Говорят, что когда тело погружается в сон, душа может не найти к нему путь обратно, если заблудится или потеряется по дороге... Так как хорошо, когда ее нет вовсе. По крайней мере, лучшей ее половины. Терять практически нечего. Открываешь глаза, ходишь, живешь, а ты уже мертвец, разве что без погребального савана, надетого на скелет, и кости твои разлагаются в еще живом теле...
Приглушенный матовый розовый свет. Свечи в высоких и готических канделябрах. Их много. Зажигаю ароматическую палочку. Плавные движения ладонью, чтобы запах разнесся по комнате. Не хочу даже поворачиваться. Я спиной чувствую, что Румынов здесь. Я всегда его чувствую. Как поворот ножа в сердце. Как ожог мягких тканей. Локон спадает на шею. Голова опускается на грудь. Валахова, соберись. Повторяю себе вновь и вновь. А глаза прикрываются сами собой, дыхание становится прерывистым. Пытаюсь себе напомнить, что я зла. И почему.
— Ламия...
— Не зови меня по имени. Ты довел меня до того, что я начинаю проклинать. Тебе так приятно человеческое тепло, поэтому ты так поступаешь? Нельзя плевать в сердце ведьмы. Она умеет мстить.
— Лами. Прекрати. — Нежно берет меня за руку. От прикосновения я вздрагиваю и поворачиваюсь. В солнечном сплетении что-то онемевшее начинает дрожать. Его голубые глаза со стальным оттенком смотрят на меня неотрывно, внимательно, с легкой примесью вожделения.
— Румынов, это не ты. Это сновидение.
— Тогда вообще ни в чем себе не отказывай. — Он садится на стул, положив ногу на ногу, в дорогом костюме с бокалом белого вина. Взгляд его устремлен в бокал из-под опущенных ресниц. Он знает, что я всегда смотрю на него, когда он не смотрит на меня.
— Почему эти сотни баб... — Я не договорила, но Рёнир понял с полуслова.
— Потому что это моя работа, Лами. И потому что когда ты ревнуешь, у тебя алеют щеки. Приятно видеть, когда женщина неравнодушна.
— Я их убью, Румынов. Всех.
Я опускаюсь на пол, прижимаясь головой к его ноге. Мои руки медленно поднимаются по его икрам к коленям, выше. Я сама уже встаю на колени. Он разводит ноги, давая мне приблизиться. И тогда онемевшими пальцами я глажу его грудь сквозь рубашку.
— Раздевайся. — Командует он, выпив бокал и отставляя его. Взгляд с прищуром, смотрит внимательно.
Прячу лицо в волосы, чтобы не видел краску, заливающую мне лицо.
— Как маленькая девочка, ей-богу. Зачем еще ты здесь, если не за этим? Надо хорошенько выебать тебя.
С плеча спадает одна бретелька платья, затем вторая. Под его взглядом мне неуютно. И хочется бежать. И к нему, и от него подальше. Я не знаю, чего во мне больше - притяжения к нему или страха перед мужчиной. Платье падает на пол. Остаюсь в одном нижнем белье и чулках.
— Покажи мне грудь, маленькая. — Его шепот гремит у меня в ушах. Не смею ему перечить. Бюстгальтер отправляется вслед за платьем.
— Какая ты послушная. — В его голосе слышна усмешка. — Снимай трусики и иди присядь ко мне на колени. Поворкуем.
В голове горело, руки дрожали и отказывались повиноваться. Румынов издевался, зная все мои слабости. Предел моего спокойствия подошел к концу. Я с налета влетела к нему на колени, и пуговицы рубашки рассыпались по полу. Лоскутами она полетела вслед за ними. — Как же ты бесишь, тварь.
Я придушивала его, держа за горло и спускаясь поцелуями по груди вниз. Не глядя, я руками нащупала ремень его брюк и расстегнула с садистской медлительностью.
— Я тебя отсюда не выпущу. Надеюсь, ты меня понял. Ты никогда больше не уйдешь отсюда. Ни одна женщина в этом мире больше не прикоснется к тебе. С них хватит. Ты - мой. Я больше не выдержу видеть тебя в постели с другой. Даже если это будет имитация.
Я сняла с него брюки, а затем рукой проскользнула сквозь черный тонкий шелк, сжав головку его члена.
— У тебя такие нежные руки, Лами. — Испарина покрыла его лоб, выступив серебристыми каплями пота, пока я медленно ощупывала, гладила и сжимала его плоть.
— Я доведу тебя до белого каления, но не успокою, не дам расслабления. Я хочу, чтобы ты также страдал, как страдала я. Я так желала, что отказала себе в удовлетворении этого желания с другими. Это разбило меня в мелкую стеклянную крошку, сделало нервной. Ты будешь мучаться, Румынов, будешь.
Я вытащила руку, стащила с него трусы и подошла к комоду. Достала маленький пузырек с розовой жидкостью.
— Розовое масло. Для массажа.
Я снова села у него в ногах, втирая масло в икры, колени, массируя влажной рукой его плоть, затем перешла на живот, грудь, шею, губы, лоб. Мой язык проходил траекторию рук за ними вслед. Я чувствовала аромат масла с едва скрываемым привкусом горечи. От фаланг пальцев, разминая ладони, я втирала масло в его запястья, локти, предплечия, плечи, ключицы, а вкус горечи на языке, двигающемся вслед за руками, становился все более нестерпимым.
— Ты не уйдешь отсюда, Румынов. Я тоже... Никогда.
— Лами. Я не чувствую ног и рук... Что со мной?..
— В розовое масло был добавлен бензокаин - анестетик. Это легкое онемение. Я хочу, чтобы ты у меня расслабился. А то постоянно в работе, постоянно напряжен. Иногда полезно перестать чувствовать себя хоть на миг.
У меня у самой появился шум в ушах, перед глазами расплывались мутные белые полосы, а голоса в голове и зрительные галлюцинации заставили рассудок помутнеть.
— Ламия. Я не вижу тебя.
— Я здесь, Рёнир, я никуда не денусь. Я никуда от тебя не уйду. Никогда.
Я сжала его ладонь. На него отрава действовала быстрее, чем на меня. Я - ведьма, и только поэтому еще что-то вижу. Я умру позже. В голове мелькнула эта страшная мысль. Это произойдет не одновременно. Я умру позже, а он - на моих руках. Я с трудом поднялась, села к нему на колени и опустила его голову себе на грудь. Любимый, любимый, прости меня. Я не могу тебя отпустить. Ты - прекрасная птичка на воле, но там принадлежишь кому угодно, а не мне.
— Что ты наделала, Лами. Мне трудно дышать. — Его голос хрипел. На губах выступала пена. Я целовала его в голову, в губы, чтобы хоть на немного облегчить страдания.
— Это сонная одурь, солнышко мое небесноокое. Корень белладонны в розовом масле. — То ли действие яда, то ли я и правда начинала жалеть о содеянном. Слезы катились по щекам. — Я виновата. Прости меня, милый, милый. Ты у меня такой красивый. Я не могу тебя отпустить, родной мой. Единственный... Но я искуплю эту вину своей смертью. Она и во мне. Белладонна. Я чувствую эту горечь на языке. Грядет конец. Обними меня покрепче. Я давно слетела с катушек, я ничего больше не хочу.
Он умер. Сердце его остановилось. Господи. Боже. Нет. Этого не могло быть. Они у меня отняли его. Отняли все. Захотели и отняли. Я взвыла, глядя в небо. Видит Бог, я не хотела этого. Чего угодно, но не этого. Я крепко прижала его похолодевшую голову к груди. Стерла пальцами пену с губ. И вдруг он... Рассыпался в прах. Серые комья, как пепел, летали вокруг, а я упала на пол, конвульсируя. Горло сдавило, язык свесился изо рта, как в приступе удушья. Меня вырвало несколько раз. Организм сопротивлялся, хотел жить. Но у меня не было права ему потакать. Я дотянулась рукой до пузырька и вылила остатки розового масла в рот... Мне снилось, мы умерли оба...
***
Я резко села на кровати. Отвратительно и ужасно. Я бы так не поступила никогда. Я - большая любительница хаоса, люблю издеваться, когда издеваются надо мной, но я не убийца.
Я встала с кровати и занавесила все окна тяжелой черной тканью штор. С тех пор, как Румынов послал меня к черту, меня постоянно истязают сновидения подобного толка.
— Ты забрал мой покой. Последние частицы. Да, можно любить, ненавидя, любить с омраченной душой... Знаменитые брюсовские строчки. Всегда считала декадентское направление одним из неприменимых к себе. Никогда и ни в коем случае. Но после поездки все изменилось. Живем среди тлена, умираем в тлену... Никому не нужные. Забытые своими, а что говорить про получужих. Он мне ничего не должен. Ничего. — Истерически повторяла я вновь и вновь, наматывая светлый волос на восковую свечу.
Я тебе отомщу, соколик. Я впервые полюбила. Всем сердцем. Готова была шар земной обогнуть. И так меня растоптать... Какое у него право. Он - обычный мужик. Обычный. С каких это пор Валахова готова ползать перед одним из НИХ на коленях, целуя ему туфли, учитывая, что всегда ненавидела всю их тупую быдлячью братию?.. С каких это пор один из этого сообщества дна так выделился, что Валахова расхотела проехаться по ВСЕМ мужикам катком.
— Сейчас. Ты это почувствуешь. — Я ехидно улыбнулась портрету на стене и зажгла свечу.
Связующий обряд. Я связала его с его фотографией. Теперь все, что случится с портретом, случится и с ним тоже. Эдакая испорченная версия Дориана Грея.
Вызвав в голове видение того, чем он занимается в реальной жизни, - в этот момент он готовил спич, я прижалась головой к шкафу и коснулась эрогенной зоны номер один на портрете. Даже через расстояние и одежду, ты почувствуешь это. Ты будешь изнывать, и ни один холодный душ тебе не поможет. Ни одна баба не спасет. И когда я приеду второй раз, ты будешь умолять меня удовлетворить твою похоть, а я... Я буду снисходительна, ангел мой.
На сцену он вышел, ужасно нервничая. От возбуждения у него тряслись руки, слова путались, перемешивались. Вся речь на взводе. Наконец. Теперь ты немного понимаешь каково мне. Я не дам тебе покоя даже когда ты будешь рядом с ней лежать. Потому что думать и вспоминать ты будешь обо мне и меня. И сколько бы ты ее ни брал, долгожданного спокойствия и облегчения это тебе не принесет...
***
В огромной и железной печи метался высокий огонь. Я стояла возле нее в белом платье с распущенными волосами. На конвейере лежала белая рубашка. Рубашка Румынова. Я это точно знала. Взяв ее в руки, я поднесла ее к лицу. Вдохнула. Запах его. Приторно-яблочно-знакомый. Я прижала ее к груди. Я никогда ее не отпущу. Даже вещь его я никогда не отпущу. Внезапно откуда-то появился незнакомый парень. Он тянул ко мне руки, слезно моля о помощи.
— Ла. Даже если ты еще не знаешь, я - твой будущий муж. Ла, спаси меня...
Его черты казались мне ужасно знакомыми. Где же я могла его видеть. Ах да... Тот самый сон. В котором я была женой этого парня, и мы с ним гуляли в торговом центре, а потом я пропала, а его появившийся из ниоткуда товарищ сказал ему:
— Да разве ты не знаешь, что женка твоя - шлюха? И сейчас она в мужском туалете, отсасывает своему пятидесятилетнему блондинистому козлу, стоя на коленях, как шваль. Они вошли туда вместе. Точнее, он ее почти втащил за волосы и швырнул себе под ноги, на кафель. Сначала она целовала ему туфли, а потом он предложил ее рту работу помягче и повлажнее.
— Нет. Моя Ла так бы не поступила. — Ошарашенно сказал парниша. Но его друг был прав. Ибо я аморальна. До брака и мужей мне нет дело. И у меня не проснется совесть. Мне есть дело только до него. Было, есть и будет. Извиняйте. Вот такая Ламия Валахова, и такие дела.
— Чем я должна тебе помочь? — Обратилась я к парню из сна. И тут голос свыше тихо и насмешливо произнес.
— Валахова. Мы собираемся уничтожить. Либо память о Румынове вместе с его вещью, либо твое будущее и твоего мужа, обычного земного парня. И тут как бы тебе выбрать, что бросить в печь. Рубашку или человека. Выбирай. Или через минуту не станет ни того, ни другого.
— Ла. Пожалуйста. — Он умоляюще сложил руки на груди и смотрел на меня так жалостно. — Брось эту чертову белую тряпку. Отпусти его. Забудь. У нас будет такое славное будущее. Детишки... Пожалуйста, поступи правильно.
— Я поступаю правильно, парниш. — Все еще не отпуская от себя рубашку Румынова, я схватила парня за волосы и что было сил швырнула в печь под демонические радостные вопли и смех сил, которые только что со мной разговаривали.
Не оборачиваясь на крик и вопли горящего, прижав рубашку Рёнира к груди, я уходила с высоко поднятой головой. Никто не заберет у меня о нем память. Никогда. Пусть память это и все, что у меня от него осталось, но я не позволю... Ни одному живущему. Пока мой гроб еще шумит в лесу. Он — дерево, он нянчит гнезда...
***
...И вот, спустя столько лет, я опять стою перед ним. Ничего во мне не изменилось. Разве что стала злее, больнее и разочарованнее. А он тоже злой, измученный моей магией и моими желаниями. Вопрошает, что я с ним сделала. Всего лишь заставила прочувствовать то, через что прохожу ежедневно сама. Пламя негасимое. Я не менее нервная. Вожу ладонью по груди в зоне декольте, поправляю чулки, приподняв платье так, что становится видно кружево. Я чувствую себя фашисткой из какой-нибудь очень плохой немецкой порно-драмы. Он взведен. Он берет меня за руку, ведет на крышу. Там тихо, темно и безлюдно.
— Хочешь потанцевать, Лами?
— Да. — Испытующе глядя ему в глаза, включаю на мобильном песню "Сказка". Он слышит свой голос, меняется в лице.
— Откуда ты это взяла, там, в своей стране, на другом краю света?
— Я и не такое умею, любовь моя. В любой ситуации, главное - захотеть.
Его лоб покрывается испариной. Как в том сне, где мы умерли оба. Он ведет меня сначала под звуки своего пения, затем под аргентинское танго.
— Ты напряжен. — Легкая усмешка. Самодовольство. Иногда я позволяю ему взять над моей неуверенностью в себе верх.
— Прекрати. Сними, что сделала. Это невыносимо.
— А посылать меня к черту - это нормально, да? Думал, и последствий не будет, а, лазуритик? Хорошо. Закрой глаза.
Он послушался. Я закрыла свои и положила руку ему на голову.
Очнулись мы в тумане, в темноте. Нас ничего не окружало. Только черно-серое пространство, пол с пентаклем в центре, окруженным серыми свечами, зажженными белым пламенем. Мы тоже стали черно-белыми. Только его глаза остались голубыми в мире черных, серых и белых предметов. Негасимые. Ничем. С белым отблеском пламени в них. Я видела себя со стороны. Голову мою венчала пара крученых серых рогов, а глаза горели алым огнем. Также алой оставалась моя помада. Остальные цвета сгинули бесследно. В голове пронеслась картинка из "Города грехов".
При всем при этом мы были абсолютно обнажены.
— Где мы? — Он огляделся.
— Называй, как хочешь. Главное, здесь мы - это мы. В своем истинном облике. Козлиность... — Я постучала пальцем себя по рогу. — Как видишь, меня уже коснулась. А значит души во мне и правда совсем немного осталось. Одна писательница знаменитой саги о вампирах называла такое место "гломом". Место в разуме, в которое вампир может затащить человека, управляемое им. Но я - не вампир. Я - ведьма. Тем не менее, я полностью управляю этим местом и всем, что здесь происходит.
Я приподняла ладонь, и пламя свеч взвилось сильнее. — Не теряй времени, солнышко. Я не просто так тебя позвала сюда. В реальном мире слишком людно и шумно. А в гломе. — Я потерлась носом о его нос. — Никто не услышит и не узнает.
— Ты мне Малефисенту напоминаешь в этом обличии.
— Малефисента тоже по Сатане. — Рассмеялась я. — Все в порядке.
Он уложил меня в центр пентакля. Я протянула руки к свечам и изогнулась под ним. Вес этого тела. Черт. В реальности он так до сих пор и не лег на меня. До сих пор, даже встретившись реально, трахаться приходится в гломе. Я обвила его ногами. — Давай. — Я коснулась пальцами его губ, пока он придушивал меня. — Усмири свою похоть. Станет легче. Обещаю...
Бархатная тьма накрыла наш уютный черно-серо-белый мирок... И со стеклянными глазами нервно вжимаясь друг в друга, явственно ощущая все, что происходит в гломе, даже более реально, чем танец, мы танцевали и танцевали танго на крыше, именуемое вертикальным воплощением горизонтальных желаний...
17.03.2015