко вскочила с травы на ноги, извлекла волшебную палочку из-за пазухи и взмахнула ей в воздухе. Творилось волшебство. Я поспешила встать рядом с ней. Близлежащее дерево было превращено в средневекового вида карету, старичок-прохожий в кучера, а пробегавшие мимо помойные черные коты - в черных лошадей с лоснящейся и сияющей черной шерсткой, с гривой, заплетенной в косички.
— Помни. Когда часы пробьют полночь, и, если Принц выберет не тебя, ты потеряешь все, что было. И не только карету, кучера, лошадей и платье, но и дом, мать и даже меня. Это билет в один конец.
Я наскоро обняла ее. — Он выберет меня. Я все для этого сделаю.
Она взмахнула палочкой еще раз, и мое черное платье до колена превратилось в платье в пол. Волосы нежными кудрями разметались по плечам. Модель платья тоже изменилась. Открытые плечи, черные лилии вверх по груди, а юбка двухслойная: непрозрачная заканчивалась чуть выше колена, прозрачный и легкий шифон - до пят.
— В добрый путь. — Фея-крестная крепко обняла меня. — Береги себя, малышка.
— И тебе удачи. Спасибо тебе за все.
В черных босоножках с пряжками на высоких позолоченных каблуках влезать в карету оказалось довольно таки непросто, но вот мы уже гоним, гоним, разгоняемся и... Взлетаем... Мы летим по воздуху. Я не знаю, сколько времени миновало. Я сбилась со счету. Опустилась карета прямо перед дворцом и тут же исчезла, стоило мне выйти из нее, вместе с кучером и лошадьми... Но тогда меня это не опечалило. Ах. Как красив был дворец! Белый, нарядный, весь горящий золотом и слепящий глаза. Взойдя по красной ковровой дорожке и маневрируя между колоннами, я толкнула тяжелую массивную дверь. Внутри было не менее красиво. Дамы в шелках и корсетах с огромными юбками, джентльмены в камзолах, не менее ухоженные и полные лоска... Все горело, переливалось золотом и слепило глаза. В шуме и гаме суеты, среди факиров, выдыхающих пламя, фокусников и развозчика вин в зелено-черном на одном колесе, я не заметила, как ко мне подкрались сзади. Кто-то накрыл ладонью мою руку. — Позволите пригласить Вас на танец?
Медленно оборачиваюсь, не веря своим ушам. Но это и правда Принц. Его светлые голубые глаза смотрят в мои пронзительно и напряженно, а его белый с золотом камзол слепит глаза своей яркостью. Делаю неумелый реверанс и протягиваю руку. Он кладет свою на мою талию и увлекает меня в центр зала.
— Почему Вы именно меня пригласили? — Еле выдыхаю.
— Вы показались мне такой необычной. Одинокой. Не похожей на всех. В суете и блеске разных цветов увидеть кого-то в отсутствии цвета необычно. Здесь нет никого в черном. Так почему Вы?
— Долгая история. И абсолютно не интересная. Времени до полуночи, чтобы рассказать не хватит. — Я опустила голову на его грудь. — Давайте просто танцевать. Я не хочу ни о чем думать и вспоминать. Я хочу жить моментом.
И он танцевал со мной. Всю ночь. Под грустные напевы оперной певицы Зузаны Дурдиновой и под веселую Тарантеллу. Вихрь ярких красок, великолепия и его близости. Я немела и упивалась от счастья в безумном вращении Тарантеллы. Он легко и плавно кружил меня вокруг себя за руку и, совершив подряд несколько вращений по оси, я случайно и резко потеряв равновесие, припала на его грудь. Несколько мгновений глаза в глаза. Я не выдержала первая.
— Ты - необычайная. Как тебя зовут.
— Синдерелла. Зовите меня Синдерелла, Ваше Высочество.
— Волшебное имя...
— Как и эта ночь.
23 часа 58 минут. Кто-то ударил по бокалу серебряной ложечкой три раза и громко объявил.
— А сейчас, встречайте. Принцесса Тосканская, Сильетта. Невеста нашего Прекрасного Принца.
Он улыбнулся мне своей искренней летней и светлой, как он сам, улыбкой и, потрепав меня по щеке, тихо молвил. — Прощай, птичка. Было весело, красиво и сказочно. А теперь меня ждет невеста.
— Но... Как же. Почему... — Мне будто выбили воздух из груди. — Вы... Вы же. Вы не можете так поступить. Пожалуйста, пожалуйста. — Я молила его, схватив за руку.
Он осторожно, но настойчиво выдернул ее, затем поцеловал меня в макушку. — Спасибо за танец. Было здорово. Ты необычная, Синдерелла. Оставайся такой всегда. Я всегда же буду тебя такой помнить.
С Принцессой Сильеттой в зеленых шелках под руку, он прошел по кругу среди толпы и пригласил ее на вальс...
***
Все еще слышна отдаленная музыка из окон замка. Венчают моего Принца с Тосканской Принцессой. Я лежала на ступеньке огромной и прекрасной белой лестницы. Моя босоножка на шпильке... Что-то случилось с ее застежкой, и она осталась где-то в зале. Впрочем, это неважно. Ничего уже не важно. Я отдыхаю от суеты, которая внутри. Пошел дождь. Размыл мою косметику. Я продрогла. Я не чувствую тела, рук, ног. Я вся обратилась в боль. Ничего не было, и ничего не будет. Я закрыла глаза и снова увидела его глаза. Такие голубые, смеющиеся и полные жизни. Затем маму, которая до последнего удерживала меня от этого. И Фею, которая предупреждала. Мое платье снова стало по колено и не грело больше. Я не могу. Я не могу жить без жизни моей. Не могу жить без моей души. Я тихонько запела, пока дождь сливал на земле понемногу свои слезы с моими.
— Он тебя не пожалеет, не простит,
Твое сердце разобьется о гранит...
Не ходи к нему на встречу, не ходи,
У него гранитный камень там, в груди.
— Простите меня. Я вас любила. — Мысленно я обратилась к Фее и матери. — Но его я не могу забыть и никогда не смогу. Я не могу иначе и не стану. Я не могу жить без жизни моей. Не могу жить без моей души...
Поворот. Один поворот. Тело с ужасающей скоростью летит вниз по ступеням. Последнее, что я слышу, - хруст ломаемых шейных позвонков...
***
Остекленевшие глаза смотрят в небо. Даже умерев они не обрели покой, а ищут в нем глаза Принца. Сумасшедший дождь избивает похолодевшее тело, нелепо закованное в одну босоножку, с оставшейся босой второй ступней, но этому телу уже никогда не чувствовать холод. Грязь, лужи асфальта. Прохожие то и дело проходят мимо, и, вступая в очередные слезы небес, окатывают из них скорченную, практически окаменевшую статуэтку, некогда льющую живые теплые слезы, под лестницей. Мало кто видит, как в безутешных рыданиях над ней склонилась фигура в черном с лиловой курточкой, небрежно наброшенной на плечи. И уж точно никто не видел, как, склонившись над изголовьем брачных покоев Принца и Сильетты с зажатым в руке ножом, темная фигура заносит клинок для удара, но белая вспышка света останавливает ее. Что-то в ней самой неуловимо меняется. Сознание в сознании. Она слышит голос, умоляющий ее остановиться. А затем белая вспышка пронзает каждый нерв в ее теле, и она теряет осознание реальности, наблюдая со стороны. Наблюдая, как отшвыривает нож и с несвойственной ей нежностью проводит рукой по светлым волосам и целует Принца в лоб со словами. — Спи спокойно, милый Принц. Завтра будет. Лишь проснись...
Обернувшись, фигура в черном еще долго смотрит на свою Тень, вышедшую из тела. И Тень замечает карие глаза вместо голубых. Карие глаза, на которых дрожит слеза. Мгновение и белая вспышка отлетает куда-то в потолок. Тень и фигура в черном снова вместе. И они неслышно открывают массивную тяжелую дверь дворца куда-то в темную незрячую ночь...
20.05.2015
О, моя извращенная испорченная сказка. Зачем лопнула твоя скорлупа, за которую я держалась, как за карету, которая всегда была тыквой. Горе мне. Ничто не спасет меня от боли и отчаяния. Уже ничто. Даже три пилюльки для Золушки. Золушка пережила своего автора на много-много лет. Сообщать Вам свое имя я не стану. Зовите меня Золушкой, как героиню пресловутого творения Шарля Перро. Ибо я - не потомок ее и не поклонник ее. Я прожила ее жизнь в своей шкуре тогда, когда уже мертв автор, в чьей фантазии она обрела свое бессмертное рождение и увековечилась.
Окраина города Москвы. Здесь я родилась. Вы ожидаете услышать сказку про доброго папеньку, женившегося на мегере, и бесконечные муки падчерицы? Не совсем. Не было мачехи. Не было злобных сестер. Как и не было доброго папеньки. Папенька в поисках лучшей жизни и, вероятно, из лучших побуждений, оставил семью, уехав в свою ненормальную сказку, в которой сыновья не могут оторваться от подола матерей, родная мать ожесточилась и начала поведением смахивать на пятерку злых мачех, и никаких сестер. Или братьев. Ни плохих, ни хороших. Просто каждодневная тишина четырех стен, давящая на голову. А вот вместо дара разговаривать с животными и понимать их, обрела я дар разговаривать с потусторонними материями. Казалось, они даже отвечали мне...
Школьные годы запомнились, как темное время жизни. В своих домашних заданиях я, действительно, соответствовала своему прототипу, отделяя органические от неорганических соединений - в химии, аксиомы от теорем - в геометрии, хордовых от позвоночных - в биологии, как Она отделяла просо от риса. И, конечно же, мой дом стал моей тюрьмой, а не крепостью. Когда в подростковом возрасте мой неокрепший разум отяготила любовь к Принцу, все стало еще хуже. Мыслить вслух, строить планы, мечтать попасть на Бал - все это было запрещено абсолютно. И потому я могла лишь часами сидеть на одном месте, и, уставившись в одну точку, представлять, как это бывает, когда ты приходишь на Бал, танцуешь с Принцем. Как это, когда он касается твоей руки в танце, держит за талию, а ты только и делаешь, что смотришь, смотришь, смотришь в его глаза... Пока не вытащат бессовестно выполнить какую-нибудь очередную работу по дому. А однажды, когда мне уже исполнилось двадцать шесть, у Принца, в его волшебной стране, устроили Бал на весь мир. Я отыскала в залежах гардероба платье, в шкатулке - деньги, в себе - уверенность.
— Куда ты собралась? — Мать стояла на пороге комнаты, гневно уперев руки в бока.
— Мам, пожалуйста...
— Нет, я тебе сказала. Забудь о нем. Ты не покинешь пределов этого дома.
— У меня уже есть все, что надо. Я уезжаю. Прости.
— Ой ли... — С улыбкой она достала из кармана халата мой паспорт.
— Верни мой паспорт.
— Ни за что на свете.
Спорить - дело безобразное и бесполезное. Я убежала к себе, и, кинувшись на кровать, зарывшись носом в подушку, тихонько зарыдала. Меня хватило на пятнадцать минут. Потом я надела свое платье, в котором собиралась ехать на Бал и выбежала из дома, нарочито громко хлопнув дверью. Бежала я, не разбирая дороги. Автобусы, маршрутки и электрички... Я помнила совет, который мне дал кинематограф, который я так любила.
"Хочешь начать новую жизнь? Забудь все, что тебя держало. Садись в поезд и мчи, не останавливаясь, пока не упрешься в закат. Сойди. Живи."
Закат застал меня где-то в Подмосковье. Где, я не могу сказать, я ехала машинально, не слушая остановки. Приближалось лето, и все деревья на аллее, по которой я бесцельно шла вперед, зеленели яркими зелено-салатовыми красками, а на клумбе задумчиво цвели красные, как кровь, тюльпаны. Сгущались сумерки. Наверное, Бал уже в разгаре. Сейчас Принц пригласит кого-нибудь на танец. Знатную Принцессу... Я ковырнула мыском туфли камешек на дороге, и он отлетел в сторону. Не меня. Не меня... На холодном ветру мне стало ужасно холодно. Я опустилась под дерево и закрыла лицо ладонями. Никогда. Никогда мне не позволят жить своей жизнью, и расцвет моей боли и печалей будет длиться вечно...
— Чудная погода. Пасмурные сумерки. — Раздался голос прямо надо мной. Я подняла голову. Как по законам жанра. Фея-крестная. Черная шифоновая юбка летит по воздуху, черные туфли на высоких каблуках, черная гипюровая кофточка с черными узорами и темно-лиловая курточка, небрежно наброшенная на плечи.
— Фея? Как ты оказалась в такой глухомани?
Опустившись рядом со мной, под дерево, она уставилась взглядом в горизонт.
— Я услышала зов твоей печали и рванула как только смогла освободиться от дел. Сама знаешь. Из центра, по пробкам. — Она указала под дерево напротив. Там стояла пожухлая печальная метла.
— Надо же. В Москве ноне и в воздухе пробки. Дожили... А ты - точно фея? — Недоверчиво спросила у нее я.
— Да ты к бабке не ходи. В любом случае, здесь только я, и только я могу твоему горю помочь. — Откупорив коньяк "Хеннесси" пятидесятилетней выдержки, она сделала глоток из горла. — На Бал собралась?
— Не выйдет. У меня паспорт мать забрала. Дай коньяк. — Я тоже сделала приличный глоток и отставила его в сторону. Ненавижу алкоголь. Когда бы ни выпила, хотя бы глоток, расслабление и забвение - на время, но с утра - такая боль и защемление по венам, что просто извивает и швыряет по кровати. Поэтому, я могла заставить себя выпить что-то только в периоды абсолютного отчаяния, чтобы хоть немного расслабиться. Я вытерла пот со лба. Руки перестали дрожать. Черный ком боли и отчаяния в груди откатился куда-то в сторону и больше не мешал. Но за все надо платить. Утром мне этот покой аукнется.
— А тебя то как сюда занесло?
— Один мудрый человек советовал ехать, пока не настигнет закат. А мне было куда угодно, только не домой. Я хотела куда-нибудь, где вообще не будет ничего общего с моим районом. Все опостылело. — Я снова опустила голову на руки.
— Я могу закинуть тебя туда. Но что будет после Бала, я ручаться не могу. Может стать еще хуже, чем было. Понимаешь? Понимаешь, что пока ты его не видела в реальности, ты еще сохраняешь какие-то крохи спокойствия? Потом не будет и их. И боль в венах по утрам не сравнится с тем, что ты будешь чувствовать, тоскуя по нему, вспоминая его, каждый взгляд, каждое прикосновение.
— Я готова к геенне огненной. Я готова к чему угодно. Лучше иметь и потерять. Чем не иметь вообще.
— Смотри. Ты сама попросила.
Она легко вскочила с травы на ноги, извлекла волшебную палочку из-за пазухи и взмахнула ей в воздухе. Творилось волшебство. Я поспешила встать рядом с ней. Близлежащее дерево было превращено в средневекового вида карету, старичок-прохожий в кучера, а пробегавшие мимо помойные черные коты - в черных лошадей с лоснящейся и сияющей черной шерсткой, с гривой, заплетенной в косички.
— Помни. Когда часы пробьют полночь, и, если Принц выберет не тебя, ты потеряешь все, что было. И не только карету, кучера, лошадей и платье, но и дом, мать и даже меня. Это билет в один конец.
Я наскоро обняла ее. — Он выберет меня. Я все для этого сделаю.
Она взмахнула палочкой еще раз, и мое черное платье до колена превратилось в платье в пол. Волосы нежными кудрями разметались по плечам. Модель платья тоже изменилась. Открытые плечи, черные лилии вверх по груди, а юбка двухслойная: непрозрачная заканчивалась чуть выше колена, прозрачный и легкий шифон - до пят.
— В добрый путь. — Фея-крестная крепко обняла меня. — Береги себя, малышка.
— И тебе удачи. Спасибо тебе за все.
В черных босоножках с пряжками на высоких позолоченных каблуках влезать в карету оказалось довольно таки непросто, но вот мы уже гоним, гоним, разгоняемся и... Взлетаем... Мы летим по воздуху. Я не знаю, сколько времени миновало. Я сбилась со счету. Опустилась карета прямо перед дворцом и тут же исчезла, стоило мне выйти из нее, вместе с кучером и лошадьми... Но тогда меня это не опечалило. Ах. Как красив был дворец! Белый, нарядный, весь горящий золотом и слепящий глаза. Взойдя по красной ковровой дорожке и маневрируя между колоннами, я толкнула тяжелую массивную дверь. Внутри было не менее красиво. Дамы в шелках и корсетах с огромными юбками, джентльмены в камзолах, не менее ухоженные и полные лоска... Все горело, переливалось золотом и слепило глаза. В шуме и гаме суеты, среди факиров, выдыхающих пламя, фокусников и развозчика вин в зелено-черном на одном колесе, я не заметила, как ко мне подкрались сзади. Кто-то накрыл ладонью мою руку. — Позволите пригласить Вас на танец?
Медленно оборачиваюсь, не веря своим ушам. Но это и правда Принц. Его светлые голубые глаза смотрят в мои пронзительно и напряженно, а его белый с золотом камзол слепит глаза своей яркостью. Делаю неумелый реверанс и протягиваю руку. Он кладет свою на мою талию и увлекает меня в центр зала.
— Почему Вы именно меня пригласили? — Еле выдыхаю.
— Вы показались мне такой необычной. Одинокой. Не похожей на всех. В суете и блеске разных цветов увидеть кого-то в отсутствии цвета необычно. Здесь нет никого в черном. Так почему Вы?
— Долгая история. И абсолютно не интересная. Времени до полуночи, чтобы рассказать не хватит. — Я опустила голову на его грудь. — Давайте просто танцевать. Я не хочу ни о чем думать и вспоминать. Я хочу жить моментом.
И он танцевал со мной. Всю ночь. Под грустные напевы оперной певицы Зузаны Дурдиновой и под веселую Тарантеллу. Вихрь ярких красок, великолепия и его близости. Я немела и упивалась от счастья в безумном вращении Тарантеллы. Он легко и плавно кружил меня вокруг себя за руку и, совершив подряд несколько вращений по оси, я случайно и резко потеряв равновесие, припала на его грудь. Несколько мгновений глаза в глаза. Я не выдержала первая.
— Ты - необычайная. Как тебя зовут.
— Синдерелла. Зовите меня Синдерелла, Ваше Высочество.
— Волшебное имя...
— Как и эта ночь.
23 часа 58 минут. Кто-то ударил по бокалу серебряной ложечкой три раза и громко объявил.
— А сейчас, встречайте. Принцесса Тосканская, Сильетта. Невеста нашего Прекрасного Принца.
Он улыбнулся мне своей искренней летней и светлой, как он сам, улыбкой и, потрепав меня по щеке, тихо молвил. — Прощай, птичка. Было весело, красиво и сказочно. А теперь меня ждет невеста.
— Но... Как же. Почему... — Мне будто выбили воздух из груди. — Вы... Вы же. Вы не можете так поступить. Пожалуйста, пожалуйста. — Я молила его, схватив за руку.
Он осторожно, но настойчиво выдернул ее, затем поцеловал меня в макушку. — Спасибо за танец. Было здорово. Ты необычная, Синдерелла. Оставайся такой всегда. Я всегда же буду тебя такой помнить.
С Принцессой Сильеттой в зеленых шелках под руку, он прошел по кругу среди толпы и пригласил ее на вальс...
***
Все еще слышна отдаленная музыка из окон замка. Венчают моего Принца с Тосканской Принцессой. Я лежала на ступеньке огромной и прекрасной белой лестницы. Моя босоножка на шпильке... Что-то случилось с ее застежкой, и она осталась где-то в зале. Впрочем, это неважно. Ничего уже не важно. Я отдыхаю от суеты, которая внутри. Пошел дождь. Размыл мою косметику. Я продрогла. Я не чувствую тела, рук, ног. Я вся обратилась в боль. Ничего не было, и ничего не будет. Я закрыла глаза и снова увидела его глаза. Такие голубые, смеющиеся и полные жизни. Затем маму, которая до последнего удерживала меня от этого. И Фею, которая предупреждала. Мое платье снова стало по колено и не грело больше. Я не могу. Я не могу жить без жизни моей. Не могу жить без моей души. Я тихонько запела, пока дождь сливал на земле понемногу свои слезы с моими.
— Он тебя не пожалеет, не простит,
Твое сердце разобьется о гранит...
Не ходи к нему на встречу, не ходи,
У него гранитный камень там, в груди.
— Простите меня. Я вас любила. — Мысленно я обратилась к Фее и матери. — Но его я не могу забыть и никогда не смогу. Я не могу иначе и не стану. Я не могу жить без жизни моей. Не могу жить без моей души...
Поворот. Один поворот. Тело с ужасающей скоростью летит вниз по ступеням. Последнее, что я слышу, - хруст ломаемых шейных позвонков...
***
Остекленевшие глаза смотрят в небо. Даже умерев они не обрели покой, а ищут в нем глаза Принца. Сумасшедший дождь избивает похолодевшее тело, нелепо закованное в одну босоножку, с оставшейся босой второй ступней, но этому телу уже никогда не чувствовать холод. Грязь, лужи асфальта. Прохожие то и дело проходят мимо, и, вступая в очередные слезы небес, окатывают из них скорченную, практически окаменевшую статуэтку, некогда льющую живые теплые слезы, под лестницей. Мало кто видит, как в безутешных рыданиях над ней склонилась фигура в черном с лиловой курточкой, небрежно наброшенной на плечи. И уж точно никто не видел, как, склонившись над изголовьем брачных покоев Принца и Сильетты с зажатым в руке ножом, темная фигура заносит клинок для удара, но белая вспышка света останавливает ее. Что-то в ней самой неуловимо меняется. Сознание в сознании. Она слышит голос, умоляющий ее остановиться. А затем белая вспышка пронзает каждый нерв в ее теле, и она теряет осознание реальности, наблюдая со стороны. Наблюдая, как отшвыривает нож и с несвойственной ей нежностью проводит рукой по светлым волосам и целует Принца в лоб со словами. — Спи спокойно, милый Принц. Завтра будет. Лишь проснись...
Обернувшись, фигура в черном еще долго смотрит на свою Тень, вышедшую из тела. И Тень замечает карие глаза вместо голубых. Карие глаза, на которых дрожит слеза. Мгновение и белая вспышка отлетает куда-то в потолок. Тень и фигура в черном снова вместе. И они неслышно открывают массивную тяжелую дверь дворца куда-то в темную незрячую ночь...
20.05.2015
Ветром коснуться б румянца ланит, Уст целовать твоих пьяный фарфор, Море в груди моей буйной шумит, Волны уносят мой дух на Босфор.
#AU #L #R
"Погашу дыханьем ветра свет былой любви"...
Суда не будет. Как и следствия. Мы живем в обществе, в котором казнь решает все мыслимые и немыслимые проблемы. Так мы устроены. Уничтожать все, что пошло против системы. У кого-то преступления на почве чувств называются "эмоциональными преступлениями", у нас бы этому даже названия не дали. Это нечто недопустимое. И тот, кто сотворил подобное, достоин только смерти путем Ликвидации. Так мы, пытаясь скрыть саму суть убийства, не называя убийство убийством, громкими словами именуем кремацию заживо. Я снимаю с головы красный капюшон плаща. Печь за моей спиной. Белая с полукруглыми дверями. Войдешь - выхода не найдешь. Она греет меня, согревает мою спину. Это, по всей видимости, непреложный закон Вселенной: все, что греет тебя и твою душу, рано или поздно, так или иначе, спалит тебя дотла. Моя любовь к Ретту Реннеру привела меня сюда и возвела на этот пьедестал. Что ж. Он будет здесь. Вместе с Верховным - своим отцом. Чтобы положить конец моей жизни. Которую я ему вручила, ни на секунду не пожалев. Да. Я превысила полномочия и вышла за рамки дозволенного, но не считала, что заслуживаю за это смерти. Зато Кейтелин Блэквуд заслуживала. И была убита даже весьма гуманно, за что должна быть мне бесконечно благодарна. Такой я человек. Я ненавижу, когда трогают меня. Мои вещи. Моих людей. Не знаю, почему я стала считать этого больного ублюдка своим. Но стала. На месте души и сердца у него черная дыра.
— Сегодня мы собрались здесь, чтобы свершить правосудие.
Заложив руки за спину, Реннер ходит взад и вперед, пытаясь вынести "справедливый" приговор. Он заискивающе смотрит в глаза Верховному. Ни следа от страсти и бури эмоций, овладевающих им на полу тренировочного зала. Он холоден. И мертв изнутри. Ожидает только отцовского поощрения. Конечно. Что я могла ожидать. Чего я хотела ожидать.
— Л-22043, у Вас есть что сказать в свою защиту?..
Одариваю его холодным и полным плещущей через край ненависти взглядом и сплевываю на пол, еще раз повторяя себе, что кем бы я ни стала, рождена я была Профессором. И не склоню головы даже перед сыном Верховного. Даже, если он - любовь всей моей жизни. И даже перед лицом смерти я не буду молить о пощаде. И уж подавно умолять его. Я вверила ему свою жизнь. А он меня разбил и забрал ее у меня. Я не прощу его даже через десять жизней. Идеальный черный костюм для идеальной черной души. Все, как и должно быть. Он расценивает мой ответ, как и полагается. Он знает, что для выражения эмоций мне сейчас не нужны слова.
— Может быть, сожалеете о чем-либо?
— Лишь о том, что смерть этой потаскушки была слишком быстрой, и она мало что почувствовала. Вы бы видели, сир. — Я нарочито громко рассмеялась. — Как нано-ножи делали свое дело и превращали плоть в мясо. Вам бы понравилось, как истинному ценителю. Вы же заставляете во время симуляций вырывать сердца ни в чем не повинным детям.
Он нависал надо мной. Он на двадцать сантиметров выше меня. Я была вынуждена смотреть на него снизу вверх, но достоинство превыше всего. Я и смотрела с яростью. Он наклонился еще ближе ко мне, и на миг я позабыла о том, как дышать. Сапфировые глаза были совсем рядом. А рука с массивным перстнем застыла в паре сантиметров от моего лица. И поэтому я решила лишний раз напомнить себе о том, что этот человек, как и говорил Нейт, моральный урод, не заслуживающий ни любви - ничего хорошего. Он прошептал. Так, чтобы только я слышала его голос.
— Все решено, Лио. Зачем ты усугубляешь свое положение?
— Что ты можешь со мной сделать хуже, чем предать смерти? Ты уже все сделал. А теперь отойди в сторону и позволь мне наглеть безнаказанно. — Шепчу в ответ так, чтобы только он меня услышал.
Его лицо, на мгновение озаренное какими-то чувствами, вроде проблеска надежды и огорчения, снова нацепило на себя ледяную непроницаемую и отрешенную маску.
— Л-22043, Вы подвергаетесь процедуре Ликвидации за совершенное преступление - убийство будущего Профессора, человека, рангом выше Вас, Беспрекословного Тестера.
— Меня зовут Лионора. — Мой голос не дрожит. Он холоден и спокоен. Безразличен. В нем уже нет даже ярости, охватившей меня изначально. — И я никогда не была и не буду Тестером. Волею судьбы я стала Беспрекословной. Но рождена я была Профессором. И даже сыну Верховного Профессора этого не изменить. Так что. Гори в аду.
Створки печи медленно расходятся в разные стороны. Жар выплывает наружу и окружает меня своим тошным теплом. Сколько преступников обрело здесь последний приют... Да и не только преступников. Неугодных тоже. Огромный крематорий. Двое в черном с черными масками, скрывающими их лица, вводят меня внутрь. Пять минут, и начинается отсчет. После того, как двери закроются, их уже невозможно будет открыть. Не проносится вся жизнь перед глазами. Видимо, это сказал глупец, который ни разу по-настоящему не бывал на грани жизни и смерти. Никакой горечи и сожаления. Просто пустота. Такая, с какой может посоперничать только воздействие опиатосодержащих тестеров, регулярно вводимых мне в кровь несколько месяцев подряд во время симуляций, чтобы выжечь мне мозги, а из души вытравить все человеческое. Даже видения об острове кажутся какими-то смутными и далекими. Все ушло на второй план. На первом осталось отупение и отсутствие понимания происходящего.
— Две с половиной минуты. Минута. Сорок секунд. Тридцать секунд. Двадцать секунд... — Картонный механический голос равнодушно отсчитывает время до закрытия двери. — Десять секунд. Пять секунд. Три секунды... Двери закрываются.
На последней секунде слышу какой-то невнятный шум. Дым начинает застилать глаза. Двери закрылись уже на семьдесят пять процентов, когда кто-то резким рывком выдергивает меня из раскаленной печи. Не тот, кого я ожидала увидеть. Нейт...
— Нет уж, сестрица, сегодня ты так просто не умрешь.
Картина снаружи изумляет. Это настоящий мятеж. Беспрекословные Тестеры бьют своих хозяев - Профессоров. Абсолютно не подготовленные к такому повороту событий цари мира сего пытаются отбиваться, но все тщетно. Беспрекословные обучены и натасканы. Они - бойцы, они - военные. А современные научные технологии лабораторным крысам мало чем могут помочь в рукопашной. Надо отдать должное. Реннер бьется лучше всех, и им руководимые нано-ножи бьют без промедления и жалости. Я даже засмотрелась на долю секунды. В бою он был просто Богом. Сосредоточенное красивое лицо, не обремененное эмоциями. Льдисто-голубые глаза искрятся молниями. Но и его надолго не хватает. Последнее, что я вижу перед тем, как Нейт выталкивает меня из зала наружу, это то, что в живых осталось всего трое Профессоров - Верховный, Реннер и еще один молодой парень, имени которого я не знала, и то, как Беспрекословный Верховного бьет Ретта в спину так, чтобы он упал на колени. А затем приставляет нож к его горлу. Поднимая взгляд, Тестер смотрит мне в глаза и улыбается. Здесь все знают абсолютно обо всем. Эти намеки не прикрыты. А Реннер... Он - сволочь, но не заслуживает такой смерти.
— Нет, Ретт. Пусти меня. Твою мать, Нейт, пусти.
Нейт держит меня, пока я извиваюсь и ору так, что голос в конце концов садится.
— Этот ублюдок обрек тебя на смерть, Ли. Прекрати его жалеть. Нам пора уходить. Позволь К-4583 доделать свое дело.
— Ретт. Оставьте его. Я убью. Я всех вас убью. — Слезы летят во все стороны. Я бешено вырываюсь. — Профессор, Тестер, Беспрекословный. Кто угодно. Вы все заплатите. Убери от него руки, мерзкая скотина. Реееееееетт.
Меня хватают под руки другие Беспрекословные и выносят из здания. Один из них закинул меня на плечо, и пока я безуспешно пыталась молотить его кулаками по спине, посадил в огромный черный лимузин на заднее сидение.
Теперь я сижу, словно кукла. Обездвиженная и мертвая. Сжав кулаки, глядя перед собой пустыми глазами. Сопротивление и агрессия исчезли. Мы едем в никуда. Вдвоем. Нейт за рулем, я - на заднем сидении. Он протягивает мне платок через плечо. Я даже не замечаю этого.
— Что с ним будет? — Мой голос звучит глухо и безжизненно.
— С ним уже ничего не будет. К-4583 знает свое дело и режет глотки, как торжественные ленточки на праздник. Он уже мертв. Забудь. О чем ты вообще думаешь? Если бы не я и не мятежники, ты вообще бы сгорела. Элементарного "спасибо" было бы достаточно.
— Значит, надо было позволить мне сгореть.
— Размечталась. Тебя даже слушать тошно. Это не ты говоришь, а твои взбешенные гормоны, растревоженные тварью...
А) принявшей твою жизнь в рабство.
Б) проводившей на тебе опыты несколько месяцев, пичкая наркотиками.
В) заставившей убить ребенка в наркотическом бреду.
Г) убившей несметное количество мирных жителей.
Д) оставившей тебе шрамы на всем теле.
Е) когда мы вломились, если зрение мне не изменяет, он еще и изнасиловать тебя пытался...
Ж) вдобавок засунувшей в печку на Ликвидацию.
— Все было не так. — Мой голос противно взвизгнул вне моей воли. Я вспыхнула. — Ты ничего не знаешь. Это ты ворвался в зал и арестовал меня, начнем с этого. Он вообще не отдавал тебе приказа.
— Мне Верховный приказал. А у нас с каждым Беспрекословным, кроме тебя, уже была составлена стратегия сопротивления, которая должна была прийти в действие во время казни. Мы запланировали революцию и свержение всей верхушки "Генезиса". Если тебя интересует, как вообще Беспрекословные смогли ослушаться, ответ прост. Вакцина Профессоров, программирующая на послушание, их тестеры оказались недолгосрочны. И пару дней назад каждый Тестер проснулся с осознанием того, что его используют, как раба. Никто, кроме тебя не выбирал эту роль добровольно. Нужен был только подходящий момент, чтобы перебить всех этих уродов, возомнивших себя элитой и сливками общества. И твоя казнь стала таким моментом. Аморальные отщепенцы не были готовы к сопротивлению и не ожидали подвоха.
— Как ты пошел на такое? Ты же сам Профессор...
— Как я и говорил. Моя бабушка была Тестером. И я знаю, что такое быть на социальном дне. Все Беспрекословные мне доверяют. Потому что я - хороший парень.
— Подожди... — Осознание медленно осеняло меня все больше и больше. — Если вакцина Профессоров перестала работать, и ко всем Тестерам вернулись чувства, разрушив принуждение послушания, то... Значит и на Профессоров она больше не действует.
— Давно. — Мрачное лицо Нейта в зеркальце подтвердило мою догадку.
— Я видела это в его глазах. Он скрывал, как мог, но ему было не все равно. Как вы могли. — Я изо всех сил била ногой в дверь и стекло. — Он все чувствовал. А твои люди просто перерезали ему горло? Не бесчувственному ублюдку, а человеку, к которому вернулись эмоции? Да вы у меня все пожалеете и кровью плакать будете.
— Так веселее. В период отсутствия чувств он столько людей убил. И невинного ребенка во время симуляции с тобой. Уничтожить его в момент, когда к нему вернулась человечность, боль и раскаяние - лучшая плата за все его поступки. Это как убить вампира за то, что он был вампиром и пил человеческую кровь, через пару дней после того, как он стал человеком. Эмоциональное состояние, знаешь, не отменяет совершенного зла.
— Нейт. Я убью тебя и всех, кого ты знаешь.
— Успокойся, Ли. И лучше не раздражай меня, иначе я вколю тебе "Пропазин", как буйно помешанной. Обрети новый смысл бытия. Его больше нет. Все. Все кончено. Окончательно. И бесповоротно.
Я прислонила лоб к стеклу. Я смертельно устала. И единственное, что знала точно сейчас - это то, что я убью К-4583 своими собственными руками...
***
Комната в отеле оказалась довольно милой на первый взгляд. Бежевые тона, минимум мебели. Двуспальная кровать и тумба с зеркалом над ней. Никаких тебе стульев. Ничего. Я с разбегу влетела на кровать, уткнулась в подушку, и через пять минут она абсолютно промокла от слез.
Нейт сел рядом. Сначала он долго гладил меня по спине своей большой и теплой рукой, потом наклонился и поцеловал между лопаток. Сначала я была просто в шоке от произошедшего, потом опомнилась.
— Ты забудешь его, Лиона. Забудешь. Ну же. Я знал тебя еще маленькой, и люблю. Уже давно. Сколько бы времени ни понадобилось, я буду ждать. Когда-нибудь ты сменишь свое "нет" на "может быть", а свое "может быть" на "да"...
— Ты рехнулся, думая, что отдав приказ убить моего любимого, у тебя появится шанс на то, что я когда-нибудь позволю тебе быть хоть кем-то мне. — Глаза, наполненные слезами до краев, источали злую ненависть.
— Я не могу тебя понять. Ты сама плюнула ему под ноги на казни и презрительно разговаривала. Как с никчемностью.
— Я могла сказать, что угодно. Он поспособствовал свершению моей казни. Но каким бы он ни был козлом, я продала свою жизнь и свободу, чтобы быть с ним рядом. Он - все для меня, что бы я ни сказала в порыве злости, ярости и разочарования от того, что ты любишь, а тебя предали. Поэтому, катись со своей любовью к черту. А я собираюсь принять душ. Кажется, какой-то мудак коснулся моей спины своей лишайной мордой. Пойду продезинфицирую.
— Если бы тебя тогда не арестовали, он бы просто оттрахал тебя и выбросил. Каждый день со смехом вспоминая, как шпилил тебя в тренировочном на полу и рассказывая всем об этом. А я твоим мужем хочу быть. Ты была бы моей музой, Лиона.
— Милый Нейт. — Я коснулась его лица ладонью, и он замер. — Я не хочу быть ничьей музой. Я не хочу быть ничьей женой. Вы так ограничены, чтобы это понять. Мне нужна была судьба рабыни. Его рабыни. Неужели ты думаешь, что мне нравится, когда передо мной преклоняются? Да меня тошнит от этого. Потому что я сама служить хотела. Меня не привлекает слабость. Только сила. И если тебя пугает тот факт, что я могла бы быть использована в тренировочном, я бы предпочла быть использованной и выброшенной. Переживать каждый день, мучаясь от боли, которую может чувствовать только женщина, от которой отреклись. Я стала бы его дешевкой на ночь, которую вспоминала бы всю свою жизнь. Что ты мне можешь дать из этого? Ничего. Целый мир. Любовь, преданность, уважение. Но мне нужны ЕГО унижения, а не ТВОЯ любовь. Вся суть в объекте. От него и удар туфлей в лицо - счастье. От тебя и вся жизнь с розовыми пони и сахарной ватой - пыль под моими ногами. А теперь, когда ты, наконец, прочувствовал всю силу своей никчемности и моего презрения... — Я сплюнула на пол. — Если мой плевок тобой расценивается, как презрение, я могу заплевать тебе весь номер.
— Боже мой. Я столько дружил с тобой и не знал, насколько ты больна... Психически. Эту безумную зависимость ты любовью считаешь?
— Называй, как хочешь. Не светить двум солнцам над одной планетой. Не ужиться второй любви в моем сердце... Кроме него ничего нет. И не будет.
***
Струи ледяного душа приятно охлаждали кожу. Но боль тоски и утраты сжала все естество. Я умирала. Медленно и извращенно. Аксон за нейроном. Клетка за клеткой. Я чувствовала, как отказывает весь мой организм. Зрение стало черно-белым. Цвета исчезли. Так бывает, когда смысла жизни больше нет. Я жалела, что меня вытащили из ликвидационной печи. Я так одинока в этот час. Что хочу умереть. Погасить дыханьем ветра свет былой любви...
Сквозь шум душа я услышала голос Нейта. Он говорил с кем-то по телефону. И был взбешен.
— Какого лешего вы еще слушаете, что он вам говорит, чтобы запудрить мозги? Вам нужно было всего лишь сделать свою работу. Убить Ретта Реннера, как убили Дензела Реннера, Верховного. Вам что всем, яйца отшибло что ли? Бабы испугались? Лиона не узнает, что он был жив, поэтому можете спокойно спускать курок. Немедленно. К вечеру Реннер младший должен быть мертв. Она уверена в том, что его убили еще во время казни. Вы ничего не потеряете. Я удержу ее здесь, сколько смогу.
— Уверен? — Нагая я стояла, приставив нож к его шее. — Телефон. Сейчас же.
Он не смел мне перечить.
— На связи Л-22043. Беспрекословная Верховного Профессора Ретта Реннера. Если с ним что-то случится, вы будете молить о смерти, постигшей мисс Кейти Блэквуд. Я уже еду. Готовьте оправдания и извинения. Потому что я уже приготовила ножи. Счастливого конца. — Нажав отбой, я склонила голову набок, глядя на Нейта. — Заливай бензин в бензобак. Мы возвращаемся в "Генезис"...
***
В дверях центра все расступились, пропуская меня вперед. Я взлетела по лестнице наверх. Не помню как, но я оказалась возле зарешеченной комнаты, в которой убила ребенка во время симуляции. На страже стоял уже известный мне К-4583.
— С дороги.
Я зашла в комнату и закрыла за собой дверь. Он сидел на полу. Руки и лицо в синяках и кровоподтеках. Взгляд ничего не выражает.
— Ты пришла. — Сухой надломленный голос. — Поглумиться?
— Нет. Все не так.
— А как? Мне сказали, что имя мое теперь Р-20054, и Лиона - моя Госпожа. Явится решить мою судьбу.
— Я не решать твою судьбу пришла. Я пришла забрать тебя отсюда.
— Прекрати, Лио. Живи дальше. Я - не герой. Я специально на твоих глазах разыграл сценку с Блэквуд. Мне нравилась твоя привязанность. Я ХОТЕЛ, чтобы ты убила ради меня и во имя меня. Как будто ребенка недостаточно было.
Внутри меня всколыхнулся огонь. Он еще и подставил меня. Но я не дала временному победить вечное.
— Я заберу тебя домой. Не будет отныне ни Профессоров, ни Тестеров, ни Беспрекословных. Никого. Только ты. Со мной.
Я опустилась на колени и рукой коснулась его щеки. — Пожалуйста. Ретт. Умоляю. Я знаю, что вакцина не действует. Я знаю, что ты чувствуешь. Не дай мне потерять тебя. Снова.
— Я отталкивал тебя. Я совершал ужасные поступки. Я спровоцировал тебя убить дитя. И Кейт. Но. Я планировал вытащить тебя из печи, даже если пришлось бы устроить бунт самому и пойти против отца. Потом меня опередили. Беспрекословные вышли из подчинения. Я не успел добраться. И тебя спас он. Ты должна идти с ним. Он - твой счастливый конец. А я - чудовище. Такие, как я, не получают женщину и отъезд в закат. Но... Я все еще помню нашу первую встречу. Ты вошла в лабораторию в белом халате лаборантки. В тебе было столько огня и пыла. Помню, как ты впервые посмотрела на меня. Я знал, что ты влюбляешься, но в себе чувств боялся и искоренял их, как мог. Я был недостоин любви. А твоей любви - больше, чем чьей-либо другой.
— А давай ты за меня решать не будешь. — Я взбеленилась не на шутку. — Тебя. Я выбрала тебя. Чудовище, совершающее ужасные поступки. Не нужны мне хорошие мальчики, парни, мужчины. Мне никто не нужен кроме тебя. И я лучше несколько жизней проживу в одиночестве, чем одну не с тобой... Ретт. Прекрати. Позволь мне спасти тебя и твою душу. Я для того и стала Беспрекословной. Чтобы охранять тебя.
— Лионора. — Он выдохнул и опустил глаза. — Лиона... За что ты меня так любишь.
— За то, что ты есть. И это пытка. — Я коснулась его лба своим, взяв его за руки. — Давно ты все чувствуешь?
— Около двух недель. Я старался не подавать вида. Не менять траекторию поведения. Но тщетно. Тебя не обмануть. Только ты видела, как плавился лед. Страшная истина в том, что женщину, которая тебя любит и знает лучше себя самой, не обмануть. Я не смею просить... Спрашиваю просто потому что не могу молчать. Ты станешь моей женой? Я знаю, что нет и что вопрос преждевременный...
— О, заткнись. Пока мой эмоциональный шквал не разрушил эту комнату, а чувства не стали еще сильней. Я не в силах уже любить сильнее. Меня спалило заживо. Я и без твоих вопросов давно отписала себя тебе. Стать твоей женой - это весь мир для меня. Пошли отсюда.
Я помогла ему подняться. Дверь я выбила с ноги. И она ударила изо всех сил в голову К-4583. Я приготовилась к бою и смерти. Но знала, за что сражаюсь.
— Нет, мисс Лиона. Р-20054 останется в своей тюрьме и никуда отсюда не выйдет. Я бесконечно рад ванильным соплям о браке, но вся эта ерунда останется в мечтах. Ведь к вечеру живой Профессор - будет мертвый Профессор.
— Меня зовут Л-22043.
С полуоборота ударив его в пах, я обошла его и схватила за шею, принявшись душить. К-4583 вывернул мое запястье и обрушил меня на спину.
— Знакомая картинка. В таком положении тебя обнаружили, когда повели на казнь. Все полы собрала небось, шлюха. И сколько еще он тобой протрет этих полов. Слушать тошно. Он говорит о свадьбе, чтобы спасти свою шкуру. Ты - его последняя надежда на свободу. А на ней тебя постигнет разочарование. В лучшем случае, он тебя бросит. В худшем, ты не встретишь новый день.
— А для тебя этот день - последний.
С трудом вытащив нож из сапога, я с силой вбила его ему в шею. Кровь хлынула мне в лицо, и я отшвырнула Беспрекословного от себя в сторону. Появились другие стражи тюрьмы. Я кинулась в атаку, совершая бешеные сальто и пируэты, когда раздался холодный и спокойный голос Нейта.
— Отпустите их. Пусть идут. — Минуту помедлив, он обратился уже ко мне. — Саморазрушайся как хочется. И пусть то, чего ты желаешь, обернется адом и проклятием для тебя. Ты еще ощутишь, ЧТО ТАКОЕ Ретт Реннер. И не только в эротическом смысле. А в самом неприглядном. Просто знай, что мы будем на него охотиться и травить его, пока он не сдохнет. Ты не сможешь защищать его всю жизнь. Я хочу, чтобы сейчас он почувствовал вкус свободы и жизни. Чтобы потом это все отнять. Месть - блюдо, которое подают холодным. Я умею ждать. Помни и живи быстро, Ли. Твое безумное счастье ненадолго с тобой. Я вырву его сердце за то, что он забрал у меня твое.
— И тебе не хворать. — На выходе я похлопала его по плечу.
***
До гостиницы добрались с трудом. Приняли душ по очереди. Первую ночь я ложилась с ним в одну кровать. Как равная.
— Спокойной ночи, Ретт. — Я щелкнула выключателем лампы, и комната погрузилась во тьму.
— Ночь не для сна, Лио. — Он взял бретельку моей сорочки и медленно опустил вниз. Я осмелилась посмотреть ему в глаза. Они улыбались. Искренне. — Можешь потом развеять сомнения парнишки в том, что такое Ретт Реннер.
— К черту его. — Я тяжело дышала, когда он развернул меня спиной и сорвал сорочку. Он касался меня. Он. Я вся обратилась в томление. Я не верила. Столько дней спустя отторжения и неприятия... Поверить в его любовь уже было нереально сложно.
— Нас бессовестно прервали в тренировочном.
— Да.
Он целовал мою спину и придушивал меня. Я вся обратилась в вожделение. Я выгнула спину, покрываясь мурашками. Его руки сжимали мою грудь. Он швырнул меня на постель и лег сверху, не прерывая поцелуев.
— Ретт... Господи.
— По-моему, сейчас это уже синонимы. — Улыбнулся он.
Я сняла с него рубашку. Я гладила руками шрамы на его сильной груди и целовала их.
— Откуда они, любимый? — Осмелилась я спросить.
— Сражения с бунтующими Тестерами. И закалка от отца. Так он учил меня становиться сильным. Господи, Лио. Ты еще говорить в состоянии? — Он посмотрел на меня с улыбкой, запрокинул мою голову назад, целуя и покусывая шею и подбородок. — Ты же несколько лет ждала этого момента. И вот. Король с тобой. А ты еще разговариваешь.
— Тоже мне. Король. — Усмехнулась я. — Поправь корону. Мир уже не тот. Теперь ты - изгнанник, которого каждый взявший правление Тестер будет пытаться уничтожить.
— Как хорошо, что у меня есть Беспрекословная для того, чтобы защитить меня. — Проведя дорожку из поцелуев по моей груди и животу, он тихо прошептал. — Этому сердцу плевать на ранги. Даже изгнанником я остался королем.
Запустив руки в его волосы и коротко целуя в лоб, я ответила шепотом. — В моей груди было мало места для любви к хозяину, к Профессору. Любовь к моему мужчине и будущему мужу еще сильнее. Ты навсегда останешься моим королем.
Я чувствовала своей кожей тепло его кожи. Плоть к плоти. Мы становились одним существом. В неистовстве. На смятых простынях дешевого номера в мотеле. И это было раем и адом. Это было всем во всём...
***
Мир изменился. Теперь Тестеры взяли власть и подчинили себе Профессоров. История поменяла ход, совершив грандиозный перелом, но я смотрю в будущее, и мне нет дела до этих перипетий. Через два месяца появится на свет мой малыш. Я коснулась живота и посмотрела в окно. Долгий путь. Я была Профессором, стала Беспрекословной, а сейчас. Сейчас я просто жена. По-прежнему охраняющая своего мужа. Помня все его прошлые деяния, его довольно часто пытаются убить... Жена и будущая мать. И только эти две роли меня устраивают и нужны мне. Мое будущее. И моя жизнь, которую я всегда хотела... Здесь и сейчас, и навсегда. Посылая к черту на рога все эксперименты, закрывая эту страницу, чтобы открыть много-много новых других. Более счастливых.
17.05.2015
"Погашу дыханьем ветра свет былой любви"...
Суда не будет. Как и следствия. Мы живем в обществе, в котором казнь решает все мыслимые и немыслимые проблемы. Так мы устроены. Уничтожать все, что пошло против системы. У кого-то преступления на почве чувств называются "эмоциональными преступлениями", у нас бы этому даже названия не дали. Это нечто недопустимое. И тот, кто сотворил подобное, достоин только смерти путем Ликвидации. Так мы, пытаясь скрыть саму суть убийства, не называя убийство убийством, громкими словами именуем кремацию заживо. Я снимаю с головы красный капюшон плаща. Печь за моей спиной. Белая с полукруглыми дверями. Войдешь - выхода не найдешь. Она греет меня, согревает мою спину. Это, по всей видимости, непреложный закон Вселенной: все, что греет тебя и твою душу, рано или поздно, так или иначе, спалит тебя дотла. Моя любовь к Ретту Реннеру привела меня сюда и возвела на этот пьедестал. Что ж. Он будет здесь. Вместе с Верховным - своим отцом. Чтобы положить конец моей жизни. Которую я ему вручила, ни на секунду не пожалев. Да. Я превысила полномочия и вышла за рамки дозволенного, но не считала, что заслуживаю за это смерти. Зато Кейтелин Блэквуд заслуживала. И была убита даже весьма гуманно, за что должна быть мне бесконечно благодарна. Такой я человек. Я ненавижу, когда трогают меня. Мои вещи. Моих людей. Не знаю, почему я стала считать этого больного ублюдка своим. Но стала. На месте души и сердца у него черная дыра.
— Сегодня мы собрались здесь, чтобы свершить правосудие.
Заложив руки за спину, Реннер ходит взад и вперед, пытаясь вынести "справедливый" приговор. Он заискивающе смотрит в глаза Верховному. Ни следа от страсти и бури эмоций, овладевающих им на полу тренировочного зала. Он холоден. И мертв изнутри. Ожидает только отцовского поощрения. Конечно. Что я могла ожидать. Чего я хотела ожидать.
— Л-22043, у Вас есть что сказать в свою защиту?..
Одариваю его холодным и полным плещущей через край ненависти взглядом и сплевываю на пол, еще раз повторяя себе, что кем бы я ни стала, рождена я была Профессором. И не склоню головы даже перед сыном Верховного. Даже, если он - любовь всей моей жизни. И даже перед лицом смерти я не буду молить о пощаде. И уж подавно умолять его. Я вверила ему свою жизнь. А он меня разбил и забрал ее у меня. Я не прощу его даже через десять жизней. Идеальный черный костюм для идеальной черной души. Все, как и должно быть. Он расценивает мой ответ, как и полагается. Он знает, что для выражения эмоций мне сейчас не нужны слова.
— Может быть, сожалеете о чем-либо?
— Лишь о том, что смерть этой потаскушки была слишком быстрой, и она мало что почувствовала. Вы бы видели, сир. — Я нарочито громко рассмеялась. — Как нано-ножи делали свое дело и превращали плоть в мясо. Вам бы понравилось, как истинному ценителю. Вы же заставляете во время симуляций вырывать сердца ни в чем не повинным детям.
Он нависал надо мной. Он на двадцать сантиметров выше меня. Я была вынуждена смотреть на него снизу вверх, но достоинство превыше всего. Я и смотрела с яростью. Он наклонился еще ближе ко мне, и на миг я позабыла о том, как дышать. Сапфировые глаза были совсем рядом. А рука с массивным перстнем застыла в паре сантиметров от моего лица. И поэтому я решила лишний раз напомнить себе о том, что этот человек, как и говорил Нейт, моральный урод, не заслуживающий ни любви - ничего хорошего. Он прошептал. Так, чтобы только я слышала его голос.
— Все решено, Лио. Зачем ты усугубляешь свое положение?
— Что ты можешь со мной сделать хуже, чем предать смерти? Ты уже все сделал. А теперь отойди в сторону и позволь мне наглеть безнаказанно. — Шепчу в ответ так, чтобы только он меня услышал.
Его лицо, на мгновение озаренное какими-то чувствами, вроде проблеска надежды и огорчения, снова нацепило на себя ледяную непроницаемую и отрешенную маску.
— Л-22043, Вы подвергаетесь процедуре Ликвидации за совершенное преступление - убийство будущего Профессора, человека, рангом выше Вас, Беспрекословного Тестера.
— Меня зовут Лионора. — Мой голос не дрожит. Он холоден и спокоен. Безразличен. В нем уже нет даже ярости, охватившей меня изначально. — И я никогда не была и не буду Тестером. Волею судьбы я стала Беспрекословной. Но рождена я была Профессором. И даже сыну Верховного Профессора этого не изменить. Так что. Гори в аду.
Створки печи медленно расходятся в разные стороны. Жар выплывает наружу и окружает меня своим тошным теплом. Сколько преступников обрело здесь последний приют... Да и не только преступников. Неугодных тоже. Огромный крематорий. Двое в черном с черными масками, скрывающими их лица, вводят меня внутрь. Пять минут, и начинается отсчет. После того, как двери закроются, их уже невозможно будет открыть. Не проносится вся жизнь перед глазами. Видимо, это сказал глупец, который ни разу по-настоящему не бывал на грани жизни и смерти. Никакой горечи и сожаления. Просто пустота. Такая, с какой может посоперничать только воздействие опиатосодержащих тестеров, регулярно вводимых мне в кровь несколько месяцев подряд во время симуляций, чтобы выжечь мне мозги, а из души вытравить все человеческое. Даже видения об острове кажутся какими-то смутными и далекими. Все ушло на второй план. На первом осталось отупение и отсутствие понимания происходящего.
— Две с половиной минуты. Минута. Сорок секунд. Тридцать секунд. Двадцать секунд... — Картонный механический голос равнодушно отсчитывает время до закрытия двери. — Десять секунд. Пять секунд. Три секунды... Двери закрываются.
На последней секунде слышу какой-то невнятный шум. Дым начинает застилать глаза. Двери закрылись уже на семьдесят пять процентов, когда кто-то резким рывком выдергивает меня из раскаленной печи. Не тот, кого я ожидала увидеть. Нейт...
— Нет уж, сестрица, сегодня ты так просто не умрешь.
Картина снаружи изумляет. Это настоящий мятеж. Беспрекословные Тестеры бьют своих хозяев - Профессоров. Абсолютно не подготовленные к такому повороту событий цари мира сего пытаются отбиваться, но все тщетно. Беспрекословные обучены и натасканы. Они - бойцы, они - военные. А современные научные технологии лабораторным крысам мало чем могут помочь в рукопашной. Надо отдать должное. Реннер бьется лучше всех, и им руководимые нано-ножи бьют без промедления и жалости. Я даже засмотрелась на долю секунды. В бою он был просто Богом. Сосредоточенное красивое лицо, не обремененное эмоциями. Льдисто-голубые глаза искрятся молниями. Но и его надолго не хватает. Последнее, что я вижу перед тем, как Нейт выталкивает меня из зала наружу, это то, что в живых осталось всего трое Профессоров - Верховный, Реннер и еще один молодой парень, имени которого я не знала, и то, как Беспрекословный Верховного бьет Ретта в спину так, чтобы он упал на колени. А затем приставляет нож к его горлу. Поднимая взгляд, Тестер смотрит мне в глаза и улыбается. Здесь все знают абсолютно обо всем. Эти намеки не прикрыты. А Реннер... Он - сволочь, но не заслуживает такой смерти.
— Нет, Ретт. Пусти меня. Твою мать, Нейт, пусти.
Нейт держит меня, пока я извиваюсь и ору так, что голос в конце концов садится.
— Этот ублюдок обрек тебя на смерть, Ли. Прекрати его жалеть. Нам пора уходить. Позволь К-4583 доделать свое дело.
— Ретт. Оставьте его. Я убью. Я всех вас убью. — Слезы летят во все стороны. Я бешено вырываюсь. — Профессор, Тестер, Беспрекословный. Кто угодно. Вы все заплатите. Убери от него руки, мерзкая скотина. Реееееееетт.
Меня хватают под руки другие Беспрекословные и выносят из здания. Один из них закинул меня на плечо, и пока я безуспешно пыталась молотить его кулаками по спине, посадил в огромный черный лимузин на заднее сидение.
Теперь я сижу, словно кукла. Обездвиженная и мертвая. Сжав кулаки, глядя перед собой пустыми глазами. Сопротивление и агрессия исчезли. Мы едем в никуда. Вдвоем. Нейт за рулем, я - на заднем сидении. Он протягивает мне платок через плечо. Я даже не замечаю этого.
— Что с ним будет? — Мой голос звучит глухо и безжизненно.
— С ним уже ничего не будет. К-4583 знает свое дело и режет глотки, как торжественные ленточки на праздник. Он уже мертв. Забудь. О чем ты вообще думаешь? Если бы не я и не мятежники, ты вообще бы сгорела. Элементарного "спасибо" было бы достаточно.
— Значит, надо было позволить мне сгореть.
— Размечталась. Тебя даже слушать тошно. Это не ты говоришь, а твои взбешенные гормоны, растревоженные тварью...
А) принявшей твою жизнь в рабство.
Б) проводившей на тебе опыты несколько месяцев, пичкая наркотиками.
В) заставившей убить ребенка в наркотическом бреду.
Г) убившей несметное количество мирных жителей.
Д) оставившей тебе шрамы на всем теле.
Е) когда мы вломились, если зрение мне не изменяет, он еще и изнасиловать тебя пытался...
Ж) вдобавок засунувшей в печку на Ликвидацию.
— Все было не так. — Мой голос противно взвизгнул вне моей воли. Я вспыхнула. — Ты ничего не знаешь. Это ты ворвался в зал и арестовал меня, начнем с этого. Он вообще не отдавал тебе приказа.
— Мне Верховный приказал. А у нас с каждым Беспрекословным, кроме тебя, уже была составлена стратегия сопротивления, которая должна была прийти в действие во время казни. Мы запланировали революцию и свержение всей верхушки "Генезиса". Если тебя интересует, как вообще Беспрекословные смогли ослушаться, ответ прост. Вакцина Профессоров, программирующая на послушание, их тестеры оказались недолгосрочны. И пару дней назад каждый Тестер проснулся с осознанием того, что его используют, как раба. Никто, кроме тебя не выбирал эту роль добровольно. Нужен был только подходящий момент, чтобы перебить всех этих уродов, возомнивших себя элитой и сливками общества. И твоя казнь стала таким моментом. Аморальные отщепенцы не были готовы к сопротивлению и не ожидали подвоха.
— Как ты пошел на такое? Ты же сам Профессор...
— Как я и говорил. Моя бабушка была Тестером. И я знаю, что такое быть на социальном дне. Все Беспрекословные мне доверяют. Потому что я - хороший парень.
— Подожди... — Осознание медленно осеняло меня все больше и больше. — Если вакцина Профессоров перестала работать, и ко всем Тестерам вернулись чувства, разрушив принуждение послушания, то... Значит и на Профессоров она больше не действует.
— Давно. — Мрачное лицо Нейта в зеркальце подтвердило мою догадку.
— Я видела это в его глазах. Он скрывал, как мог, но ему было не все равно. Как вы могли. — Я изо всех сил била ногой в дверь и стекло. — Он все чувствовал. А твои люди просто перерезали ему горло? Не бесчувственному ублюдку, а человеку, к которому вернулись эмоции? Да вы у меня все пожалеете и кровью плакать будете.
— Так веселее. В период отсутствия чувств он столько людей убил. И невинного ребенка во время симуляции с тобой. Уничтожить его в момент, когда к нему вернулась человечность, боль и раскаяние - лучшая плата за все его поступки. Это как убить вампира за то, что он был вампиром и пил человеческую кровь, через пару дней после того, как он стал человеком. Эмоциональное состояние, знаешь, не отменяет совершенного зла.
— Нейт. Я убью тебя и всех, кого ты знаешь.
— Успокойся, Ли. И лучше не раздражай меня, иначе я вколю тебе "Пропазин", как буйно помешанной. Обрети новый смысл бытия. Его больше нет. Все. Все кончено. Окончательно. И бесповоротно.
Я прислонила лоб к стеклу. Я смертельно устала. И единственное, что знала точно сейчас - это то, что я убью К-4583 своими собственными руками...
***
Комната в отеле оказалась довольно милой на первый взгляд. Бежевые тона, минимум мебели. Двуспальная кровать и тумба с зеркалом над ней. Никаких тебе стульев. Ничего. Я с разбегу влетела на кровать, уткнулась в подушку, и через пять минут она абсолютно промокла от слез.
Нейт сел рядом. Сначала он долго гладил меня по спине своей большой и теплой рукой, потом наклонился и поцеловал между лопаток. Сначала я была просто в шоке от произошедшего, потом опомнилась.
— Ты забудешь его, Лиона. Забудешь. Ну же. Я знал тебя еще маленькой, и люблю. Уже давно. Сколько бы времени ни понадобилось, я буду ждать. Когда-нибудь ты сменишь свое "нет" на "может быть", а свое "может быть" на "да"...
— Ты рехнулся, думая, что отдав приказ убить моего любимого, у тебя появится шанс на то, что я когда-нибудь позволю тебе быть хоть кем-то мне. — Глаза, наполненные слезами до краев, источали злую ненависть.
— Я не могу тебя понять. Ты сама плюнула ему под ноги на казни и презрительно разговаривала. Как с никчемностью.
— Я могла сказать, что угодно. Он поспособствовал свершению моей казни. Но каким бы он ни был козлом, я продала свою жизнь и свободу, чтобы быть с ним рядом. Он - все для меня, что бы я ни сказала в порыве злости, ярости и разочарования от того, что ты любишь, а тебя предали. Поэтому, катись со своей любовью к черту. А я собираюсь принять душ. Кажется, какой-то мудак коснулся моей спины своей лишайной мордой. Пойду продезинфицирую.
— Если бы тебя тогда не арестовали, он бы просто оттрахал тебя и выбросил. Каждый день со смехом вспоминая, как шпилил тебя в тренировочном на полу и рассказывая всем об этом. А я твоим мужем хочу быть. Ты была бы моей музой, Лиона.
— Милый Нейт. — Я коснулась его лица ладонью, и он замер. — Я не хочу быть ничьей музой. Я не хочу быть ничьей женой. Вы так ограничены, чтобы это понять. Мне нужна была судьба рабыни. Его рабыни. Неужели ты думаешь, что мне нравится, когда передо мной преклоняются? Да меня тошнит от этого. Потому что я сама служить хотела. Меня не привлекает слабость. Только сила. И если тебя пугает тот факт, что я могла бы быть использована в тренировочном, я бы предпочла быть использованной и выброшенной. Переживать каждый день, мучаясь от боли, которую может чувствовать только женщина, от которой отреклись. Я стала бы его дешевкой на ночь, которую вспоминала бы всю свою жизнь. Что ты мне можешь дать из этого? Ничего. Целый мир. Любовь, преданность, уважение. Но мне нужны ЕГО унижения, а не ТВОЯ любовь. Вся суть в объекте. От него и удар туфлей в лицо - счастье. От тебя и вся жизнь с розовыми пони и сахарной ватой - пыль под моими ногами. А теперь, когда ты, наконец, прочувствовал всю силу своей никчемности и моего презрения... — Я сплюнула на пол. — Если мой плевок тобой расценивается, как презрение, я могу заплевать тебе весь номер.
— Боже мой. Я столько дружил с тобой и не знал, насколько ты больна... Психически. Эту безумную зависимость ты любовью считаешь?
— Называй, как хочешь. Не светить двум солнцам над одной планетой. Не ужиться второй любви в моем сердце... Кроме него ничего нет. И не будет.
***
Струи ледяного душа приятно охлаждали кожу. Но боль тоски и утраты сжала все естество. Я умирала. Медленно и извращенно. Аксон за нейроном. Клетка за клеткой. Я чувствовала, как отказывает весь мой организм. Зрение стало черно-белым. Цвета исчезли. Так бывает, когда смысла жизни больше нет. Я жалела, что меня вытащили из ликвидационной печи. Я так одинока в этот час. Что хочу умереть. Погасить дыханьем ветра свет былой любви...
Сквозь шум душа я услышала голос Нейта. Он говорил с кем-то по телефону. И был взбешен.
— Какого лешего вы еще слушаете, что он вам говорит, чтобы запудрить мозги? Вам нужно было всего лишь сделать свою работу. Убить Ретта Реннера, как убили Дензела Реннера, Верховного. Вам что всем, яйца отшибло что ли? Бабы испугались? Лиона не узнает, что он был жив, поэтому можете спокойно спускать курок. Немедленно. К вечеру Реннер младший должен быть мертв. Она уверена в том, что его убили еще во время казни. Вы ничего не потеряете. Я удержу ее здесь, сколько смогу.
— Уверен? — Нагая я стояла, приставив нож к его шее. — Телефон. Сейчас же.
Он не смел мне перечить.
— На связи Л-22043. Беспрекословная Верховного Профессора Ретта Реннера. Если с ним что-то случится, вы будете молить о смерти, постигшей мисс Кейти Блэквуд. Я уже еду. Готовьте оправдания и извинения. Потому что я уже приготовила ножи. Счастливого конца. — Нажав отбой, я склонила голову набок, глядя на Нейта. — Заливай бензин в бензобак. Мы возвращаемся в "Генезис"...
***
В дверях центра все расступились, пропуская меня вперед. Я взлетела по лестнице наверх. Не помню как, но я оказалась возле зарешеченной комнаты, в которой убила ребенка во время симуляции. На страже стоял уже известный мне К-4583.
— С дороги.
Я зашла в комнату и закрыла за собой дверь. Он сидел на полу. Руки и лицо в синяках и кровоподтеках. Взгляд ничего не выражает.
— Ты пришла. — Сухой надломленный голос. — Поглумиться?
— Нет. Все не так.
— А как? Мне сказали, что имя мое теперь Р-20054, и Лиона - моя Госпожа. Явится решить мою судьбу.
— Я не решать твою судьбу пришла. Я пришла забрать тебя отсюда.
— Прекрати, Лио. Живи дальше. Я - не герой. Я специально на твоих глазах разыграл сценку с Блэквуд. Мне нравилась твоя привязанность. Я ХОТЕЛ, чтобы ты убила ради меня и во имя меня. Как будто ребенка недостаточно было.
Внутри меня всколыхнулся огонь. Он еще и подставил меня. Но я не дала временному победить вечное.
— Я заберу тебя домой. Не будет отныне ни Профессоров, ни Тестеров, ни Беспрекословных. Никого. Только ты. Со мной.
Я опустилась на колени и рукой коснулась его щеки. — Пожалуйста. Ретт. Умоляю. Я знаю, что вакцина не действует. Я знаю, что ты чувствуешь. Не дай мне потерять тебя. Снова.
— Я отталкивал тебя. Я совершал ужасные поступки. Я спровоцировал тебя убить дитя. И Кейт. Но. Я планировал вытащить тебя из печи, даже если пришлось бы устроить бунт самому и пойти против отца. Потом меня опередили. Беспрекословные вышли из подчинения. Я не успел добраться. И тебя спас он. Ты должна идти с ним. Он - твой счастливый конец. А я - чудовище. Такие, как я, не получают женщину и отъезд в закат. Но... Я все еще помню нашу первую встречу. Ты вошла в лабораторию в белом халате лаборантки. В тебе было столько огня и пыла. Помню, как ты впервые посмотрела на меня. Я знал, что ты влюбляешься, но в себе чувств боялся и искоренял их, как мог. Я был недостоин любви. А твоей любви - больше, чем чьей-либо другой.
— А давай ты за меня решать не будешь. — Я взбеленилась не на шутку. — Тебя. Я выбрала тебя. Чудовище, совершающее ужасные поступки. Не нужны мне хорошие мальчики, парни, мужчины. Мне никто не нужен кроме тебя. И я лучше несколько жизней проживу в одиночестве, чем одну не с тобой... Ретт. Прекрати. Позволь мне спасти тебя и твою душу. Я для того и стала Беспрекословной. Чтобы охранять тебя.
— Лионора. — Он выдохнул и опустил глаза. — Лиона... За что ты меня так любишь.
— За то, что ты есть. И это пытка. — Я коснулась его лба своим, взяв его за руки. — Давно ты все чувствуешь?
— Около двух недель. Я старался не подавать вида. Не менять траекторию поведения. Но тщетно. Тебя не обмануть. Только ты видела, как плавился лед. Страшная истина в том, что женщину, которая тебя любит и знает лучше себя самой, не обмануть. Я не смею просить... Спрашиваю просто потому что не могу молчать. Ты станешь моей женой? Я знаю, что нет и что вопрос преждевременный...
— О, заткнись. Пока мой эмоциональный шквал не разрушил эту комнату, а чувства не стали еще сильней. Я не в силах уже любить сильнее. Меня спалило заживо. Я и без твоих вопросов давно отписала себя тебе. Стать твоей женой - это весь мир для меня. Пошли отсюда.
Я помогла ему подняться. Дверь я выбила с ноги. И она ударила изо всех сил в голову К-4583. Я приготовилась к бою и смерти. Но знала, за что сражаюсь.
— Нет, мисс Лиона. Р-20054 останется в своей тюрьме и никуда отсюда не выйдет. Я бесконечно рад ванильным соплям о браке, но вся эта ерунда останется в мечтах. Ведь к вечеру живой Профессор - будет мертвый Профессор.
— Меня зовут Л-22043.
С полуоборота ударив его в пах, я обошла его и схватила за шею, принявшись душить. К-4583 вывернул мое запястье и обрушил меня на спину.
— Знакомая картинка. В таком положении тебя обнаружили, когда повели на казнь. Все полы собрала небось, шлюха. И сколько еще он тобой протрет этих полов. Слушать тошно. Он говорит о свадьбе, чтобы спасти свою шкуру. Ты - его последняя надежда на свободу. А на ней тебя постигнет разочарование. В лучшем случае, он тебя бросит. В худшем, ты не встретишь новый день.
— А для тебя этот день - последний.
С трудом вытащив нож из сапога, я с силой вбила его ему в шею. Кровь хлынула мне в лицо, и я отшвырнула Беспрекословного от себя в сторону. Появились другие стражи тюрьмы. Я кинулась в атаку, совершая бешеные сальто и пируэты, когда раздался холодный и спокойный голос Нейта.
— Отпустите их. Пусть идут. — Минуту помедлив, он обратился уже ко мне. — Саморазрушайся как хочется. И пусть то, чего ты желаешь, обернется адом и проклятием для тебя. Ты еще ощутишь, ЧТО ТАКОЕ Ретт Реннер. И не только в эротическом смысле. А в самом неприглядном. Просто знай, что мы будем на него охотиться и травить его, пока он не сдохнет. Ты не сможешь защищать его всю жизнь. Я хочу, чтобы сейчас он почувствовал вкус свободы и жизни. Чтобы потом это все отнять. Месть - блюдо, которое подают холодным. Я умею ждать. Помни и живи быстро, Ли. Твое безумное счастье ненадолго с тобой. Я вырву его сердце за то, что он забрал у меня твое.
— И тебе не хворать. — На выходе я похлопала его по плечу.
***
До гостиницы добрались с трудом. Приняли душ по очереди. Первую ночь я ложилась с ним в одну кровать. Как равная.
— Спокойной ночи, Ретт. — Я щелкнула выключателем лампы, и комната погрузилась во тьму.
— Ночь не для сна, Лио. — Он взял бретельку моей сорочки и медленно опустил вниз. Я осмелилась посмотреть ему в глаза. Они улыбались. Искренне. — Можешь потом развеять сомнения парнишки в том, что такое Ретт Реннер.
— К черту его. — Я тяжело дышала, когда он развернул меня спиной и сорвал сорочку. Он касался меня. Он. Я вся обратилась в томление. Я не верила. Столько дней спустя отторжения и неприятия... Поверить в его любовь уже было нереально сложно.
— Нас бессовестно прервали в тренировочном.
— Да.
Он целовал мою спину и придушивал меня. Я вся обратилась в вожделение. Я выгнула спину, покрываясь мурашками. Его руки сжимали мою грудь. Он швырнул меня на постель и лег сверху, не прерывая поцелуев.
— Ретт... Господи.
— По-моему, сейчас это уже синонимы. — Улыбнулся он.
Я сняла с него рубашку. Я гладила руками шрамы на его сильной груди и целовала их.
— Откуда они, любимый? — Осмелилась я спросить.
— Сражения с бунтующими Тестерами. И закалка от отца. Так он учил меня становиться сильным. Господи, Лио. Ты еще говорить в состоянии? — Он посмотрел на меня с улыбкой, запрокинул мою голову назад, целуя и покусывая шею и подбородок. — Ты же несколько лет ждала этого момента. И вот. Король с тобой. А ты еще разговариваешь.
— Тоже мне. Король. — Усмехнулась я. — Поправь корону. Мир уже не тот. Теперь ты - изгнанник, которого каждый взявший правление Тестер будет пытаться уничтожить.
— Как хорошо, что у меня есть Беспрекословная для того, чтобы защитить меня. — Проведя дорожку из поцелуев по моей груди и животу, он тихо прошептал. — Этому сердцу плевать на ранги. Даже изгнанником я остался королем.
Запустив руки в его волосы и коротко целуя в лоб, я ответила шепотом. — В моей груди было мало места для любви к хозяину, к Профессору. Любовь к моему мужчине и будущему мужу еще сильнее. Ты навсегда останешься моим королем.
Я чувствовала своей кожей тепло его кожи. Плоть к плоти. Мы становились одним существом. В неистовстве. На смятых простынях дешевого номера в мотеле. И это было раем и адом. Это было всем во всём...
***
Мир изменился. Теперь Тестеры взяли власть и подчинили себе Профессоров. История поменяла ход, совершив грандиозный перелом, но я смотрю в будущее, и мне нет дела до этих перипетий. Через два месяца появится на свет мой малыш. Я коснулась живота и посмотрела в окно. Долгий путь. Я была Профессором, стала Беспрекословной, а сейчас. Сейчас я просто жена. По-прежнему охраняющая своего мужа. Помня все его прошлые деяния, его довольно часто пытаются убить... Жена и будущая мать. И только эти две роли меня устраивают и нужны мне. Мое будущее. И моя жизнь, которую я всегда хотела... Здесь и сейчас, и навсегда. Посылая к черту на рога все эксперименты, закрывая эту страницу, чтобы открыть много-много новых других. Более счастливых.
17.05.2015
Ветром коснуться б румянца ланит, Уст целовать твоих пьяный фарфор, Море в груди моей буйной шумит, Волны уносят мой дух на Босфор.
#AU #L #R
Идея оказалась спонтанной и внезапной. Продолжения не планировала, но некоторые события сподвигли и вдохновили. Ваша Лорелея.
— Бей! Заходи с тыла! Держи удар! Уклоняйся! Размах! И по ногам. Молодец.
Я в бессилии опустилась на пол. Тренировки были воистину изнуряющими, но тренер знал меня еще ребенком, поэтому зачастую давал поблажки. Вот и сейчас он протянул мне флягу с водой и опустился на пол рядом со мной.
— Как ты себя чувствуешь, Лиона? Нет ощущения, что все это чересчур?
— Я, правда, в порядке, Нейт. Не забывай, что такое общение здесь сродни преступлению. Я - Беспрекословная, и имя мне Л-22043.
— Слишком по-роботски звучит. Твое истинное имя мне нравится не в пример больше. И, если придираться к преступлениям здесь в "Генезисе", то преступление уже то, что этот ублюдок изменил состав сыворотки, убрав из формулы элемент, полностью отключающий человечность. Он знает о твоих чувствах к нему. Он использует их себе во благо. Будь осторожна, Ли. Он - бездушная тварь, каких поискать. Из него выскребли все человеческое больше двадцати лет назад. Подобной сывороткой. И теперь он - моральный урод. Он отдал столько приказов убийства ни в чем не повинных гражданских, что даже сосчитать уже сложно. Он говорит, что Тестеры вообще не заслуживают жить и отравляют эту Землю своим существованием. Моя бабушка была Тестером, упокой Господь ее душу. И хоть и смешанные браки запрещены, но мой дед из знатных Профессоров решился. Ее красота затмила его сознание.
— Вааауу. — С нажимом протянула я. — Так значит, ты - не стопроцентный Профессор.
— Кто бы говорил. — Улыбнувшись, он игриво ткнул меня в бок. — Ты - не стопроцентная Беспрекословная.
Я поморщилась от боли, и он приподнял мою тренировочную футболку, уже начавшую пропитываться кровью. Чуть выше бедра зияла рваная рана. И она кровоточила.
— Господи, Ли. Кто это сделал.
— Не все тренеры сохранили человечность и чувства, как ты. — Я раздраженно одернула футболку вниз, вытащила из кармана сигарету и зажигалку, и закурила, придав выражению лица достаточно философский вид, овеяв себя дымными облаками.
— Кто тебя тренирует на мечах?
— В рукопашной - ты. В стрельбе - Алли Эргер. На мечах - Реннер.
— Но. Тренер сражений с холодным оружием же Билл Эпплгейт!
— Реннеру плевать. Он сказал, что сам будет обучать меня. В обход Эпплгейта.
— Билл никогда не оставил бы тебе шрамов. Зачем ты согласилась?..
Я закатила глаза и опустила голову.
— Ах да. Я все забываю. Ты понимаешь, что перешла уже в стадию психической зависимости от него? Это ненормально. Он рубит тебя в мясо, насмехается, издевается, как может, а у тебя внутри даже не дрогнет чувство самоуважения.
— Ищи самоуважение у тех, кто из статуса лаборантки перешел в статус Профессора и сейчас выбирает себе Тестера для защиты и обучения и делает из него Беспрекословного. По-моему, мой поступок дал ясно понять, что я не особо мечтаю о какой-то воле, о какой-то насыщенной жизни. Я захотела быть его рабой на поводке и стала. И хватит меня постоянно тыкать носом в это. — Я бросила на него взбешенный взгляд.
— Но Ли... Не надеешься же ты реально, что он позволит тебе стать его женой, и вы уедете в закат в поисках нормальной жизни...
Я стиснула руки в кулаки. — Короли не женятся на служанках, Профессора не берут в жены Беспрекословных, а тренеры в рукопашной вовремя прикрывают рот, чтобы не снять с учета определенное количество зубов. Для приема пищи каждый важен...
***
— Да ты совсем размякла. Позорище. — Реннер холодно ударил меня в живот рукоятью меча с такой силой, что воздух в легких иссяк. Я упала на пол, судорожно пытаясь вдохнуть, бешено вращая глазами в конвульсии.
— Посмотри на себя. Разве такая достойна защищать сына Верховного Профессора?.. — Краешком туфли он приподнял мой подбородок. — Вставай, а не то я позабочусь о поиске другого Тестера для защиты, а ты вернешься к статусу лаборантки. И когда-нибудь станешь Профессором, и мы еще увидимся. Только рядом со мной будет другая. Готова к этому?..
— Иди к черту. — Удар кроссовка пришелся ему на опорную ногу, и пока он потерял равновесие, я вскочила и пошла в атаку, бешено вращая мечом.
— На. Эмоциях. Это. Не. Бой. А. Бесполезное. Махание. В. Воздухе. — Чеканя каждое слово и восстановив равновесие, он с легкостью парировал мои самые безумные вращения мечом. — Тебе нужна система. Вот система в действии.
Легким ударом клинка он отвел лезвие моего в сторону, вторым - выбил меч из моих рук, еще парой легких взмахов располосовал мою футболку, упавшую на пол кучей лоскутков, и, затем, не успела я даже вздохнуть, как он вырезал у меня на груди маленькую, но достаточно глубокую, чтобы из раны запульсировала темная кровь, букву "R".
— Вы - сумасшедший. Психопат. — Только и выдала я, тяжело дыша, вдавленная им в стену. Его лицо - в паре сантиметров от моего. Его руки скрепили мои в замок за моей спиной. На мне нет футболки, и лямка бюстгальтера позорно упала вниз, потерпев фиаско. Тоже слегка рассеченная клинком, оставившим легкие царапины на ключицах и груди. Он наклонился еще ближе. Грудь прорезал не то вздох, не то крик от напряжения.
— Тебя легко вывести из строя и не только физически. Благо, эмоционально это могу сделать только я. Иначе бы ты была совсем непригодна для моей защиты. Нравится быть частной собственостью?.. — Его рука с массивным перстнем цвета сапфира (второй он продолжал держать мои в замке за спиной) расстегнула заколку, и волосы разметались по плечам. — Лионора...
Он так произнес мое имя, что я почувствовала второй удар в живот. Метафизический.
— А вот тут Вы ошибаетесь. Мое имя Л-22043.
Я вырвалась из его захвата и пошла по направлению к выходу из зала, когда меня догнал его насмешливый голос. — Л-22043, так и пойдете в люди? По-моему, Вы забыли на полу свою футболку.
— И что предлагаете? — Я закатила глаза, обернувшись.
— Не выходи. Я принесу другую из Хранилища вещей. Ты - просто ходячая провокационная проблема. У меня могли бы быть огромные неприятности из-за этого. — Произнес он, не сводя взгляда с моих обнаженных плеч.
— Разве Профессоры чего-то боятся, кроме бунта Тестеров?
— Каждому в этом мире есть чего бояться, Лионора.
На мгновение мне показалось, что отражение грусти мелькнуло в его глазах, но потом безразличие и холод снова взяли верх. Он вышел, молча, не глядя в мою сторону.
***
Следующий день был свободным. В человеском мире намечался праздник, и в "Генезисе" все отдыхали. Не выходить на работу люди, разумеется, не могли, но и больше передвигались по центру, нежели выполняли свою работу.
Я позволила себе немного эмоционального преступления в счет праздника. Лиловая блузка, застегнутая под горло, и черная юбка в пол с высоким вырезом со стороны левой ноги. Волосы, аккуратно забранные в конский хвост. Я ходила по оранжерее и смотрела на цветы. Это были не такие цветы, как в реальном мире, где остался мой дом. Там я любила голубые незабудки. Здесь кроме роз различных цветов и размеров, я не знала ни одного названия ни одного растения. Все цветы были огромными, пестрыми и... Необыкновенными. Я остановилась возле клумбы с розовыми розами. Куст был настолько высоким, что мне даже не пришлось нагибаться, чтобы прикоснуться к цветам. Слегка сдавив бутон в ладони, я гладила раскрывающиеся лепестки, когда двое вошли в оранжерею. Автограф с буквой "R" саднил грудь. Это были Реннер и лаборантка. Кейтелин Блэквуд. Я видела ее мельком. Блондинка, глаза светлые. Ничем не примечательная. Заставь меня вспомнить ее внешность, и я бы не смогла.
— Какие прекрасные дензии! И каймары! — Воскликнула она.
Я была сокрыта тенью куста. Никто из них не мог меня заметить.
— Неплохо да? Садовники стараются. — Усмехнулся Ретт. Даже в помещении он не снимал темных очков.
— Моя семья завтра устраивает ужин. — Пискнула она своим мерзким голосом.
— Почту за честь посетить его. — Улыбнулся мой наглый работодатель.
Как он только не замечал, что эта швабра его пикапит. В своем коротком лаборантском белом халатике она придвигалась все ближе к нему, вихляя бедрами, и, наверняка, исходя слюной. У меня задрожали руки. Я вдохнула полной грудью, пытаясь успокоиться. Бесполезно. Ярость в моей груди только разгоралась, обжигая меня огнем. Я. Согласилась быть подстилкой под его ногами. А он только и делает, что насмехается. Проверяет мою реакцию, раздевая меня, приближаясь вплотную. Сукин сын. Я убью. Убью их обоих. Эта бездушная скотина может флиртовать с кем угодно. Спать с кем угодно, потому что у него нет чувств, а следовательно и морали.
Он схватил ее за горло и вдавил в стену оранжереи. Вдохнул воздух, словно хищник, в паре сантиметров от ее лица.
— Вызов принят, Кейти. Можно составить список планов и на время, после ужина.
— Оо, Ретт, это всегда можно сделать. — Улыбнулась она, из последних сил строя глазки.
— Тогда до встречи. — Он улыбнулся и захлопнул за собой дверь оранжереи.
До встречи. Он собирается с ней встретиться. Мои карие глаза потемнели, и я крепко сжала бутон розы в руке. Нежные лепестки, смятые волей судьбы, не вскрикнув жалостно, осыпались на пол. Его облик в черном, темных очках, с небрежно уложенными светлыми волосами, с массивным перстнем маячил сейчас перед глазами, как красная тряпка в руках тореро. Чувства зашкалили, и бессознательное психотическое взяло верх. Я медленно вышла из-за розового куста, презрительно глядя на лаборантку, которая застегивала верхние пуговицы халата, видимо, раздерганные и расстегнувшиеся от чувств.
— Ой. Здесь кто-то есть? Я вас умоляю, перестаньте вот так пугать людей. — Слово "умолять" она произнесла с таким резким нажимом на букву "а" там, где ее не должно было быть, что моя неприязнь только усилилась.
— Да ты не пугайся так. — Я недобро усмехнулась. — Я просто поговорить хочу.
— Зря ты оделась так празднично, Беспрекословная. Твой хозяин бы этого не оценил. Ему по душе, когда ты в спортивной форме. Или вообще без нее. — Кейтелин гаденько рассмеялась. — Он иногда упоминает о тебе, Л-22043. Разве что для того, чтобы развеселить публику.
Глядя в пол, я надвигалась на нее неумолимо. Приблизившись вплотную, я, наконец, подняла на нее глаза. — Ты не стоишь даже того, чтобы я говорила с тобой. Отвали от него, иначе пожалеешь. Ты поняла меня? Ступай крутить шашни с лаборантом. Это твой уровень, мелкая шалава. Если я еще раз увижу, что ты рядом с Реннером, говоришь о нем, вздыхаешь о нем, что угодно о нем... Я вырву твое сердце и пошлю твоим родителям в качестве презента.
Я развернулась в сторону выхода из оранжереи, когда меня снова догнал писклявый голос мелкой уродины.
— Твой папочка не разрешал своей псинке бросаться на его знакомых и его девушек. Ты блефуешь, Л-22043. Ты ничего мне не сделаешь. Можешь умирать по нему, сколько влезет. Неужели ты надеешься, что то, что ты продала свою жизнь в рабство служению, хоть что-то для него значит? Ты смешна и убога. Рабыне и место в рабах. Можешь почистить его туфли языком, пока после ужина у моей семьи, когда мы будем очень пьяны, я уложу его в свою кровать. Запомни, женятся на равных. Рабынь используют. А я - будущий Профессор, я буду равной ему, чего тебе уже никогда не получить. Ты променяла этот статус на бытие Беспрекословным Тестером.
— А ты все продумала, да? — Я повернулась к ней, широко улыбаясь. — Все планы. Ужин и последствия. Даже женитьбу. Ты ведь знаешь, что сфера чувств у него несколько затуманена. Ему ее заблокировали в двадцать два года. Твои разговоры о свадьбе нелепы и смешны. Он никогда ни на ком не женится. Максимум, переспит и выкинет. Как блохастую дворнягу.
— Даа? Именно поэтому он уже обговорил этот вопрос с моими родителями?..
Эта фраза выбила воздух из моих легких. Оранжерея показалась кроваво-огненной. Он. Женится. На тупой и обделенной мозгом лаборантке?
— Планов у тебя много, конечно. Но все продумав, ты не продумала одного. — Я нависала над ней в полуботинках на пятнадцатисантиметровых каблуках.
— Чего же? — Бесстрашно спросила блондинка, надув пухлые губы.
— Во всей твоей истории не было меня.
Я намотала ее волосы на руку и с силой швырнула об стену. Послышался треск. Череп. Отлично. С пробитого виска стекала кровь. Страх в ее глазах. Наконец-то. Молча, она поползла к выходу.
— Ой, ты куда-то собралась? Я тебя умоляю. — Я издевательски сделала ударение в слове на букву "о" с ее любимым произношением оной в качестве "а". — Мы же только начали. Получи свой ужин. И свою трахлю.
Я оттащила ее от двери и швырнула о противоположную стену. Также - головой.
— Остановись, Лиона. — Взмолилась она. — Я придумала про свадьбу. Я просто хотела тебя задеть. Это все ложь. Это не он рассказывал о тебе и о тренировках. Тебя в зале видел Нейт, тренер по рукопашной, без футболки. Это он мне рассказал. Не Реннер.
— Да? Ну что ж. Тогда, пожалуй, это все меняет.
— Спасибо. Спасибо тебе, Лиона. — Она облегченно выдохнула, с трудом поднимаясь на ноги, держась за разбитую с обеих сторон голову, глядя на меня почти что с благодарностью.
— Да. Это абсолютно все меняет. — Я сделала паузу, еще пять секунд наслаждаясь ее надеждой на побег. — Значит, я убью тебя, не раскроив тебе череп, а вырвав сердце.
Следя за ее меняющимся и вытягивающимся от ощущения осознания и безысходности лицом, я резко выпалила. — И да. Меня зовут Л-22043.
Удар каблуком в живот. В полуобороте взмах волосами. Тонкие лезвия в заколке вырываются на свободу и вырезают узор на ее невинной мордашке. Полосы кровавых узоров. Как подкошенная кукла она падает на стену и сползает по ней. Из угла ее рта струйкой стекает кровь. Несколько ударов ботинком с шипами в лицо. Из глубоких рваных треугольных ран змеится кровь. Я поднимаю ее за волосы и прижимаю к стене. Лезвия в моих волосах выполнены по современной специальной технологии. Их действия и передвижения регулируются моим сознанием.
— А сейчас самое страшное. Кажется, ты сказала, что он никогда не станет моим мужем. И у меня не будет детей от него. Хочешь узнать перед смертью, что такое лишиться шанса иметь детей, в принципе?
— Лиона, остановись. Пожалуйста. Умоляю.
— Л-22043. — Рявкнула я. — Ненавижу, когда ноют. Ненавижу, когда умоляют. Я бы разбила тебе морду, да она и без того разбита. Жалкая никчемная тварь. А сейчас будет немного секса, о котором ты мечтала. Да что ты глаза-то выкатываешь. Не бойся ты так, солнышко. Это тоже инструмент Реннера. Он изобрел. Получай удовольствие.
Я задрала ее белый халат и порвала на ней белье. Отдав сигнал лезвиям, я ждала. Превратившись в две тонкие змейки, они поползли по ее ногам вверх.
— Пожалуйста... — Страх в ее глазах невозможно было описать словами.
— Заткнись.
Змейки вползли в ее лоно. С минуту ничего не происходило. А потом ножи начали делать привычное им дело - резать мясо.
— Вот, что я называю "до сердца и глубже". — Тихо рассмеялась я.
— Никто его не получит. Никто, маленькая мразь.
По ее ногам стекала густая, почти черная кровь. Матка и многие другие органы были перемолоты в месиво. Я видела на эксперименте, на что способны лезвия-змейки. А Ретт их запрограммировал слушаться меня. Эйфория охватила мой организм. Ни с чем не сравнимое ощущение. Он казнит меня. Беспрекословные, вышедшие из-под контроля подвергаются процедуре сожжения. В огромной печи. Но, как говорится, отступать некуда, позади "Генезис". Кейтелин еще была жива, когда я вспомнила, что до сих пор держу ее за волосы, вжимая в стену.
— Жаль, ты уже никому не расскажешь, что так будет с каждой. — Произнесла я, медленно и хладнокровно пробив ей грудину и вырвав сердце.
Отбросив от себя труп пинком, я вышла из оранжереи.
***
Его тренировочный зал напоминал тюрьму. Темно. Решетки на окнах. В полумраке он не видел, что лиловая блузка обагрена кровью. Я приближалась все ближе.
— Что ты хотела, Л-22043?
— Ты... — Я себя уже не контролировала настолько, что сама не заметила, как перешла на "ты" с Хозяином. — Ты согласился пойти с ней на свидание.
Удар ботинком в колено с разворота. Пока он согнулся от боли, - пощечина. По его губе струйкой стекла кровь.
— Ненавижу. Тебя. Тварь. У меня для тебя подарочек.
Он перехватил меня за ногу и обрушил всей спиной и затылком на пол, только сейчас заметив, что я вся в крови. Лег сверху, вдавив мою руку в пол.
— Что ты наделала, Лиона?
— Всего лишь вырвала твоей лаборантке сердечко, чтобы ты и его не разбил, как мое. — Пинок коленом в живот, перекат. Теперь я оказалась сверху, тяжело дыша. Заправив кровавой рукой выбившуюся прядь волос за ухо, я окинула его взглядом и немного стиснула ногами его бедра. Он выдохнул.
— Прекрасная картинка. Такой беспомощный. В руках своей подчиненной. Это даже печально. Оказаться сверху в ТАКИХ обстоятельствах. — Я свела брови и надула губы. — Я не так себе это представляла.
— Ты больная. Психически. Я думал, ужасы этого места заставят тебя испугаться, сбежать. А ты свыклась и стала еще большей психопаткой. — Ударив меня коленом между ног, он высвободился, пока меня согнуло от боли и встал в полный рост надо мной, тяжело дыша. — Я отдам тебя на процедуру Устранения. Ты превысила лимит моего терпения. Я не отдавал тебе приказа, а ты ослушалась. Беспрекословная убила будущего Профессора. Это первый случай в истории. Ты заслужила смерти через пытки.
— Давай, пытай. — Я распрямилась в полный рост. Сломанная заколка лежала в углу. Волосы рассыпались по плечам и испачкались в крови.
— Надо было убить тебя сразу, как ты вошла сюда.
— Надо было не дать мне продать душу и стать монстром, мать твою. — Слезы выступили на моих глазах впервые за долгое время. — Мне многого от тебя не надо было. Я хотела всегда за тобой следовать, только и всего. На. Держи. Может, ее сердце, извини, что вне ее груди, но согреет тебя и лучше моего.
Я вложила ему в ладонь кровавый орган Кейтелин Блэквуд.
— Где твои лезвия, Лиона?
— В том месте, с которым рифмуется слово "где". — Я отвернулась от него к стене. — Видишь, какую власть ты надо мной получил. Пожинай свои плоды. Я готова перемолоть все органы в организме любой девки за то, что ты на нее посмотрел так, как никогда не посмотришь на меня.
Голос мой звучал надломленно и глухо. Он подошел вплотную. Я чувствовала его в сантиметре от себя.
— Это не любовь, а созависимость. — Тихо прошептал он.
Развернувшись, я посмотрела ему в глаза. Страх перед его величием ушел. Перед статусом тоже. Я создана была лететь, а не ползти. Не важно, в каком статусе я сейчас. Но рождена я была Профессором. Им и умру. Гордо. С достоинством. Вложив в удар всю силу любви и ненависти, с удовлетворением наблюдая, как щека его начинает полыхать алым огнем, выпаливаю.
— Это не пощечина, а комариный укус...
С минуту он ошарашен. Смотрит на меня, и в глазах его загорается адский огонь. Разорвавшись снарядом, пронзив меня насквозь, это электричество возвращается к нему, и тогда он сгребает меня в охапку и швыряет на пол. Нетерпеливо разорвав лиловую блузку, переходит к юбке. Пуговицы с его черной рубашки от резкого рывка ниспадают на пол. Не помня себя, я покрываю его грудь поцелуями, напоминая себе позже спросить о том, откуда столько безобразных шрамов. Обхватив его ногами за талию, я горю. Я выгораю насквозь. Я забываю, как дышать. Мне не страшно и умереть, когда двери тренажерки со стоном взламываются, и на пороге появляется Нейт во главе армии Беспрекословных. Похоже, Профессора всех своих бесчувственных Тестеров стянули сюда. С трудом отрываюсь от Реннера и недовольно гляжу в сторону двери.
— Л-22043, Вы обвиняетесь в особо тяжком преступлении - убийстве Профессора. Позвольте, сопроводить Вас на процедуру Устранения.
— Не забывай обо мне, молю. — Я на мгновение прижимаюсь ко лбу Ретта своим холодным лбом. — Помни, что ты значил для меня. Всегда помни.
Подняв с пола блузку, нехотя вылезаю из его объятий и иду навстречу неминуемой смерти, желая сдохнуть и без того дохлой Блэквуд. Я готова принять конец безропотно...
9.05.2015
Идея оказалась спонтанной и внезапной. Продолжения не планировала, но некоторые события сподвигли и вдохновили. Ваша Лорелея.
— Бей! Заходи с тыла! Держи удар! Уклоняйся! Размах! И по ногам. Молодец.
Я в бессилии опустилась на пол. Тренировки были воистину изнуряющими, но тренер знал меня еще ребенком, поэтому зачастую давал поблажки. Вот и сейчас он протянул мне флягу с водой и опустился на пол рядом со мной.
— Как ты себя чувствуешь, Лиона? Нет ощущения, что все это чересчур?
— Я, правда, в порядке, Нейт. Не забывай, что такое общение здесь сродни преступлению. Я - Беспрекословная, и имя мне Л-22043.
— Слишком по-роботски звучит. Твое истинное имя мне нравится не в пример больше. И, если придираться к преступлениям здесь в "Генезисе", то преступление уже то, что этот ублюдок изменил состав сыворотки, убрав из формулы элемент, полностью отключающий человечность. Он знает о твоих чувствах к нему. Он использует их себе во благо. Будь осторожна, Ли. Он - бездушная тварь, каких поискать. Из него выскребли все человеческое больше двадцати лет назад. Подобной сывороткой. И теперь он - моральный урод. Он отдал столько приказов убийства ни в чем не повинных гражданских, что даже сосчитать уже сложно. Он говорит, что Тестеры вообще не заслуживают жить и отравляют эту Землю своим существованием. Моя бабушка была Тестером, упокой Господь ее душу. И хоть и смешанные браки запрещены, но мой дед из знатных Профессоров решился. Ее красота затмила его сознание.
— Вааауу. — С нажимом протянула я. — Так значит, ты - не стопроцентный Профессор.
— Кто бы говорил. — Улыбнувшись, он игриво ткнул меня в бок. — Ты - не стопроцентная Беспрекословная.
Я поморщилась от боли, и он приподнял мою тренировочную футболку, уже начавшую пропитываться кровью. Чуть выше бедра зияла рваная рана. И она кровоточила.
— Господи, Ли. Кто это сделал.
— Не все тренеры сохранили человечность и чувства, как ты. — Я раздраженно одернула футболку вниз, вытащила из кармана сигарету и зажигалку, и закурила, придав выражению лица достаточно философский вид, овеяв себя дымными облаками.
— Кто тебя тренирует на мечах?
— В рукопашной - ты. В стрельбе - Алли Эргер. На мечах - Реннер.
— Но. Тренер сражений с холодным оружием же Билл Эпплгейт!
— Реннеру плевать. Он сказал, что сам будет обучать меня. В обход Эпплгейта.
— Билл никогда не оставил бы тебе шрамов. Зачем ты согласилась?..
Я закатила глаза и опустила голову.
— Ах да. Я все забываю. Ты понимаешь, что перешла уже в стадию психической зависимости от него? Это ненормально. Он рубит тебя в мясо, насмехается, издевается, как может, а у тебя внутри даже не дрогнет чувство самоуважения.
— Ищи самоуважение у тех, кто из статуса лаборантки перешел в статус Профессора и сейчас выбирает себе Тестера для защиты и обучения и делает из него Беспрекословного. По-моему, мой поступок дал ясно понять, что я не особо мечтаю о какой-то воле, о какой-то насыщенной жизни. Я захотела быть его рабой на поводке и стала. И хватит меня постоянно тыкать носом в это. — Я бросила на него взбешенный взгляд.
— Но Ли... Не надеешься же ты реально, что он позволит тебе стать его женой, и вы уедете в закат в поисках нормальной жизни...
Я стиснула руки в кулаки. — Короли не женятся на служанках, Профессора не берут в жены Беспрекословных, а тренеры в рукопашной вовремя прикрывают рот, чтобы не снять с учета определенное количество зубов. Для приема пищи каждый важен...
***
— Да ты совсем размякла. Позорище. — Реннер холодно ударил меня в живот рукоятью меча с такой силой, что воздух в легких иссяк. Я упала на пол, судорожно пытаясь вдохнуть, бешено вращая глазами в конвульсии.
— Посмотри на себя. Разве такая достойна защищать сына Верховного Профессора?.. — Краешком туфли он приподнял мой подбородок. — Вставай, а не то я позабочусь о поиске другого Тестера для защиты, а ты вернешься к статусу лаборантки. И когда-нибудь станешь Профессором, и мы еще увидимся. Только рядом со мной будет другая. Готова к этому?..
— Иди к черту. — Удар кроссовка пришелся ему на опорную ногу, и пока он потерял равновесие, я вскочила и пошла в атаку, бешено вращая мечом.
— На. Эмоциях. Это. Не. Бой. А. Бесполезное. Махание. В. Воздухе. — Чеканя каждое слово и восстановив равновесие, он с легкостью парировал мои самые безумные вращения мечом. — Тебе нужна система. Вот система в действии.
Легким ударом клинка он отвел лезвие моего в сторону, вторым - выбил меч из моих рук, еще парой легких взмахов располосовал мою футболку, упавшую на пол кучей лоскутков, и, затем, не успела я даже вздохнуть, как он вырезал у меня на груди маленькую, но достаточно глубокую, чтобы из раны запульсировала темная кровь, букву "R".
— Вы - сумасшедший. Психопат. — Только и выдала я, тяжело дыша, вдавленная им в стену. Его лицо - в паре сантиметров от моего. Его руки скрепили мои в замок за моей спиной. На мне нет футболки, и лямка бюстгальтера позорно упала вниз, потерпев фиаско. Тоже слегка рассеченная клинком, оставившим легкие царапины на ключицах и груди. Он наклонился еще ближе. Грудь прорезал не то вздох, не то крик от напряжения.
— Тебя легко вывести из строя и не только физически. Благо, эмоционально это могу сделать только я. Иначе бы ты была совсем непригодна для моей защиты. Нравится быть частной собственостью?.. — Его рука с массивным перстнем цвета сапфира (второй он продолжал держать мои в замке за спиной) расстегнула заколку, и волосы разметались по плечам. — Лионора...
Он так произнес мое имя, что я почувствовала второй удар в живот. Метафизический.
— А вот тут Вы ошибаетесь. Мое имя Л-22043.
Я вырвалась из его захвата и пошла по направлению к выходу из зала, когда меня догнал его насмешливый голос. — Л-22043, так и пойдете в люди? По-моему, Вы забыли на полу свою футболку.
— И что предлагаете? — Я закатила глаза, обернувшись.
— Не выходи. Я принесу другую из Хранилища вещей. Ты - просто ходячая провокационная проблема. У меня могли бы быть огромные неприятности из-за этого. — Произнес он, не сводя взгляда с моих обнаженных плеч.
— Разве Профессоры чего-то боятся, кроме бунта Тестеров?
— Каждому в этом мире есть чего бояться, Лионора.
На мгновение мне показалось, что отражение грусти мелькнуло в его глазах, но потом безразличие и холод снова взяли верх. Он вышел, молча, не глядя в мою сторону.
***
Следующий день был свободным. В человеском мире намечался праздник, и в "Генезисе" все отдыхали. Не выходить на работу люди, разумеется, не могли, но и больше передвигались по центру, нежели выполняли свою работу.
Я позволила себе немного эмоционального преступления в счет праздника. Лиловая блузка, застегнутая под горло, и черная юбка в пол с высоким вырезом со стороны левой ноги. Волосы, аккуратно забранные в конский хвост. Я ходила по оранжерее и смотрела на цветы. Это были не такие цветы, как в реальном мире, где остался мой дом. Там я любила голубые незабудки. Здесь кроме роз различных цветов и размеров, я не знала ни одного названия ни одного растения. Все цветы были огромными, пестрыми и... Необыкновенными. Я остановилась возле клумбы с розовыми розами. Куст был настолько высоким, что мне даже не пришлось нагибаться, чтобы прикоснуться к цветам. Слегка сдавив бутон в ладони, я гладила раскрывающиеся лепестки, когда двое вошли в оранжерею. Автограф с буквой "R" саднил грудь. Это были Реннер и лаборантка. Кейтелин Блэквуд. Я видела ее мельком. Блондинка, глаза светлые. Ничем не примечательная. Заставь меня вспомнить ее внешность, и я бы не смогла.
— Какие прекрасные дензии! И каймары! — Воскликнула она.
Я была сокрыта тенью куста. Никто из них не мог меня заметить.
— Неплохо да? Садовники стараются. — Усмехнулся Ретт. Даже в помещении он не снимал темных очков.
— Моя семья завтра устраивает ужин. — Пискнула она своим мерзким голосом.
— Почту за честь посетить его. — Улыбнулся мой наглый работодатель.
Как он только не замечал, что эта швабра его пикапит. В своем коротком лаборантском белом халатике она придвигалась все ближе к нему, вихляя бедрами, и, наверняка, исходя слюной. У меня задрожали руки. Я вдохнула полной грудью, пытаясь успокоиться. Бесполезно. Ярость в моей груди только разгоралась, обжигая меня огнем. Я. Согласилась быть подстилкой под его ногами. А он только и делает, что насмехается. Проверяет мою реакцию, раздевая меня, приближаясь вплотную. Сукин сын. Я убью. Убью их обоих. Эта бездушная скотина может флиртовать с кем угодно. Спать с кем угодно, потому что у него нет чувств, а следовательно и морали.
Он схватил ее за горло и вдавил в стену оранжереи. Вдохнул воздух, словно хищник, в паре сантиметров от ее лица.
— Вызов принят, Кейти. Можно составить список планов и на время, после ужина.
— Оо, Ретт, это всегда можно сделать. — Улыбнулась она, из последних сил строя глазки.
— Тогда до встречи. — Он улыбнулся и захлопнул за собой дверь оранжереи.
До встречи. Он собирается с ней встретиться. Мои карие глаза потемнели, и я крепко сжала бутон розы в руке. Нежные лепестки, смятые волей судьбы, не вскрикнув жалостно, осыпались на пол. Его облик в черном, темных очках, с небрежно уложенными светлыми волосами, с массивным перстнем маячил сейчас перед глазами, как красная тряпка в руках тореро. Чувства зашкалили, и бессознательное психотическое взяло верх. Я медленно вышла из-за розового куста, презрительно глядя на лаборантку, которая застегивала верхние пуговицы халата, видимо, раздерганные и расстегнувшиеся от чувств.
— Ой. Здесь кто-то есть? Я вас умоляю, перестаньте вот так пугать людей. — Слово "умолять" она произнесла с таким резким нажимом на букву "а" там, где ее не должно было быть, что моя неприязнь только усилилась.
— Да ты не пугайся так. — Я недобро усмехнулась. — Я просто поговорить хочу.
— Зря ты оделась так празднично, Беспрекословная. Твой хозяин бы этого не оценил. Ему по душе, когда ты в спортивной форме. Или вообще без нее. — Кейтелин гаденько рассмеялась. — Он иногда упоминает о тебе, Л-22043. Разве что для того, чтобы развеселить публику.
Глядя в пол, я надвигалась на нее неумолимо. Приблизившись вплотную, я, наконец, подняла на нее глаза. — Ты не стоишь даже того, чтобы я говорила с тобой. Отвали от него, иначе пожалеешь. Ты поняла меня? Ступай крутить шашни с лаборантом. Это твой уровень, мелкая шалава. Если я еще раз увижу, что ты рядом с Реннером, говоришь о нем, вздыхаешь о нем, что угодно о нем... Я вырву твое сердце и пошлю твоим родителям в качестве презента.
Я развернулась в сторону выхода из оранжереи, когда меня снова догнал писклявый голос мелкой уродины.
— Твой папочка не разрешал своей псинке бросаться на его знакомых и его девушек. Ты блефуешь, Л-22043. Ты ничего мне не сделаешь. Можешь умирать по нему, сколько влезет. Неужели ты надеешься, что то, что ты продала свою жизнь в рабство служению, хоть что-то для него значит? Ты смешна и убога. Рабыне и место в рабах. Можешь почистить его туфли языком, пока после ужина у моей семьи, когда мы будем очень пьяны, я уложу его в свою кровать. Запомни, женятся на равных. Рабынь используют. А я - будущий Профессор, я буду равной ему, чего тебе уже никогда не получить. Ты променяла этот статус на бытие Беспрекословным Тестером.
— А ты все продумала, да? — Я повернулась к ней, широко улыбаясь. — Все планы. Ужин и последствия. Даже женитьбу. Ты ведь знаешь, что сфера чувств у него несколько затуманена. Ему ее заблокировали в двадцать два года. Твои разговоры о свадьбе нелепы и смешны. Он никогда ни на ком не женится. Максимум, переспит и выкинет. Как блохастую дворнягу.
— Даа? Именно поэтому он уже обговорил этот вопрос с моими родителями?..
Эта фраза выбила воздух из моих легких. Оранжерея показалась кроваво-огненной. Он. Женится. На тупой и обделенной мозгом лаборантке?
— Планов у тебя много, конечно. Но все продумав, ты не продумала одного. — Я нависала над ней в полуботинках на пятнадцатисантиметровых каблуках.
— Чего же? — Бесстрашно спросила блондинка, надув пухлые губы.
— Во всей твоей истории не было меня.
Я намотала ее волосы на руку и с силой швырнула об стену. Послышался треск. Череп. Отлично. С пробитого виска стекала кровь. Страх в ее глазах. Наконец-то. Молча, она поползла к выходу.
— Ой, ты куда-то собралась? Я тебя умоляю. — Я издевательски сделала ударение в слове на букву "о" с ее любимым произношением оной в качестве "а". — Мы же только начали. Получи свой ужин. И свою трахлю.
Я оттащила ее от двери и швырнула о противоположную стену. Также - головой.
— Остановись, Лиона. — Взмолилась она. — Я придумала про свадьбу. Я просто хотела тебя задеть. Это все ложь. Это не он рассказывал о тебе и о тренировках. Тебя в зале видел Нейт, тренер по рукопашной, без футболки. Это он мне рассказал. Не Реннер.
— Да? Ну что ж. Тогда, пожалуй, это все меняет.
— Спасибо. Спасибо тебе, Лиона. — Она облегченно выдохнула, с трудом поднимаясь на ноги, держась за разбитую с обеих сторон голову, глядя на меня почти что с благодарностью.
— Да. Это абсолютно все меняет. — Я сделала паузу, еще пять секунд наслаждаясь ее надеждой на побег. — Значит, я убью тебя, не раскроив тебе череп, а вырвав сердце.
Следя за ее меняющимся и вытягивающимся от ощущения осознания и безысходности лицом, я резко выпалила. — И да. Меня зовут Л-22043.
Удар каблуком в живот. В полуобороте взмах волосами. Тонкие лезвия в заколке вырываются на свободу и вырезают узор на ее невинной мордашке. Полосы кровавых узоров. Как подкошенная кукла она падает на стену и сползает по ней. Из угла ее рта струйкой стекает кровь. Несколько ударов ботинком с шипами в лицо. Из глубоких рваных треугольных ран змеится кровь. Я поднимаю ее за волосы и прижимаю к стене. Лезвия в моих волосах выполнены по современной специальной технологии. Их действия и передвижения регулируются моим сознанием.
— А сейчас самое страшное. Кажется, ты сказала, что он никогда не станет моим мужем. И у меня не будет детей от него. Хочешь узнать перед смертью, что такое лишиться шанса иметь детей, в принципе?
— Лиона, остановись. Пожалуйста. Умоляю.
— Л-22043. — Рявкнула я. — Ненавижу, когда ноют. Ненавижу, когда умоляют. Я бы разбила тебе морду, да она и без того разбита. Жалкая никчемная тварь. А сейчас будет немного секса, о котором ты мечтала. Да что ты глаза-то выкатываешь. Не бойся ты так, солнышко. Это тоже инструмент Реннера. Он изобрел. Получай удовольствие.
Я задрала ее белый халат и порвала на ней белье. Отдав сигнал лезвиям, я ждала. Превратившись в две тонкие змейки, они поползли по ее ногам вверх.
— Пожалуйста... — Страх в ее глазах невозможно было описать словами.
— Заткнись.
Змейки вползли в ее лоно. С минуту ничего не происходило. А потом ножи начали делать привычное им дело - резать мясо.
— Вот, что я называю "до сердца и глубже". — Тихо рассмеялась я.
— Никто его не получит. Никто, маленькая мразь.
По ее ногам стекала густая, почти черная кровь. Матка и многие другие органы были перемолоты в месиво. Я видела на эксперименте, на что способны лезвия-змейки. А Ретт их запрограммировал слушаться меня. Эйфория охватила мой организм. Ни с чем не сравнимое ощущение. Он казнит меня. Беспрекословные, вышедшие из-под контроля подвергаются процедуре сожжения. В огромной печи. Но, как говорится, отступать некуда, позади "Генезис". Кейтелин еще была жива, когда я вспомнила, что до сих пор держу ее за волосы, вжимая в стену.
— Жаль, ты уже никому не расскажешь, что так будет с каждой. — Произнесла я, медленно и хладнокровно пробив ей грудину и вырвав сердце.
Отбросив от себя труп пинком, я вышла из оранжереи.
***
Его тренировочный зал напоминал тюрьму. Темно. Решетки на окнах. В полумраке он не видел, что лиловая блузка обагрена кровью. Я приближалась все ближе.
— Что ты хотела, Л-22043?
— Ты... — Я себя уже не контролировала настолько, что сама не заметила, как перешла на "ты" с Хозяином. — Ты согласился пойти с ней на свидание.
Удар ботинком в колено с разворота. Пока он согнулся от боли, - пощечина. По его губе струйкой стекла кровь.
— Ненавижу. Тебя. Тварь. У меня для тебя подарочек.
Он перехватил меня за ногу и обрушил всей спиной и затылком на пол, только сейчас заметив, что я вся в крови. Лег сверху, вдавив мою руку в пол.
— Что ты наделала, Лиона?
— Всего лишь вырвала твоей лаборантке сердечко, чтобы ты и его не разбил, как мое. — Пинок коленом в живот, перекат. Теперь я оказалась сверху, тяжело дыша. Заправив кровавой рукой выбившуюся прядь волос за ухо, я окинула его взглядом и немного стиснула ногами его бедра. Он выдохнул.
— Прекрасная картинка. Такой беспомощный. В руках своей подчиненной. Это даже печально. Оказаться сверху в ТАКИХ обстоятельствах. — Я свела брови и надула губы. — Я не так себе это представляла.
— Ты больная. Психически. Я думал, ужасы этого места заставят тебя испугаться, сбежать. А ты свыклась и стала еще большей психопаткой. — Ударив меня коленом между ног, он высвободился, пока меня согнуло от боли и встал в полный рост надо мной, тяжело дыша. — Я отдам тебя на процедуру Устранения. Ты превысила лимит моего терпения. Я не отдавал тебе приказа, а ты ослушалась. Беспрекословная убила будущего Профессора. Это первый случай в истории. Ты заслужила смерти через пытки.
— Давай, пытай. — Я распрямилась в полный рост. Сломанная заколка лежала в углу. Волосы рассыпались по плечам и испачкались в крови.
— Надо было убить тебя сразу, как ты вошла сюда.
— Надо было не дать мне продать душу и стать монстром, мать твою. — Слезы выступили на моих глазах впервые за долгое время. — Мне многого от тебя не надо было. Я хотела всегда за тобой следовать, только и всего. На. Держи. Может, ее сердце, извини, что вне ее груди, но согреет тебя и лучше моего.
Я вложила ему в ладонь кровавый орган Кейтелин Блэквуд.
— Где твои лезвия, Лиона?
— В том месте, с которым рифмуется слово "где". — Я отвернулась от него к стене. — Видишь, какую власть ты надо мной получил. Пожинай свои плоды. Я готова перемолоть все органы в организме любой девки за то, что ты на нее посмотрел так, как никогда не посмотришь на меня.
Голос мой звучал надломленно и глухо. Он подошел вплотную. Я чувствовала его в сантиметре от себя.
— Это не любовь, а созависимость. — Тихо прошептал он.
Развернувшись, я посмотрела ему в глаза. Страх перед его величием ушел. Перед статусом тоже. Я создана была лететь, а не ползти. Не важно, в каком статусе я сейчас. Но рождена я была Профессором. Им и умру. Гордо. С достоинством. Вложив в удар всю силу любви и ненависти, с удовлетворением наблюдая, как щека его начинает полыхать алым огнем, выпаливаю.
— Это не пощечина, а комариный укус...
С минуту он ошарашен. Смотрит на меня, и в глазах его загорается адский огонь. Разорвавшись снарядом, пронзив меня насквозь, это электричество возвращается к нему, и тогда он сгребает меня в охапку и швыряет на пол. Нетерпеливо разорвав лиловую блузку, переходит к юбке. Пуговицы с его черной рубашки от резкого рывка ниспадают на пол. Не помня себя, я покрываю его грудь поцелуями, напоминая себе позже спросить о том, откуда столько безобразных шрамов. Обхватив его ногами за талию, я горю. Я выгораю насквозь. Я забываю, как дышать. Мне не страшно и умереть, когда двери тренажерки со стоном взламываются, и на пороге появляется Нейт во главе армии Беспрекословных. Похоже, Профессора всех своих бесчувственных Тестеров стянули сюда. С трудом отрываюсь от Реннера и недовольно гляжу в сторону двери.
— Л-22043, Вы обвиняетесь в особо тяжком преступлении - убийстве Профессора. Позвольте, сопроводить Вас на процедуру Устранения.
— Не забывай обо мне, молю. — Я на мгновение прижимаюсь ко лбу Ретта своим холодным лбом. — Помни, что ты значил для меня. Всегда помни.
Подняв с пола блузку, нехотя вылезаю из его объятий и иду навстречу неминуемой смерти, желая сдохнуть и без того дохлой Блэквуд. Я готова принять конец безропотно...
9.05.2015