Сто девяносто седьмой день на исходе. Я уже не считаю минуты, часы.
Лишь в отражении дымных зеркал бродит призрак немого прошлого со взглядом косым.
Я закрыла перед тобою двери: прочь из моей головы, навечно.
В свой прогресс — не в тебя — стану верить. Уж прости меня, призрак, сердечно.
Мне сказали — мой бедный рассудок, словно падшая проститутка,
Был растрачен (растрахан) в судорогах, на нечистой постели. Жутко...
Сто девяносто семь дней, полных страха, что ты вновь постучишь, чтоб вернуться.
Что все усилия собрать жизнь в кулак выйдут прахом, стоит тебе раз ладони коснуться.
Сто девяносто семь дней молитвы — не кромсай, не сжигай, не уродуй!
Я устала ходить по острому лезвию бритвы. Не хочу быть особой эпилептичной породы.
Что за трещина на зеркальной глади? Перекошенный рот твой ухмылкой.
— Называла меня Ри. И Влади. Что, устала, моя кобылка?..
Сто девяносто семь дней, полных страха, что уйду, растворюсь и исчезну.
Мост мог ярко гореть, но не вынесла вкуса праха и повисла, моя утопленница, на самом краю у Бездны.
Электрический ток разольется по коже. Вновь, прощай, Депрессия, но здравствуй, моя Бессонница.
Я люблю это чувство накала. Да, ты в курсе, люблю до дрожи, но и знаешь: твоя поклонница — уже скоро твоя покойница.
Друг мой, друг мой, бессильно больна, что скажешь? Пол в осколках, а зеркала рама пуста.
Черный, черный мой призрак в кровать ко мне ляжет. Сняв цилиндр, скинувшись вниз с моста.
Ощущаю я дух за спиною. В темноте не увидеть лица.
И в предчувствии страшном ноет разум мой, ожидая конца.
Чьи-то пальцы до хруста шею сдавят в крепкий змеиный захват,
Не дышать полной грудью, белеет перед взором моим закат.
Чей-то голос мне шепчет сладко обещания сотни миров,
И сдается шифон, подкладка, кожа, губы, взогретая кровь.
До утра стекло будет разбито. Не снимай с тела вес своих рук.
Только раз вновь по лезвию бритвы. А потом оборву свой недуг.
С кровью, стоном и рваным платьем своей истины пряный вкус
В рот мой вспененный своей пастью передай, подари свой укус.
Утром снова бороться буду. Но сегодня окончен бой.
Я самой себе, как Иуда. Что мне делать, скажи, с собой?..
К черту посланы мной все запреты. Все зароки во имя моего покоя.
Моя война — лишь одна сторона монеты — умереть из-за связи с тобой или в борьбе с тобою.
Вот он удел, о котором писал Есенин — катиться, катиться все дальше вниз.
Сто девяносто семь дней. Спасенья
Мне от тебя нет. Я уже умоляю. Вернись...
Лишь в отражении дымных зеркал бродит призрак немого прошлого со взглядом косым.
Я закрыла перед тобою двери: прочь из моей головы, навечно.
В свой прогресс — не в тебя — стану верить. Уж прости меня, призрак, сердечно.
Мне сказали — мой бедный рассудок, словно падшая проститутка,
Был растрачен (растрахан) в судорогах, на нечистой постели. Жутко...
Сто девяносто семь дней, полных страха, что ты вновь постучишь, чтоб вернуться.
Что все усилия собрать жизнь в кулак выйдут прахом, стоит тебе раз ладони коснуться.
Сто девяносто семь дней молитвы — не кромсай, не сжигай, не уродуй!
Я устала ходить по острому лезвию бритвы. Не хочу быть особой эпилептичной породы.
Что за трещина на зеркальной глади? Перекошенный рот твой ухмылкой.
— Называла меня Ри. И Влади. Что, устала, моя кобылка?..
Сто девяносто семь дней, полных страха, что уйду, растворюсь и исчезну.
Мост мог ярко гореть, но не вынесла вкуса праха и повисла, моя утопленница, на самом краю у Бездны.
Электрический ток разольется по коже. Вновь, прощай, Депрессия, но здравствуй, моя Бессонница.
Я люблю это чувство накала. Да, ты в курсе, люблю до дрожи, но и знаешь: твоя поклонница — уже скоро твоя покойница.
Друг мой, друг мой, бессильно больна, что скажешь? Пол в осколках, а зеркала рама пуста.
Черный, черный мой призрак в кровать ко мне ляжет. Сняв цилиндр, скинувшись вниз с моста.
Ощущаю я дух за спиною. В темноте не увидеть лица.
И в предчувствии страшном ноет разум мой, ожидая конца.
Чьи-то пальцы до хруста шею сдавят в крепкий змеиный захват,
Не дышать полной грудью, белеет перед взором моим закат.
Чей-то голос мне шепчет сладко обещания сотни миров,
И сдается шифон, подкладка, кожа, губы, взогретая кровь.
До утра стекло будет разбито. Не снимай с тела вес своих рук.
Только раз вновь по лезвию бритвы. А потом оборву свой недуг.
С кровью, стоном и рваным платьем своей истины пряный вкус
В рот мой вспененный своей пастью передай, подари свой укус.
Утром снова бороться буду. Но сегодня окончен бой.
Я самой себе, как Иуда. Что мне делать, скажи, с собой?..
К черту посланы мной все запреты. Все зароки во имя моего покоя.
Моя война — лишь одна сторона монеты — умереть из-за связи с тобой или в борьбе с тобою.
Вот он удел, о котором писал Есенин — катиться, катиться все дальше вниз.
Сто девяносто семь дней. Спасенья
Мне от тебя нет. Я уже умоляю. Вернись...
16.07.2018