Ветром коснуться б румянца ланит, Уст целовать твоих пьяный фарфор, Море в груди моей буйной шумит, Волны уносят мой дух на Босфор.
Выдержки из обзора конкурсных работ «Трансильвании-2018» о моем романе «Трансильвания: Воцарение Ночи».
◊ Рассказы конкурса, таким образом, более консервативны, высоко ценят уют и стабильность, тогда как работы Крупной прозы с любопытством заглядывают за границы привычных территорий и одобрительно относятся к идее перемещения, в том числе и кардинального. Даже если дом любим, за него не держаться как за единственную опору. Особо показательны в этом плане произведения, использующие традиционный приём попаданчества и перемещения в параллельные миры. «Звери у двери», «Широки Поля Елисейские», «Самый злобный вид», «Беглый донжон», «Настоящая Венеция», «Трансильвания: Воцарение Ночи» — персонажи открыты к переменам, любознательны и не держатся за привычное.
◊ Наконец-то произведения почтили своим визитом психиатрическую больницу. Многообещающая, но ранее незаслуженно игнорируемая локация.
«Больница оказалась видна издалека. Высокое серое и оформленное в готическом стиле здание казалось бесконечным из салона такси. На небе сгустились темные зловещие тучи, словно предвещая беду, а здание всем своим видом отталкивало и упрашивало бежать прочь. Да вот только те, кому некуда бежать, не внемлют таким молчаливым советам и знакам, посланным судьбой. А они были. Странным оказалось уже то, что водитель высадил меня посреди шоссе, наотрез отказавшись подъезжать к воротам, сопроводив довольно странными речами свой отказ. …Больница, на первый взгляд, казалось, была лишена всяких признаков жизни и существовала в каком-то полусне. Медперсонал в белом лениво перемещался по ветхим коридорам. Постройка просила всем своим видом обновления, но, видимо, властям города не было до этого никакого дела. Мимо меня медленно проскользил пожилой старик с полубезумным взглядом и неопрятными седыми, разметавшимися по его плечам волосами в темно-зеленой поношенной пижаме, и полуживая медсестра, спешно схватив его за руку, проводила в палату. У самой двери он обернулся в мою сторону и улыбнулся дико и страшно. «Смерть, девочка, здесь везде смерть. Мы обречены. Я обречен. Она обречена. — Старик пальцем указал на свою сопровождающую. — И ты теперь тоже». «Не помню, как судьба привела меня к зоне рекреации. Я брела будто во сне, все еще не справившись с состоянием шока. Я была сбита с толку и речью водителя такси, и словами безумца. Оба они утверждали, что это место — Цитадель Зла, а я не могла с точностью утверждать, что им нельзя доверять. Больница давила атмосферой, всем своим видом и состоянием. Вдобавок к удручающей картине зарядил дождь, дополнив и без того серую картину небес еще несколькими оттенками серости. Больные сидели за столами в зоне отдыха, собирая паззлы и составляя из кубиков слова. Глубоко ушедшие в себя, психически разломанные, кто из них находился в межмирье, а кто уже и вовсе не принадлежал этому миру. Пожилая старушка у окна считала листья на дереве, заглядывавшем сквозь полуоткрытые ставни. — Пятьдесят шесть. Пятьдесят семь. Пятьдесят восемь. — Губы бормотали в полубреду, поминутно сбиваясь и начиная песню счета заново. Снова и снова». («Трансильвания: Воцарение ночи»)
◊ Фотина Морозова
«Трансильвания. Воцарение Ночи», Лорелея Роксенбер
Типично литературное произведение — детище девичьих фантазий, в котором образы книг и фильмов собраны вокруг ядра любви к графу Дракуле. Автор умудряется мобилизовать в армию своих персонажей буквально всех: и вампиров, и эльфов, и оборотней, и даже чудовище Франкенштейна отряхнул от пыли… Эта сборная солянка превращает лав-стори с элементами мазохизма в постмодернистский стёб, почти в комедию ужасов; художественная ценность романа невелика, но она компенсируется юным задором автора.
◊ Юлия Гавриленко
«Трансильвания: Воцарение ночи», Лорелея Роксенбер
Сильные сцены: оформление в психушку на работу; первая трансформация Лоры в летучую мышь. Превращение регины в человечка. Далее всё шло ровнее. Главный вопрос: почему для столь необычных существ, как Владислав и Лора, оральный секс вдруг является многозначительной редкостью? Инцест почему-то вдруг ах-ах какой страшный для героини. Придирка: композиционная равнина. Линий несколько, миры разные, перерождения, сплетение старых хвостов (кто что задумывал, где чья месть и замыслы) — а воспринимается уже одинаково. Несколько кульминаций, но ни одна не выпирает. На любой можно бы было закончить рассказ или повесть, но для ключевых точек романа они недостаточны. Нет ощущения, что героине хуже и хуже, каждая новая проблемы или пытка уже привычная часть сериала. Основной плюс: яркость картинок, нестандартные повороты, хорошая эмоциональность. Пометки: «Светлые русые волосы, волнами струящиеся ниже лопаток...» — а до лопаток волосы прямые, не волнами? «Сегодня физкультура стояла третьей парой, поэтому я надела спортивный костюм-тройку — топ белого цвета с вышитой на нем застывшей в прыжке пантерой, черную спортивную кофту из флиса с рукавом в три четверти и черные узкие леггинсы». Она в спортивной одежде в одной и той же весь день будет? В какой стране дело происходит. Обычно так поступать, мягко говоря, не принято. «Я собрала волосы в высокий аккуратный хвостик и направилась на кухню». Чуть ниже: «Мать убрала с моего лица прядь волос, выбившихся из идеально ровного хвоста, но я нервно тряхнула головой, и прядь снова вернулась в исходное положение». Раз прядь так быстро выбилась, хвост был не столь уж аккуратный... «Вы» в прямой речи с прописной буквы не надо. Вообще не надо в тексте, только в письмах. С надеть-одеть разобраться. «Мы взошли по винтовой лестнице, перила которой были украшены каменными розами, на тридцать пятый этаж, в огромный зал...» —сколько времени они поднимались? Тридцать пятый этаж? Сутки сменились бы, нет? «Спускаясь по лестнице, я каждое мгновение напоминала себе держать голову высоко поднятой, а спину ровной, как острие меча...» — как лезвие, может быть? У острия меча нет ни длины, ни площади, чтобы быть ровной. Это ж точка. «Его внешность оказалась нисколько не примечательна: сильно выдающиеся скулы, пустые, почти бесцветные, будто бы рыбьи глаза, широкий нос с горбинкой и усы. Телосложением французский барон обладал худощавым, но его фигуру заметно портил выдающихся размеров живот. Плечи низко опущены, взгляд, устремленный в пол и лицо, выеденное оспинами. Видимо, пока еще был человеком, он переболел этой страшной болезнью, оставившей свое уродливое клеймо на и без того не слишком отличавшемся красотой лице...». Ничто не выдавало шпиона, ни автомат, ни парашют, волочившийся за спиной? Разве же описанная внешность «нисколько не примечательна«? Выдающиеся скулы, оспины, живот на худощавой фигуре? Нос с горбинкой и усы? Прямо маска, портрет для свидетелей. «Взгляд, которым одарил меня дворецкий, когда я выезжала на своей белоснежной кобылице в фиолетовом плаще, покрыв капюшоном голову, из ворот, был далек от хотя бы приблизительно понимающего». Кобылица была наряжена в фиолетовый плащ? Как можно разглядеть взгляд дворецкого, удаляясь от него верхом, покрыв капюшоном голову? «Я настолько высохла, даже не замечая этого, что живы во мне остались только изумрудные, залитые горем и яростью глаза, которые впрочем, на данный момент, даже не давали стопроцентного вампирского зрения». Сбой фокала. Героиня не может видеть свои изумрудные глаза. «Никто другой бы не захотел это лицезреть, и, уж тем более, оказаться в эпицентре его ярости. Мне страшно от того, что этот эпицентр может Вас поглотить». Поглощает все же сам центр, а не эпицентр, который всего лишь проекция. И с повтором некрасиво. «Тяжелая когтистая лапа одарила мою щеку смачной пощечиной, оставляя на белой алебастровой коже три кровавых борозды от когтей». Опять сбой фокала. Кто видит белую кожу и три борозды? «Он был добрым и отзывчивым парнем, немного полноватым, что абсолютно не портило его, потому что он был невероятно широк в плечах, а телосложением напоминал русского богатыря». У Лоры русские предки? Она уже второй раз упоминает наших богатырей, еще намеки по тексту есть, я их не разгадала. И почему она училась в институте, а не в колледже, не в университете? «Против воли по щеке вампира стекла скупая слеза». Показалось лишним. В общий текст не укладывается. «Прощай, Лара Изида Кармина Эстелла Шиаддхаль—Дракула...» Пусть роман и длинный, неужели не жаль тратить знаки на это длинное имя, повторяющееся не один раз?
◊ Марина Яковлева
«Трансильвания. Воцарение ночи», Лорелея Роксенбер
Эх, эту бы энергию, да в мирное русло! Вот тогда мог бы получиться если не шедевр, то достойный роман уж точно. Что можно сказать о тексте? Он огромен. Автор любит своих персонажей, это видно невооруженным глазом, но автора откровенно несёт галопом на неуправляемом жеребце
буйной фантазии через такие ямы и ухабы, что смотреть и читать страшно. Попробуем проанализировать хотя бы стартовый отрезок, всё остальное обзор в себя просто по объему не уместит, но общее представление сложится. Открывает роман сцена изнасилования двенадцатилетней девочки, которой автор настолько самозабвенно любуется, что хочется сразу дать по рукам уголовным кодексом. Далее идёт знакомство с главной героиней, шестнадцатилетним вундеркиндом, который экстерном сдал все школьные предметы и уже заканчивает, вдумайся, читатель, не абы какой медицинский университет или авторитетнейший факультет органической химии, а Институт Кулинарии! Верно, зачем разбираться в физиологии развития человеческого мозга, чтобы уяснить истоки и возможности воплощения на практике формы экстерната, мы сейчас из гениальнейшего на свете ребёнка одним росчерком сделаем девочку-повариху с интеллектом на уровне жвачного животного. «Сегодня физкультура стояла третьей парой, поэтому я надела спортивный костюм-тройку — топ белого цвета с вышитой на нем застывшей в прыжке пантерой, черную спортивную кофту из флиса с рукавом в три четверти и черные узкие леггинсы. Институт
не провозглашал дресс-код. Каждый одевался, как ему вздумается»…Блажен, кто верует. Долой все нормы этикета, попрём ножкой в кроссовке веками складывавшуюся систему морально-нравственных отношений в обществе. Вы всё ещё верите в незаурядные умственные способности героини? «Я любила музыку, живопись, поэзию, — весь этот культурный, просветительский и филологический мир; ненавидела точные науки, хотя они мне всегда давались практически даром. — Мисс Уилсон у нас талант технического ума. — Шутил наш физик по имени мистер Коллтрэйн. — И гуманитарного. — Добавлял профессор итальянского, мистер Сваровски»… Или вот: «Я — не какая-нибудь инфантильная, впечатлительная девчонка, психику которой можно изуродовать просмотром фильмов ужасов, профессор. Я далека от подобного вида искусства, оное и искусством назвать — оскорбление для искусства. Я предпочитаю классику: Шекспира, Байрона, Бронте»... Ах, это снисходительное пренебрежение высокоразвитой (так и хочется сказать, инопланетной) особи примитивному человечеству. «Ее — черное, от Шанель, выглядело, на мой взгляд, чересчур откровенно. Оно скреплялось по бокам золотыми булавками, а декольте практически ничего не скрывало. Мое же платье — фиолетовое, от Роберто Кавалли, струилось, шелками ниспадая до пола. Длинный шлейф стлался и волочился за платьем. Эдакое подвенечное платье, разве что не белоснежно белое. Деканы и кураторы в честь торжества, как и выпускники, облачились в вечерние платья и костюмы от известных модельеров»… Ну откуда берётся эта извечная показушная тяга к роскоши, как у свинарки — желание поселиться в Юсуповском дворце? Чтобы читатель не впал в уныние от осознания собственной ничтожности, автор изрядно постарался и скрасил текст совершенно гениальными фразочками, вроде этой: «Страсть трещала между нами, как потрескивает обвиненный горящий на костре.» Хоть на афоризмы растаскивай. «роспись фресок повествовала иллюстрированную картину», «Посреди церкви на полу стоял алтарь», «После нескольких часов коленопреклонения и чтения молитвы в качестве исповеди в соборе», «согревающее статическое электричество между нами», «и я представила, как его зубы элегантно ниспадают на пол»… «в городе Чикаго №14» «Принимаются люди в возрасте от шестнадцати до сорока пяти лет. Образование строго высшее»… Всё-таки версия инопланетного происхождения оказывается не далека от истины. Это никак не может быть планетой Земля, раз есть четырнадцать городов под названием Чикаго, и наличие высшего образования в шестнадцать лет — это норма. Для статистики: всё вышеупомянутое умещается на первых пятнадцати страницах из четырёхсот с хвостиком. Там же, где пасует собственная фантазия автора, в дело включается откровенный плагиат до такой степени, что хочется мигом перенести сей опус в разряд фанфиков, радостно потрясти «Положением» конкурса и не читать далее. Но, увы. Приходится созерцать фильм «Ван Хельсинг» с Хью Джекманом на бумаге. Закончить хочется очередной цитатой автора: «Звук проникал в голову, разъедая мозг...» Вот и с данным текстом тот же эффект.
◊ Мария Рябцова
«Трансильвания: Воцарение Ночи», Лорелея Роксенбер
Можно много говорить о феерических перлах, которыми пестрят страницы этого романа, но при всей своей трогательной наивности и килограммах ляпов текст держит. В нём бурлит авторская страсть и бушует фантазия. Местами смешные злодейства, описываемые с трагическим лицом, выразительная, хотя и вторичная эротика, выдержанная от начала и до конца основная линия — эволюция сильного чувства, которое так и тянет назвать созависимостью или одержимостью. Мне импонируют живые отношения автора с создаваемым миром и экспрессивность. В передаче эмоций и образов — сильная сторона текста. «Ближе к нам висела картина, изображавшая синее спокойное и безмятежное море, отражающее блики солнца своей тихой и обездвиженной гладью. В недра кабинета вела еще одна дверь, за которой было настолько темно, что не представлялось возможности что-либо разглядеть. В дверном проеме брезжил, поминутно мерцая, слабый свет». «В столбе вихря человек, который только что стоял передо мной, исчез. Вместо него посреди комнаты оказался огромный черный нетопырь, пожалуй, в три моих роста. Два перепончатых крыла развернулись и накрыли собой все пространство палаты». Полнокровно, с насыщенной палитрой. Очень хорошо удаётся описать видения, моменты погружения в другую реальность, ведь в них не важна точность в мелочах, все возможно, и даже несусветные ляпы можно списать на галлюцинации. Но вообще надо поосторожнее обращаться с прилагательными. Автор легко запутывается в описаниях, иногда продуцируя смысл, прямо противоположный задуманному. Неуместное прилагательное — и как галлюцинацию воспринимаешь любое событие. Хорошо получился конфликт с Анной. Композиционный замысел — разделение романа на части, соответствующие этапам жизни героини, — мне понравился, как понравилась и цикличность наваждение-исцеления. Но замысел страдает от раздутого объёма текста, к середине романа перестаёшь видеть его как целое, да и приедается этот ритм. «Ты — мое все. Ты так важен для меня, что я боюсь проснуться, боюсь, что психоаналитик был прав, и тебя, действительно, не существует нигде, кроме как в моей голове. Я боюсь потерять то, что делает меня живой, то, что делает меня собой». Честно говоря, я надеялась, что действие будет развиваться параллельно в двух реальностях, в психиатрической больнице и Трансильвании, существующей только в больном сознании героини. Долгое время ожидала, что в финале Лора по примеру героя «Острова проклятых» очнётся под аплодисменты врачей. Очень уж похожи провалы в другие миры и перерождения на эпизоды помрачения сознания. И пролог, сравнивающий любовь с заболеванием, классифицируемым по МКБ, намекал. Тогда конфликт с матерью, сцены с психоаналитиком и трудоустройством в клинику заиграли бы новыми красками. Представления о взрослости («молодой человек лет шестнадцати», «полностью сформированное в шестнадцать тело») выдают в авторе очень юного человека, поэтому я не буду сильно пенять за то, что значительная часть трансильванской экзотики и визуализации — моменты с Франкенштейном, превращение Владислава в нетопыря, пробуждение детей-вампирят — дословная цитата из «Ван Хельсинга». Но на будущее: так делать нехорошо. Взрослые называют это плагиатом. Не обошлось без породистых штампов. «Ты — реинкарнация моей погибшей шесть веков назад жены» — честное слово, вот это чуть не перечеркнуло все положительные впечатления. Язык — боль. Фактография — ад. Логика — за гранью добра и зла. Познания о религии у автора такие же, как о системе высшего образования, психоанализе и работе психбольниц. То есть нулевые. Но хотя бы обыденное, бытовое можно изобразить достоверно! Даже самые простые вещи и явления исковерканы так, как будто о них пишет марсианский шпион-двоечник, только вчера внедрённый на нашу планету. Какие такие кулинарные институты? Какие вообще в США — институты? Есть университеты, колледжи, академии, школы, курсы, студии. Ни за что не поверю, что девушка, имеющая диплом повара, не может найти работу в крупном городе. Даже девочка с одной только школой за плечами легко устроится официанткой. Героиня — обладатель самой благополучной в плане трудоустройства профессии. Отчего в больнице, переоборудованной под тюрьму для вампиров, нет никаких правил безопасности? Они твёрдо решили привлекать к себе как можно больше внимания? Это государственная программа? Тогда должно быть серьёзнейшее финансирование. Энтузиасты? Всё равно должны быть фонды, спонсоры. При повальном море среди сотрудников и пациентов клинике грозят проверочные комиссии, возбуждение уголовных дел и закрытие. Не за вампиров — за антисанитарию. Весь этот живописный кошмар с трупами и руинами нежизнеспособен в реальности этого мира, в реальности мистического мира — да и вообще ни в какой реальности. «Пожилой мужчина с минуту оценивал меня внимательным взглядом, пытаясь понять, заслуживаю ли я тех минут общения с ним, за которые ему, вероятно, никто не заплатит, так как он не был частным практиком» — кто же финансировал этот банкет? Специалист — невольник, которого заставляют бесплатно работать? Психоаналитик не будет выписывать нейролептики — и вообще ничего не будет выписывать. И тем более выдавать «рецепты, подписанные чужим именем». И тем более читать нотации. И тем более звонить близким пациента. Даже если психоаналитик давний друг матери и прожженный мерзавец, которому плевать на врачебную этику, он не станет рисковать лицензией. Выписывать аминазин и диазепам в случае ночных кошмаров — это выстрел из пушки по воробьям. Столь тяжёлые средства назначаются только психиатром и то при ярко выраженных психозах. В целом, в эпизоде наблюдается неспособность последовательно создать характер: вначале перед нами предстаёт умудрённый опытом специалист, мудрый и бескорыстный, а затем он оборачивается истериком и сплетником. Та же проблема с матерью: вроде бы она позиционируется как деспотичная фанатичка, но вдруг ориентирует Лору на брак по совершенно мирским критериям успешности. На выпускной девушки заказывают себе платья от топовых модельеров. Выше говорилось, что у бедной студентки чуть ли ни гроша за душой («на частного практика даже подающей надежды студентке взять денег неоткуда») Цитировать все орфографические стилистические и пунктационные колченогости не буду, имя им легион, ограничусь парой прекрасных образчиков: «а я по-прежнему сидела на кровати, одержимая ночным кошмаром, в запутанных мыслях»; «Я подошла к апофеозу, достигнув апогея».
#лорелеяроксенбер #трансильваниявоцарениеночи #конкурстрансильвания2018
◊ Рассказы конкурса, таким образом, более консервативны, высоко ценят уют и стабильность, тогда как работы Крупной прозы с любопытством заглядывают за границы привычных территорий и одобрительно относятся к идее перемещения, в том числе и кардинального. Даже если дом любим, за него не держаться как за единственную опору. Особо показательны в этом плане произведения, использующие традиционный приём попаданчества и перемещения в параллельные миры. «Звери у двери», «Широки Поля Елисейские», «Самый злобный вид», «Беглый донжон», «Настоящая Венеция», «Трансильвания: Воцарение Ночи» — персонажи открыты к переменам, любознательны и не держатся за привычное.
◊ Наконец-то произведения почтили своим визитом психиатрическую больницу. Многообещающая, но ранее незаслуженно игнорируемая локация.
«Больница оказалась видна издалека. Высокое серое и оформленное в готическом стиле здание казалось бесконечным из салона такси. На небе сгустились темные зловещие тучи, словно предвещая беду, а здание всем своим видом отталкивало и упрашивало бежать прочь. Да вот только те, кому некуда бежать, не внемлют таким молчаливым советам и знакам, посланным судьбой. А они были. Странным оказалось уже то, что водитель высадил меня посреди шоссе, наотрез отказавшись подъезжать к воротам, сопроводив довольно странными речами свой отказ. …Больница, на первый взгляд, казалось, была лишена всяких признаков жизни и существовала в каком-то полусне. Медперсонал в белом лениво перемещался по ветхим коридорам. Постройка просила всем своим видом обновления, но, видимо, властям города не было до этого никакого дела. Мимо меня медленно проскользил пожилой старик с полубезумным взглядом и неопрятными седыми, разметавшимися по его плечам волосами в темно-зеленой поношенной пижаме, и полуживая медсестра, спешно схватив его за руку, проводила в палату. У самой двери он обернулся в мою сторону и улыбнулся дико и страшно. «Смерть, девочка, здесь везде смерть. Мы обречены. Я обречен. Она обречена. — Старик пальцем указал на свою сопровождающую. — И ты теперь тоже». «Не помню, как судьба привела меня к зоне рекреации. Я брела будто во сне, все еще не справившись с состоянием шока. Я была сбита с толку и речью водителя такси, и словами безумца. Оба они утверждали, что это место — Цитадель Зла, а я не могла с точностью утверждать, что им нельзя доверять. Больница давила атмосферой, всем своим видом и состоянием. Вдобавок к удручающей картине зарядил дождь, дополнив и без того серую картину небес еще несколькими оттенками серости. Больные сидели за столами в зоне отдыха, собирая паззлы и составляя из кубиков слова. Глубоко ушедшие в себя, психически разломанные, кто из них находился в межмирье, а кто уже и вовсе не принадлежал этому миру. Пожилая старушка у окна считала листья на дереве, заглядывавшем сквозь полуоткрытые ставни. — Пятьдесят шесть. Пятьдесят семь. Пятьдесят восемь. — Губы бормотали в полубреду, поминутно сбиваясь и начиная песню счета заново. Снова и снова». («Трансильвания: Воцарение ночи»)
◊ Фотина Морозова
«Трансильвания. Воцарение Ночи», Лорелея Роксенбер
Типично литературное произведение — детище девичьих фантазий, в котором образы книг и фильмов собраны вокруг ядра любви к графу Дракуле. Автор умудряется мобилизовать в армию своих персонажей буквально всех: и вампиров, и эльфов, и оборотней, и даже чудовище Франкенштейна отряхнул от пыли… Эта сборная солянка превращает лав-стори с элементами мазохизма в постмодернистский стёб, почти в комедию ужасов; художественная ценность романа невелика, но она компенсируется юным задором автора.
◊ Юлия Гавриленко
«Трансильвания: Воцарение ночи», Лорелея Роксенбер
Сильные сцены: оформление в психушку на работу; первая трансформация Лоры в летучую мышь. Превращение регины в человечка. Далее всё шло ровнее. Главный вопрос: почему для столь необычных существ, как Владислав и Лора, оральный секс вдруг является многозначительной редкостью? Инцест почему-то вдруг ах-ах какой страшный для героини. Придирка: композиционная равнина. Линий несколько, миры разные, перерождения, сплетение старых хвостов (кто что задумывал, где чья месть и замыслы) — а воспринимается уже одинаково. Несколько кульминаций, но ни одна не выпирает. На любой можно бы было закончить рассказ или повесть, но для ключевых точек романа они недостаточны. Нет ощущения, что героине хуже и хуже, каждая новая проблемы или пытка уже привычная часть сериала. Основной плюс: яркость картинок, нестандартные повороты, хорошая эмоциональность. Пометки: «Светлые русые волосы, волнами струящиеся ниже лопаток...» — а до лопаток волосы прямые, не волнами? «Сегодня физкультура стояла третьей парой, поэтому я надела спортивный костюм-тройку — топ белого цвета с вышитой на нем застывшей в прыжке пантерой, черную спортивную кофту из флиса с рукавом в три четверти и черные узкие леггинсы». Она в спортивной одежде в одной и той же весь день будет? В какой стране дело происходит. Обычно так поступать, мягко говоря, не принято. «Я собрала волосы в высокий аккуратный хвостик и направилась на кухню». Чуть ниже: «Мать убрала с моего лица прядь волос, выбившихся из идеально ровного хвоста, но я нервно тряхнула головой, и прядь снова вернулась в исходное положение». Раз прядь так быстро выбилась, хвост был не столь уж аккуратный... «Вы» в прямой речи с прописной буквы не надо. Вообще не надо в тексте, только в письмах. С надеть-одеть разобраться. «Мы взошли по винтовой лестнице, перила которой были украшены каменными розами, на тридцать пятый этаж, в огромный зал...» —сколько времени они поднимались? Тридцать пятый этаж? Сутки сменились бы, нет? «Спускаясь по лестнице, я каждое мгновение напоминала себе держать голову высоко поднятой, а спину ровной, как острие меча...» — как лезвие, может быть? У острия меча нет ни длины, ни площади, чтобы быть ровной. Это ж точка. «Его внешность оказалась нисколько не примечательна: сильно выдающиеся скулы, пустые, почти бесцветные, будто бы рыбьи глаза, широкий нос с горбинкой и усы. Телосложением французский барон обладал худощавым, но его фигуру заметно портил выдающихся размеров живот. Плечи низко опущены, взгляд, устремленный в пол и лицо, выеденное оспинами. Видимо, пока еще был человеком, он переболел этой страшной болезнью, оставившей свое уродливое клеймо на и без того не слишком отличавшемся красотой лице...». Ничто не выдавало шпиона, ни автомат, ни парашют, волочившийся за спиной? Разве же описанная внешность «нисколько не примечательна«? Выдающиеся скулы, оспины, живот на худощавой фигуре? Нос с горбинкой и усы? Прямо маска, портрет для свидетелей. «Взгляд, которым одарил меня дворецкий, когда я выезжала на своей белоснежной кобылице в фиолетовом плаще, покрыв капюшоном голову, из ворот, был далек от хотя бы приблизительно понимающего». Кобылица была наряжена в фиолетовый плащ? Как можно разглядеть взгляд дворецкого, удаляясь от него верхом, покрыв капюшоном голову? «Я настолько высохла, даже не замечая этого, что живы во мне остались только изумрудные, залитые горем и яростью глаза, которые впрочем, на данный момент, даже не давали стопроцентного вампирского зрения». Сбой фокала. Героиня не может видеть свои изумрудные глаза. «Никто другой бы не захотел это лицезреть, и, уж тем более, оказаться в эпицентре его ярости. Мне страшно от того, что этот эпицентр может Вас поглотить». Поглощает все же сам центр, а не эпицентр, который всего лишь проекция. И с повтором некрасиво. «Тяжелая когтистая лапа одарила мою щеку смачной пощечиной, оставляя на белой алебастровой коже три кровавых борозды от когтей». Опять сбой фокала. Кто видит белую кожу и три борозды? «Он был добрым и отзывчивым парнем, немного полноватым, что абсолютно не портило его, потому что он был невероятно широк в плечах, а телосложением напоминал русского богатыря». У Лоры русские предки? Она уже второй раз упоминает наших богатырей, еще намеки по тексту есть, я их не разгадала. И почему она училась в институте, а не в колледже, не в университете? «Против воли по щеке вампира стекла скупая слеза». Показалось лишним. В общий текст не укладывается. «Прощай, Лара Изида Кармина Эстелла Шиаддхаль—Дракула...» Пусть роман и длинный, неужели не жаль тратить знаки на это длинное имя, повторяющееся не один раз?
◊ Марина Яковлева
«Трансильвания. Воцарение ночи», Лорелея Роксенбер
Эх, эту бы энергию, да в мирное русло! Вот тогда мог бы получиться если не шедевр, то достойный роман уж точно. Что можно сказать о тексте? Он огромен. Автор любит своих персонажей, это видно невооруженным глазом, но автора откровенно несёт галопом на неуправляемом жеребце
буйной фантазии через такие ямы и ухабы, что смотреть и читать страшно. Попробуем проанализировать хотя бы стартовый отрезок, всё остальное обзор в себя просто по объему не уместит, но общее представление сложится. Открывает роман сцена изнасилования двенадцатилетней девочки, которой автор настолько самозабвенно любуется, что хочется сразу дать по рукам уголовным кодексом. Далее идёт знакомство с главной героиней, шестнадцатилетним вундеркиндом, который экстерном сдал все школьные предметы и уже заканчивает, вдумайся, читатель, не абы какой медицинский университет или авторитетнейший факультет органической химии, а Институт Кулинарии! Верно, зачем разбираться в физиологии развития человеческого мозга, чтобы уяснить истоки и возможности воплощения на практике формы экстерната, мы сейчас из гениальнейшего на свете ребёнка одним росчерком сделаем девочку-повариху с интеллектом на уровне жвачного животного. «Сегодня физкультура стояла третьей парой, поэтому я надела спортивный костюм-тройку — топ белого цвета с вышитой на нем застывшей в прыжке пантерой, черную спортивную кофту из флиса с рукавом в три четверти и черные узкие леггинсы. Институт
не провозглашал дресс-код. Каждый одевался, как ему вздумается»…Блажен, кто верует. Долой все нормы этикета, попрём ножкой в кроссовке веками складывавшуюся систему морально-нравственных отношений в обществе. Вы всё ещё верите в незаурядные умственные способности героини? «Я любила музыку, живопись, поэзию, — весь этот культурный, просветительский и филологический мир; ненавидела точные науки, хотя они мне всегда давались практически даром. — Мисс Уилсон у нас талант технического ума. — Шутил наш физик по имени мистер Коллтрэйн. — И гуманитарного. — Добавлял профессор итальянского, мистер Сваровски»… Или вот: «Я — не какая-нибудь инфантильная, впечатлительная девчонка, психику которой можно изуродовать просмотром фильмов ужасов, профессор. Я далека от подобного вида искусства, оное и искусством назвать — оскорбление для искусства. Я предпочитаю классику: Шекспира, Байрона, Бронте»... Ах, это снисходительное пренебрежение высокоразвитой (так и хочется сказать, инопланетной) особи примитивному человечеству. «Ее — черное, от Шанель, выглядело, на мой взгляд, чересчур откровенно. Оно скреплялось по бокам золотыми булавками, а декольте практически ничего не скрывало. Мое же платье — фиолетовое, от Роберто Кавалли, струилось, шелками ниспадая до пола. Длинный шлейф стлался и волочился за платьем. Эдакое подвенечное платье, разве что не белоснежно белое. Деканы и кураторы в честь торжества, как и выпускники, облачились в вечерние платья и костюмы от известных модельеров»… Ну откуда берётся эта извечная показушная тяга к роскоши, как у свинарки — желание поселиться в Юсуповском дворце? Чтобы читатель не впал в уныние от осознания собственной ничтожности, автор изрядно постарался и скрасил текст совершенно гениальными фразочками, вроде этой: «Страсть трещала между нами, как потрескивает обвиненный горящий на костре.» Хоть на афоризмы растаскивай. «роспись фресок повествовала иллюстрированную картину», «Посреди церкви на полу стоял алтарь», «После нескольких часов коленопреклонения и чтения молитвы в качестве исповеди в соборе», «согревающее статическое электричество между нами», «и я представила, как его зубы элегантно ниспадают на пол»… «в городе Чикаго №14» «Принимаются люди в возрасте от шестнадцати до сорока пяти лет. Образование строго высшее»… Всё-таки версия инопланетного происхождения оказывается не далека от истины. Это никак не может быть планетой Земля, раз есть четырнадцать городов под названием Чикаго, и наличие высшего образования в шестнадцать лет — это норма. Для статистики: всё вышеупомянутое умещается на первых пятнадцати страницах из четырёхсот с хвостиком. Там же, где пасует собственная фантазия автора, в дело включается откровенный плагиат до такой степени, что хочется мигом перенести сей опус в разряд фанфиков, радостно потрясти «Положением» конкурса и не читать далее. Но, увы. Приходится созерцать фильм «Ван Хельсинг» с Хью Джекманом на бумаге. Закончить хочется очередной цитатой автора: «Звук проникал в голову, разъедая мозг...» Вот и с данным текстом тот же эффект.
◊ Мария Рябцова
«Трансильвания: Воцарение Ночи», Лорелея Роксенбер
Можно много говорить о феерических перлах, которыми пестрят страницы этого романа, но при всей своей трогательной наивности и килограммах ляпов текст держит. В нём бурлит авторская страсть и бушует фантазия. Местами смешные злодейства, описываемые с трагическим лицом, выразительная, хотя и вторичная эротика, выдержанная от начала и до конца основная линия — эволюция сильного чувства, которое так и тянет назвать созависимостью или одержимостью. Мне импонируют живые отношения автора с создаваемым миром и экспрессивность. В передаче эмоций и образов — сильная сторона текста. «Ближе к нам висела картина, изображавшая синее спокойное и безмятежное море, отражающее блики солнца своей тихой и обездвиженной гладью. В недра кабинета вела еще одна дверь, за которой было настолько темно, что не представлялось возможности что-либо разглядеть. В дверном проеме брезжил, поминутно мерцая, слабый свет». «В столбе вихря человек, который только что стоял передо мной, исчез. Вместо него посреди комнаты оказался огромный черный нетопырь, пожалуй, в три моих роста. Два перепончатых крыла развернулись и накрыли собой все пространство палаты». Полнокровно, с насыщенной палитрой. Очень хорошо удаётся описать видения, моменты погружения в другую реальность, ведь в них не важна точность в мелочах, все возможно, и даже несусветные ляпы можно списать на галлюцинации. Но вообще надо поосторожнее обращаться с прилагательными. Автор легко запутывается в описаниях, иногда продуцируя смысл, прямо противоположный задуманному. Неуместное прилагательное — и как галлюцинацию воспринимаешь любое событие. Хорошо получился конфликт с Анной. Композиционный замысел — разделение романа на части, соответствующие этапам жизни героини, — мне понравился, как понравилась и цикличность наваждение-исцеления. Но замысел страдает от раздутого объёма текста, к середине романа перестаёшь видеть его как целое, да и приедается этот ритм. «Ты — мое все. Ты так важен для меня, что я боюсь проснуться, боюсь, что психоаналитик был прав, и тебя, действительно, не существует нигде, кроме как в моей голове. Я боюсь потерять то, что делает меня живой, то, что делает меня собой». Честно говоря, я надеялась, что действие будет развиваться параллельно в двух реальностях, в психиатрической больнице и Трансильвании, существующей только в больном сознании героини. Долгое время ожидала, что в финале Лора по примеру героя «Острова проклятых» очнётся под аплодисменты врачей. Очень уж похожи провалы в другие миры и перерождения на эпизоды помрачения сознания. И пролог, сравнивающий любовь с заболеванием, классифицируемым по МКБ, намекал. Тогда конфликт с матерью, сцены с психоаналитиком и трудоустройством в клинику заиграли бы новыми красками. Представления о взрослости («молодой человек лет шестнадцати», «полностью сформированное в шестнадцать тело») выдают в авторе очень юного человека, поэтому я не буду сильно пенять за то, что значительная часть трансильванской экзотики и визуализации — моменты с Франкенштейном, превращение Владислава в нетопыря, пробуждение детей-вампирят — дословная цитата из «Ван Хельсинга». Но на будущее: так делать нехорошо. Взрослые называют это плагиатом. Не обошлось без породистых штампов. «Ты — реинкарнация моей погибшей шесть веков назад жены» — честное слово, вот это чуть не перечеркнуло все положительные впечатления. Язык — боль. Фактография — ад. Логика — за гранью добра и зла. Познания о религии у автора такие же, как о системе высшего образования, психоанализе и работе психбольниц. То есть нулевые. Но хотя бы обыденное, бытовое можно изобразить достоверно! Даже самые простые вещи и явления исковерканы так, как будто о них пишет марсианский шпион-двоечник, только вчера внедрённый на нашу планету. Какие такие кулинарные институты? Какие вообще в США — институты? Есть университеты, колледжи, академии, школы, курсы, студии. Ни за что не поверю, что девушка, имеющая диплом повара, не может найти работу в крупном городе. Даже девочка с одной только школой за плечами легко устроится официанткой. Героиня — обладатель самой благополучной в плане трудоустройства профессии. Отчего в больнице, переоборудованной под тюрьму для вампиров, нет никаких правил безопасности? Они твёрдо решили привлекать к себе как можно больше внимания? Это государственная программа? Тогда должно быть серьёзнейшее финансирование. Энтузиасты? Всё равно должны быть фонды, спонсоры. При повальном море среди сотрудников и пациентов клинике грозят проверочные комиссии, возбуждение уголовных дел и закрытие. Не за вампиров — за антисанитарию. Весь этот живописный кошмар с трупами и руинами нежизнеспособен в реальности этого мира, в реальности мистического мира — да и вообще ни в какой реальности. «Пожилой мужчина с минуту оценивал меня внимательным взглядом, пытаясь понять, заслуживаю ли я тех минут общения с ним, за которые ему, вероятно, никто не заплатит, так как он не был частным практиком» — кто же финансировал этот банкет? Специалист — невольник, которого заставляют бесплатно работать? Психоаналитик не будет выписывать нейролептики — и вообще ничего не будет выписывать. И тем более выдавать «рецепты, подписанные чужим именем». И тем более читать нотации. И тем более звонить близким пациента. Даже если психоаналитик давний друг матери и прожженный мерзавец, которому плевать на врачебную этику, он не станет рисковать лицензией. Выписывать аминазин и диазепам в случае ночных кошмаров — это выстрел из пушки по воробьям. Столь тяжёлые средства назначаются только психиатром и то при ярко выраженных психозах. В целом, в эпизоде наблюдается неспособность последовательно создать характер: вначале перед нами предстаёт умудрённый опытом специалист, мудрый и бескорыстный, а затем он оборачивается истериком и сплетником. Та же проблема с матерью: вроде бы она позиционируется как деспотичная фанатичка, но вдруг ориентирует Лору на брак по совершенно мирским критериям успешности. На выпускной девушки заказывают себе платья от топовых модельеров. Выше говорилось, что у бедной студентки чуть ли ни гроша за душой («на частного практика даже подающей надежды студентке взять денег неоткуда») Цитировать все орфографические стилистические и пунктационные колченогости не буду, имя им легион, ограничусь парой прекрасных образчиков: «а я по-прежнему сидела на кровати, одержимая ночным кошмаром, в запутанных мыслях»; «Я подошла к апофеозу, достигнув апогея».
#лорелеяроксенбер #трансильваниявоцарениеночи #конкурстрансильвания2018