Ветром коснуться б румянца ланит, Уст целовать твоих пьяный фарфор, Море в груди моей буйной шумит, Волны уносят мой дух на Босфор.
Ни крови, ни клыков, ни когтей, ничего -- легкое дуновенное, с ума сводящее ничего. Его нельзя коснуться, его нельзя осязать, его нельзя ни проглотить и ни вдохнуть... Оно само прикоснется, само истерзает, вторгнется в рот и заполонит легкие, как едкий дым... Наполнит внутренности и вторгнется в рассекаемые мучениями вены, в льющуюся тяжелыми витками густую от вожделения кровь.
-- Зачем ты вновь рассекаешь мои руки?
-- Я пишу на них свою любовь. Потуши свечи, ведь ты так жаждешь ласки, а хлещущая кровь не дает тебе им предаться.
-- Не надо мрака, просто выпей мою кровь, слижи ее с моих рук.
И вот оно всецело поглощает, это необъемлимое неотъемлимое ничего -- начало начал, мрачное, как первозданная тьма, острое, как первый луч первого из взошедших солнц.
-- Я ненавижу тебя, богами клянусь и небесами, я тебя всего ненавижу, презираю...
Опиатический дурман клубьями густого тумана, сворачиваясь, как молоко, в облака, плавно летает, оседая, по комнате, прячась за высокие черномраморные колонны.
-- Я убить тебя хочу, придушить, ты понимаешь, понимаешь?.. Этот туман, я ничего из-за него не вижу!
Он сидел, облокотившись на темно-бордовое потертое кресло, вдыхая опиевые пары, затягиваясь, прикрыв глаза. Предсмертный румянец тлел на его щеках, волнистые волосы скрывали лицо. На невысоком журнальном столике лежал окровавленный кинжал... Кровь запеклась на темном сажистом металле. Под лезвием виднелись запачканные буквы, плящущие и сливающиеся в ломанные линии.
"Месмерические сеансы. "
-- Я пришла к тебе... Я пришла даже не к тебе, нет, я совсем не к тебе пришла! Я пришла по объявлению о месмерических сеансах, я хотела ими отвлечься, спрятаться от тебя с помощью гипноза, но... какого черта, какого черта ты здесь делаешь?! Будь ты проклят сотней тысяч неземных проклятий!
Докурив, он лениво встал. Наркотическая координация и странные причудливые жесты придавали его черному силуэту пугающий вид. Злым и диким взглядом омерив ее фигуру, он нагнулся в хищном животном прыжке. На секунду замерев, он закашлялся. Кровь потекла из его рта, спустилась по подбородку, окропила его черную одежду. Странный блеск... Какой странный блеск у крови, как у догорающей умирающей звезды.
-- Что ты сделала...
Медленно моргнув, он направился к ней.
-- Любимая, любимая...
Она охватила бледной рукой резную кельтскими узорами рукоять.
-- Даже не приближайся ко мне!
-- Любовь моя, вековая моя любовь, я так тебя хочу, никто даже не знает, как... Иди ко мне, иди ко мне, любимая...
-- Я не верю тебе, больше никогда не поверю!
Она вонзила, окровавленный ее венозной кровью, нож в его клокочущее сердце.
-- Ты слышишь биение моего мертвого сердца, слышишь?..
Гулкий стук сердца вибрировал, заполняя воздух, вытесняя, замещая.
Он разорвал черное кружево на ее груди и, вынув кинжал из своей груди, начертил на ее белой коже свое имя.
-- Теперь ты от этого злого и терзающего бремени никуда не убежишь.
Черные вееры непонятных и причудливых венцов, украшенных металлическими звездами и высушенными маками украшали кучерявые головы плавно танцующих черной цепью дам. Все они, взявшись за руки и подняв их, находились в состоянии транса, а ими руководил, словно дирижер, темнокудрый мрачный месмер.
-- Повторяйте со мной... Повторяйте за мной! "Она никогда не спасется, она никуда не сбежит"
-- "Она нигде не спасется... она никуда не сбежит!.."
Раздались замогильные звуки флейты, на деревянном ветхом полу, как грибы после дождя, выросли розовомраморные могилы, разрывая доски.
-- Иди ко мне, любовь моя, иди ко мне.
-- Нет!
-- Нет?.. А знаешь ли ты, что тебя ждет за это?
Толпа девушек со странными уборами на головах двинулась на нее. На звездах в их венцах заклубились черви, а из ртов полился густой черный яд, капли которого опаляли их платья, обнажая ржавые каркасы.
-- Что мне делать? Что мне сделать, чтобы ты оставил меня в покое? Умереть?..
-- Дать.
Они рвали на ней одежду и раздирали ее кожу черными ногтями. Они тащили ее, а волосы ее цеплялись за осколки розового мрамора.
Месмер взял ее на руки, заботливо и нежно, с отцовской чуткостью, и спиной облокотил ее на на каменный крест, привязывая ее руки и ноги тяжелыми металлическими цепями.
Он смерил ее бледнокожую фигуру хищным взглядом, беспощадным, полным отвращения и хлещущей через края бездны злобой.
-- Мне потушить свечи?
Она, заплаканная, покачала головой из стороны в сторону.
-- Нет? Что ж, ты сама попросила.
Он взял из канделябра черную потекшую свечу и резким движением вылил горячий расплавленный воск девушке на грудь, обжигая ее вновь раскрытые раны.
Струи черного воска плавными каплями стекали ей на живот, на лобок и на бедра после каждого из повторений.
-- Сладость моя... -- сдавленно прошептал он, теплыми руками грубо лаская ее тело, изучая, терзая.-- Моя, моя... Моя!
Он расстегнул свои брюки, освободил горячий, кровью густеющей налитый член, вторгнувшись в ее лоно глубоко и резко, он сладостно застонал.
Спутанными нескордированными жестами он оплел ее шею цепями, сдавливая их на сильных и наиболее глубоких толчках.
-- Ты меня придушить хотела, да?
Она, давясь слезами, снова покрутила головой.
-- Хотела...
На мгновение он замер, приоткрыв рот в сладострастном удушии. Ее посиневший язык выступал из открытого голубеющего рта, а из алого, как спелая из всех кровей, лона вытекала густая молочная сперма.
-- Пей молочко, моя девочка, -- нежно сказал он, проводя своей большой и сильной рукой по ее волосам, и ставя стакан и тарелку с печеными яблоками.
-- Я не хочу есть.
-- Почему, милая моя?
-- Папа... как мне сказать...
-- Говори, как есть. Зачем тебе что-то скрывать от меня? Ты меня не любишь?
Горючие обжигающие слезы хлынули из ее глаз, смачивая черные ресницы солеными капельками ядовитой росы.
-- Люблю, папочка... Люблю...
-- Так говори!
-- Я уже сказала.
Гробовое тяжелое молчание, подобное взрыву, заполонило помещение. Ее остервеневшее сердце билось все быстрее и быстрее... Его взгляд, непрерывный, злой, душепроникающий, врезался в нее, как лезвие в кожу.
Как лезвие в кожу...
Она встала, подскочив, и убежала в ванную, хлопнув ее белой дверью. Дрожащей рукой открыв кран, она сняла с себя одежду, скинув ее на пол, и ступила в ванную. Взяв на полочке завернутую в обертку бритву, она скомкав бумагу, бросила ее в сторону. Пару раз окунувшись в воду, она задержала дыхание.
-- Я не могу больше не могу... Почему я так его люблю... Почему...
Она встала из ванны, вода закапала на кафель. Белыми руками с синеющими и выступающими от воздействия горячей воды венами, она искала одежду своего Любимого. Она взяла в руки его черную рубашку и потекла, вдыхая аромат его опъянеющего тела. Запах такой безумный, такой сладкий... Терпкий, горький, сладостный, ягодный. Пульсация усиливалась, ноги стали подкашиваться, слабость нарастала. Она одела рубашку на себя, продолжая искать вещи. Наконец, она нашла его черные трусы, аромат которых она столь много раз вдыхала, лаская себя и нежа в этой же ванной комнате, молясь что завтра она получит большее. Но завтра уже не наступит...
Она взяла их в руки, как драгоценность, прижала к груди, снова вступая в воду. Какой запах... желанный, томительный. Она слизала жадным языком засохшие подтеки спермы, чувствуя как волны оргазма всецело схватывают ее в свои злые скрюченные лапы. Она провела лезвием по вене, кровь заструилась в теплую воду, узорами растворясь.
-- Смерть, прими меня к себе, ведь только ты любишь меня, только ты ждешь меня. Я всегда хотела так и умереть: от любви за любовь.
Бинты на запястьях опоясывали ее руки.
-- Хочешь вина?
-- Я хочу тебя, только тебя, во всех жизнях и даже после последней смерти.
-- Выпей.
Она заглянула в бокал, наполненный вином и липкими белесоватыми разводами, на дне виднелся глинистый осадок.
-- Что это?
-- Вино, сперма и гашиш. Ну, ко второму тебе, любимая моя малышка, не привыкать, она всегда была в твоем молоке.
Она глотнула до дна.
Ни крови, ни клыков, ни когтей, только дуновенная безмятежность, легкость, левитация. Их тела обрели такую небывалую легкость, что они, в плавном полете перемещались под потолком. Его волосы, черные, длинные, вьющиеся, обернулись живыми лентами, черными змеями, мерзко высовывающими свои языки. Он подлетел к ней, раздвигая ее ноги, отодвинув ткань белых в мелкую сеточку трусиков, скользнул языком во внутрь. Рядом пролетел блестящий, словно солнечный луч, топор, она схватила его за рукоять, и словно гильотиной отсекла ему его кудрявую змеиную голову.
-- Помог ли мой сеанс разобраться Вам в себе, милая моя? -- произнес мужчина, протягивая девушке стакан абсента.
Она плохо видела, спутанное после гипноза восприятие, не давало ей рассмотреть ни мужчину, ни помещение. Вены саднило, шея ныла.
Она глотнула и подняла припухшие уставшие глаза, столкнувшись со знакомыми инфернальными змеиными злыми очами.
-- Потушим свечи?..
-- Зачем ты вновь рассекаешь мои руки?
-- Я пишу на них свою любовь. Потуши свечи, ведь ты так жаждешь ласки, а хлещущая кровь не дает тебе им предаться.
-- Не надо мрака, просто выпей мою кровь, слижи ее с моих рук.
И вот оно всецело поглощает, это необъемлимое неотъемлимое ничего -- начало начал, мрачное, как первозданная тьма, острое, как первый луч первого из взошедших солнц.
-- Я ненавижу тебя, богами клянусь и небесами, я тебя всего ненавижу, презираю...
Опиатический дурман клубьями густого тумана, сворачиваясь, как молоко, в облака, плавно летает, оседая, по комнате, прячась за высокие черномраморные колонны.
-- Я убить тебя хочу, придушить, ты понимаешь, понимаешь?.. Этот туман, я ничего из-за него не вижу!
Он сидел, облокотившись на темно-бордовое потертое кресло, вдыхая опиевые пары, затягиваясь, прикрыв глаза. Предсмертный румянец тлел на его щеках, волнистые волосы скрывали лицо. На невысоком журнальном столике лежал окровавленный кинжал... Кровь запеклась на темном сажистом металле. Под лезвием виднелись запачканные буквы, плящущие и сливающиеся в ломанные линии.
"Месмерические сеансы. "
-- Я пришла к тебе... Я пришла даже не к тебе, нет, я совсем не к тебе пришла! Я пришла по объявлению о месмерических сеансах, я хотела ими отвлечься, спрятаться от тебя с помощью гипноза, но... какого черта, какого черта ты здесь делаешь?! Будь ты проклят сотней тысяч неземных проклятий!
Докурив, он лениво встал. Наркотическая координация и странные причудливые жесты придавали его черному силуэту пугающий вид. Злым и диким взглядом омерив ее фигуру, он нагнулся в хищном животном прыжке. На секунду замерев, он закашлялся. Кровь потекла из его рта, спустилась по подбородку, окропила его черную одежду. Странный блеск... Какой странный блеск у крови, как у догорающей умирающей звезды.
-- Что ты сделала...
Медленно моргнув, он направился к ней.
-- Любимая, любимая...
Она охватила бледной рукой резную кельтскими узорами рукоять.
-- Даже не приближайся ко мне!
-- Любовь моя, вековая моя любовь, я так тебя хочу, никто даже не знает, как... Иди ко мне, иди ко мне, любимая...
-- Я не верю тебе, больше никогда не поверю!
Она вонзила, окровавленный ее венозной кровью, нож в его клокочущее сердце.
-- Ты слышишь биение моего мертвого сердца, слышишь?..
Гулкий стук сердца вибрировал, заполняя воздух, вытесняя, замещая.
Он разорвал черное кружево на ее груди и, вынув кинжал из своей груди, начертил на ее белой коже свое имя.
-- Теперь ты от этого злого и терзающего бремени никуда не убежишь.
Черные вееры непонятных и причудливых венцов, украшенных металлическими звездами и высушенными маками украшали кучерявые головы плавно танцующих черной цепью дам. Все они, взявшись за руки и подняв их, находились в состоянии транса, а ими руководил, словно дирижер, темнокудрый мрачный месмер.
-- Повторяйте со мной... Повторяйте за мной! "Она никогда не спасется, она никуда не сбежит"
-- "Она нигде не спасется... она никуда не сбежит!.."
Раздались замогильные звуки флейты, на деревянном ветхом полу, как грибы после дождя, выросли розовомраморные могилы, разрывая доски.
-- Иди ко мне, любовь моя, иди ко мне.
-- Нет!
-- Нет?.. А знаешь ли ты, что тебя ждет за это?
Толпа девушек со странными уборами на головах двинулась на нее. На звездах в их венцах заклубились черви, а из ртов полился густой черный яд, капли которого опаляли их платья, обнажая ржавые каркасы.
-- Что мне делать? Что мне сделать, чтобы ты оставил меня в покое? Умереть?..
-- Дать.
Они рвали на ней одежду и раздирали ее кожу черными ногтями. Они тащили ее, а волосы ее цеплялись за осколки розового мрамора.
Месмер взял ее на руки, заботливо и нежно, с отцовской чуткостью, и спиной облокотил ее на на каменный крест, привязывая ее руки и ноги тяжелыми металлическими цепями.
Он смерил ее бледнокожую фигуру хищным взглядом, беспощадным, полным отвращения и хлещущей через края бездны злобой.
-- Мне потушить свечи?
Она, заплаканная, покачала головой из стороны в сторону.
-- Нет? Что ж, ты сама попросила.
Он взял из канделябра черную потекшую свечу и резким движением вылил горячий расплавленный воск девушке на грудь, обжигая ее вновь раскрытые раны.
Струи черного воска плавными каплями стекали ей на живот, на лобок и на бедра после каждого из повторений.
-- Сладость моя... -- сдавленно прошептал он, теплыми руками грубо лаская ее тело, изучая, терзая.-- Моя, моя... Моя!
Он расстегнул свои брюки, освободил горячий, кровью густеющей налитый член, вторгнувшись в ее лоно глубоко и резко, он сладостно застонал.
Спутанными нескордированными жестами он оплел ее шею цепями, сдавливая их на сильных и наиболее глубоких толчках.
-- Ты меня придушить хотела, да?
Она, давясь слезами, снова покрутила головой.
-- Хотела...
На мгновение он замер, приоткрыв рот в сладострастном удушии. Ее посиневший язык выступал из открытого голубеющего рта, а из алого, как спелая из всех кровей, лона вытекала густая молочная сперма.
-- Пей молочко, моя девочка, -- нежно сказал он, проводя своей большой и сильной рукой по ее волосам, и ставя стакан и тарелку с печеными яблоками.
-- Я не хочу есть.
-- Почему, милая моя?
-- Папа... как мне сказать...
-- Говори, как есть. Зачем тебе что-то скрывать от меня? Ты меня не любишь?
Горючие обжигающие слезы хлынули из ее глаз, смачивая черные ресницы солеными капельками ядовитой росы.
-- Люблю, папочка... Люблю...
-- Так говори!
-- Я уже сказала.
Гробовое тяжелое молчание, подобное взрыву, заполонило помещение. Ее остервеневшее сердце билось все быстрее и быстрее... Его взгляд, непрерывный, злой, душепроникающий, врезался в нее, как лезвие в кожу.
Как лезвие в кожу...
Она встала, подскочив, и убежала в ванную, хлопнув ее белой дверью. Дрожащей рукой открыв кран, она сняла с себя одежду, скинув ее на пол, и ступила в ванную. Взяв на полочке завернутую в обертку бритву, она скомкав бумагу, бросила ее в сторону. Пару раз окунувшись в воду, она задержала дыхание.
-- Я не могу больше не могу... Почему я так его люблю... Почему...
Она встала из ванны, вода закапала на кафель. Белыми руками с синеющими и выступающими от воздействия горячей воды венами, она искала одежду своего Любимого. Она взяла в руки его черную рубашку и потекла, вдыхая аромат его опъянеющего тела. Запах такой безумный, такой сладкий... Терпкий, горький, сладостный, ягодный. Пульсация усиливалась, ноги стали подкашиваться, слабость нарастала. Она одела рубашку на себя, продолжая искать вещи. Наконец, она нашла его черные трусы, аромат которых она столь много раз вдыхала, лаская себя и нежа в этой же ванной комнате, молясь что завтра она получит большее. Но завтра уже не наступит...
Она взяла их в руки, как драгоценность, прижала к груди, снова вступая в воду. Какой запах... желанный, томительный. Она слизала жадным языком засохшие подтеки спермы, чувствуя как волны оргазма всецело схватывают ее в свои злые скрюченные лапы. Она провела лезвием по вене, кровь заструилась в теплую воду, узорами растворясь.
-- Смерть, прими меня к себе, ведь только ты любишь меня, только ты ждешь меня. Я всегда хотела так и умереть: от любви за любовь.
Бинты на запястьях опоясывали ее руки.
-- Хочешь вина?
-- Я хочу тебя, только тебя, во всех жизнях и даже после последней смерти.
-- Выпей.
Она заглянула в бокал, наполненный вином и липкими белесоватыми разводами, на дне виднелся глинистый осадок.
-- Что это?
-- Вино, сперма и гашиш. Ну, ко второму тебе, любимая моя малышка, не привыкать, она всегда была в твоем молоке.
Она глотнула до дна.
Ни крови, ни клыков, ни когтей, только дуновенная безмятежность, легкость, левитация. Их тела обрели такую небывалую легкость, что они, в плавном полете перемещались под потолком. Его волосы, черные, длинные, вьющиеся, обернулись живыми лентами, черными змеями, мерзко высовывающими свои языки. Он подлетел к ней, раздвигая ее ноги, отодвинув ткань белых в мелкую сеточку трусиков, скользнул языком во внутрь. Рядом пролетел блестящий, словно солнечный луч, топор, она схватила его за рукоять, и словно гильотиной отсекла ему его кудрявую змеиную голову.
-- Помог ли мой сеанс разобраться Вам в себе, милая моя? -- произнес мужчина, протягивая девушке стакан абсента.
Она плохо видела, спутанное после гипноза восприятие, не давало ей рассмотреть ни мужчину, ни помещение. Вены саднило, шея ныла.
Она глотнула и подняла припухшие уставшие глаза, столкнувшись со знакомыми инфернальными змеиными злыми очами.
-- Потушим свечи?..