ГЛАВА 12 — МАЛЕНЬКИЕ СМЕРТИ БОЛЬШОГО МИРА И ОЧИЩЕНИЕ ОТ ГРЕХА
Будет трава остра,
Также, как боль моя,
Лишь твоего костра
Больше не вспомню я.
Сначала отказал слух, затем зрение, и, на скорости, я влетела в ворота всем телом. Удар был оглушающим и даже сопровождался каким-то треском. Игнорируя боль и черные круги перед глазами, я снова рванулась через ворота мимо понурых и серолицых стражников, которые и в крестьянской робе узнали меня, даже не пытаясь остановить. Потеряв титул королевы, я не лишилась, однако, авторитета.
Путь вверх по лестнице до шестнадцатого этажа я проделала в обличии бестии, а затем опустилась на пол, приняв человеческую форму. Вся дорога длилась не дольше нескольких секунд. Мне же казалось, что миновала целая вечность, прежде чем я толкнула дверь в свою бывшую спальню. Спиной ко мне возле кровати сидела брюнетка с завитыми в кольца волосами, собранными в хвост, в тонком черном блистающем платье. Анна… Рядом с ней терлось существо непонятного пола и происхождения. По всей видимости, новая королева. Осмотр находившихся в комнате занял тоже не более нескольких секунд, и, уже сделав шаг внутрь, я почувствовала, как меня намертво схватили сзади за руки, оттаскивая от порога. Селена… Тем временем, две девушки в комнате услышали наше присутствие и разошлись в стороны, являя нашему взору кровать и мертвое тело короля на ней, в рваной залитой кровью одежде, с исполосованными шрамами лицом и шеей.
Глаза его были закрыты, чтобы больше никогда не видеть бренный белый свет, а горделивый профиль упокоившегося и выражение лица остались все такими же холодными и надменными по отношению к миру.
Анна смотрела на меня высокомерно, с плохо скрываемым презрением. Глаза ее были покрасневшими и воспаленными от слез… Вторая просто чувствовала себя не в своей тарелке, но особой скорби не испытывала. Одного взгляда на мертвое тело любимого хватило, чтобы сойти с ума и выйти из-под контроля. Я рвалась из рук Селены, как бешеный зверь, пытаясь изогнуться и ударить ее когтями.
— Пусти!!! Пусти меня, Селена!!! СЕЙЧАС ЖЕ!!! ВЛАДИСЛАВ… ВЛАДИСЛАВ. Н-Е-Е-Е-Е-Т!!! — Я истерически верещала, срывая глотку, извиваясь и мечась, как раненый зверь в крепких руках наставницы. Кровавая пена выступила на губах, а тело начали сотрясать конвульсии и судороги. — Милый… Милый. Пусти, пусти меня! Он не… Он не умер. Я должна быть с ним! Пусти. Убью…
Я дрожала всем телом, слезы стекали по щекам и лились потоками уже по шее и груди. — Пусти же. Пусти меня, умоляю, умоля-я-я-ю…
Я осела на пол, тщетно пытаясь вырваться, крича так, что барабанные перепонки лопались, и стекла в окнах угрожающе звенели, так и норовя вылететь из ставней и обрушиться дождем из осколков на землю. Крик шел из глубин груди, где некто стягивал нити внутри меня с такой силой, что клубок в солнечном сплетении мешал просто так заткнуться.
— Роберт! Роберт, быстрее! Я ее не удержу! Выносите тело или она сейчас рехнется! Ей нельзя на это смотреть.
Бледный дворецкий в мгновение ока оказался рядом с нами вместе с Амбердо Андерсеном. Завернув в покрывало тело моего бывшего мужа, они понесли его прочь из комнаты. Я выгнулась всем телом в сторону безжизненного, выносимого слугой и доктором свертка, крича уже охрипшим и осипшим голосом. — Дай. Дай мне к нему прикоснуться. Пожалуйста. Селена. Последний раз. Один только раз. Последний разочек… Господи… Господи, за что?.. Он не умер… Не умер… Я три дня назад с ним разговаривала. Это все ложь. Ложь. Вы это все подстроили. Влади… Вернись ко мне. Ты здесь. Я знаю. Ты не ушел. Это все выдумки. Хватит меня обманывать. Он… Он не… Он не умер… Господи… Господи… Господи… Верни его. Или убей меня. Я не могу, не могу, не… Пожа-луй-ст-а-а-а. Владислав… Любимый… Нет… Нет… Не-е-е-е-е-е-е-е-ет…
Мой голос почти шелестел, бормоча уже далее несвязный бред. Только когда тело вынесли, Селена позволила себе отпустить меня, и я легла прямо посреди пола, остужая кипевшую голову о холодный коридорный паркет, сдавив затылок руками.
— Почему… Почему ты не дала мне попрощаться?.. Почему не дала поцеловать его напоследок? Почему?.. — Жалостно проскулила я из последних еще оставшихся во мне сил. Лежавший на венах и начавший гореть еще за полчаса до прогулки кулон, подаренный им в самое черное Рождество моей жизни, остывал. Он исполнил свою функцию предупреждения… А больше короля не было на этом свете. Не было и связи его с этой ставшей никчемной металлической хреновиной.
— Маленькая… — Селена села рядом, опуская руку мне на затылок. — Его пытали. Несколько часов, прежде чем он умер. Серебром, волчьим ядом, святой водой… На его теле не осталось живого места. Кожа сходила пластами, руки и ноги сплошь в кровавых язвах и нарывах, в струпьях. Позвоночник был сломан и раздроблен. Тебе нельзя это видеть…
— Плевать, что и как. Я всего лишь хотела попрощаться. Я хотела коснуться… В последний раз… Пусть он изломан, пусть в ранах… Это ничего. Это ужасно, но это не оттолкнуло бы меня от его тела. Я люблю его, Сел, пойми… Я просто хочу попрощаться. Коснуться губами каждой раны, каждого шрама, исцелить их слезами. Господи… Владислав… Владислав… Счастье мое… Господи… Убей меня, возьми мою жизнь, Боже, но не забирай мою любовь!.. Не отдавай его красоту тлену и гниению, Господи. Верни его, Господи. Он не должен умирать. Я должна… Как же так… Я не могу… Не могу без души моей жить. Не могу жить без жизни моей. И без сердца моего не могу… Он везде, Господи, я молила его отпустить меня, но он влез мне под кожу одним случайным взглядом в мою сторону… Господи, дай мне уйти… Возьми душу грешную рабы твоей. Избавь меня от этого… Господи…
Упрямо встав на колени, я подползла к краю кровати в комнате, приподнявшись и обхватив руками железный вензель. Боль скрутила меня в три погибели, и, не отдавая себе отчета в том, что делаю, я ударилась виском о выступающую каменную розу. Кровь потекла вниз по голове, и, сочтя это успокаивающим, я ударилась второй раз. А затем третий, не забывая при этом утробно кричать и надрывно рыдать во все горло.
Оказавшись рядом в мгновение ока, Селена крепко сжала мои ледяные руки в своих. Кровь струилась по моей голове с шипением, затекая мне в глаза. Все вокруг было в крови. Даже мир затягивался алым, как кровь. — Малышка, прекрати себя калечить. Болью горе не омыть.
Селена голосом и интонацией опытного психолога шептала мне на ухо, как ей казалось, ободряющие слова. Но таковых в мире не существовало просто напросто. Мой король… Любовь всей моей жизни, в выборе которой я не колебалась ни минуты, желая, чтобы мы с ним никогда не заканчивались. Боль моя… А боли он мне причинил, как физической, так и душевной столько, сколько ни один человек за десять жизней бы не смог. И вот… Его безжизненное тело скоро обратится в прах. Прахом стала я сама, проклиная жизнь. Надо было разорвать и слить в утиль этот глупый фарс новой жизни. Если бы только я ушла с ним три дня назад, я бы не позволила этому случиться… В произошедшем была лишь моя вина. Меня одной.
— Не омыть, а я попытаюсь. Оставь меня. Все оставьте.
— Явилась, змея… — Черные тени на глазах Анны превратились в черные ореолы под глазами от слез. Слезы даже размывали ее алую помаду. Дочь склонилась надо мной, выдыхая мне прямо в макушку. При этом глаза мужа взирали на меня с ее лица с ненавистью и презрением. — Он ждал тебя, а ты не вернулась. Он так желал, чтобы ты была рядом, что ночами в агонии хрипел твое имя, молил свою бабочку расправить над ним крылья. Но нелепая жизнь с нелепым мужем стала для тебя внезапно выше всех твоих обязательств. Выше твоей настоящей семьи. И теперь ты доказала, что и как жене тебе также грош цена; не более, чем матери. Теперь она роняет крокодиловы слезки, бедняжка. Я нашла отца, тупая ты челядь. Твоя подружка, с которой ты якшалась, предавая весь род наш, заимев в друзьях оборотней, волокла его в лес, наигравшись своими орудиями пыток, чтобы бросить на съедение волкам, воронам и прочим падальщикам. Я не позволила ей этого сделать практически ценой жизни. Мы дрались с ней не на жизнь, а на смерть. А когда папа умирал от воздействия отравы, я держала его за руку. Я, а не ты. Яд оборотня затуманил его сознание, поражая клетки мозга. Он не видел незначительной разницы в цвете глаз. Он цеплялся за меня, думая, что это ты, называя твоим именем. Я даже не переубеждала, потому что пытки, оные папа вынес в руках этой суки, которую ты должна была убить в первую же встречу, вместо того, чтобы разговаривать с ней, длились несколько часов. Эта тварь даже на нем одежды не оставила, чтобы резать мясо по-живому беспрепятственно, а он ни разу не вскрикнул. Вынес мучения и унижения стоически, глядя ей в глаза. А ей мало было пыток физических. Она загибала и морально, убеждая его в том, что он — неизлечимая тварь, настолько, что даже любовь всей жизни предпочла ему другого. Лучше бы ты умерла вместо отца. Тогда никому бы не было больно. Надо быть рядом с близкими и любимыми в жизни. А не ныть, что теряешь их, после смерти. Хоть бы смерть отца так уничтожила тебя, чтобы ты истлела и сгнила заживо.
Голос мой звучал глухо и безжизненно. — Ты права, Анна. Лучше бы я умерла…
Я не хотела с ней спорить. Я чувствовала лишь свою вину и правоту слов своего ребенка. Ей было больно. Она хотела найти виновного, которому можно мстить, потому что, как бы тошно мне ни было это признать, любила моя дочь отца хоть и не совсем дочерней и сумасбродной, но сильной любовью. Что же насчет меня… Я все испортила и уничтожила. И гореть мне синим пламенем… Что я наделала, что?..
Все вышли… Селена, Анна и новая королева. Мой мир погрузился в тишину. Все еще не отходя от кровати, я коснулась кончиками пальцев шелковых простыней. Когда-то он спал здесь. Когда-то я умирала от страсти в его объятиях. Тоже здесь. Теперь же здесь недавно лежал его окровавленный труп, и белый шелк насквозь пропитался кровью. Любимой кровью. Я касалась губами простыней, чувствуя, как кислота боли внутри разжижает все внутренние органы, превращая их в кашицу. За все мои семнадцать лет я не чувствовала ничего ужаснее. Утрата — болезненно-горькое мрачное чувство, и я никому не желала потерять свой центр мироздания. Со мной поступили жестоко. Я была рыбой, а он — моим океаном. И сейчас меня взяли и выкинули на сушу, милостиво не прикончив. И это медленная агония. Когда задыхаешься, и воздуха не остается в легких. Ничего не остается…
Я с трепетом касалась окровавленной простыни перстами, затем что-то осенило меня. Я встала на ноги, сходила на маленькую кухонку шестнадцатого этажа и взяла из тумбочки остро заточенный нож. Затем, уже в своей комнате, кинув его на кровать, открыла гардероб и вытащила оттуда его любимую черную шелковую рубашку. Крепко прижав ее к груди, к своему грубому крестьянскому серому платью, я прилегла на кровать, сворачиваясь калачиком. Вдыхая запах его кожи, касаясь губами воротничка, я тихо прошептала. — Вот мы и остались двое на этом свете. Я и ты. А он больше не вернется к нам… Не вернется никогда.
Слезы снова взяли верх надо мной. Мне не дали с ним попрощаться. Что я теперь могу? Только разговаривать с его рубашкой. А вот и он сам сидит рядом и кладет свою ладонь мне на разгоряченный лоб. Я перехватываю эту руку, губами касаясь перстня с символом Ордена Дракона, затем головой. Я не отпускаю ее.
— Бабочка, прекрати себя убивать. Меня здесь нет, Лорели. Ты опять с головой уходишь в видения.
— Не говори так. Для влюбленных все реально. И жизнь после смерти, и перерождение. Иди сюда. — Я обвила руками шею черного ангела, спрятав лицо у него на груди. Даже мое внутреннее 'я' заткнулось и рыдало в тряпочку вместе со мной, прекратив костерить моего мужчину, на чем свет стоит и обвинять во всех бедах на планете. Подсознание завывало в голос в тон внутреннему 'я'.
— Я когда-то сравнивала незримые вериги твоей власти надо мной с паутиной, в липкие сети которой попав, я не могла пошевелиться… Как ничтожная мушка в плену паука. Знаешь, что теперь с этим стало?.. — Я слегка коснулась его шеи губами, гладя рукой по затылку. — Теперь липкие сети паутины затвердели и превратились в тонкие острые лезвия. Если раньше я металась в них и просто увязала все глубже и глубже, опутывалась ими, словно коконом, теперь… Теперь я мечусь и режу свое тело, наталкиваясь на них. Они острые, они причиняют такую боль, что незримо я уже истекаю кровью. У меня нет сил больше в них барахтаться, но в какую сторону бы я ни дернулась, там оказывается все новое и новое лезвие. И я получаю все новые и новые порезы. Мне душно от этой боли, ее ничего не гасит. Выхода из острых пут нет. Я вырвусь из них, только умерев. Дай мне руку, ангел мой. Сегодня еще есть. А завтра не будет существовать. Я знаю, как покончить со своим бессмертным существованием и разделить ад на двоих. Я приду к тебе, и мы снова будем вместе. Я больше никуда от тебя не денусь. И это будет длиться вечно…
Я с любовью положила рубашку рядом с собой. Владислав исчез также быстро и легко, как и появился. Мое воображение играло со мной, не справляясь с болью…
Ты ушел и оставил меня в этом мире одну, никому не нужную. Смотри теперь, что я с этим сделаю. Я задрала рукав платья, взяла в руки нож и полоснула по вене, вскрывая ее. Открыв рот и глубоко дыша от нестерпимой боли, я смотрела, как полумертвая кровь змеилась по бледной, как мел, коже. Рана быстро регенерировала, и теперь только кровь на запястье и ниже напоминала о том, что я сделала. Меня раздражало, что повреждение затянулось. Первый раз в жизни я восставала против своего сильного вампирского организма. Взять Вселенную, раскрутить вокруг ее оси и зашвырнуть в бездну вместе со своим никчемным бренным телом. Вот единственное, чего я сейчас желала. Не светить двум Солнцам над одной планетой. Не ужиться второй любви в моем сердце. Кроме него ничего нет… И не будет. Уже не будет. Мир восставал передо мной во всей его уродливости. Моя любовь мертва. Я выдохнула, закрыла глаза и полоснула снова, заводя лезвие все глубже в руку, под кожу. Я кромсала себя беспорядочно, и, только на короткое время, пока рана не успевала затянуться, а моя кровь стекала на его любимую рубашку, только так я чувствовала, что мы вместе, что я приближаюсь к желанному мной завершению этой гиблой болотной жизни. Но, когда регенерация снова брала свое, меня накрывал новый приступ панической истерики, сдавливавший мне виски, бросавший в жар, а потом в лед мое полумертвое от боли тело. Я опустилась на кровать, пряча лицо в подушки, закрыв глаза и тяжело дыша, стеная беспрестанно его имя, когда все рукава моего платья пропитались кровью насквозь, а руки уже изнывали от боли. Повреждения затягивались, но хотя бы боль оставалась со мной. Претерпеть боль физическую ничего не значило в сравнении с невозможностью справиться с душевной. Но вскрытие вен было лишь отвлечением. Бесполезным занятием. Мне нужен был яд оборотня, чтобы со всем покончить. И я его достану… Только отдам должное мужу, похоронив. А затем меня не станет. Не станет окончательно и навсегда. Сегодня еще есть, а завтра не будет существовать… Завтра никогда не наступит… И в этом был мой единственный покой и успокоение. Симфония Грига о пещере горного короля, наконец, семимильными дошла до финального акта. Ужасающий хор, взрывавшийся на последних нотах ярым безумием, кружил меня в Средневековом вальсе Чумы, Чахотки и Смерти. Маска Чумы была черной, на Чахотке был накинут алый балахон, а Смерть носила белый саван. Они почти получили меня. Они получат меня завтра, на рассвете…
***
Черное закрытое платье из крепа в пол, сурово затянутое лентами корсета. Черная шляпа с сеткой-вуалью, опущенной на лицо. Так лучше. Красные зареванные глаза и опухшие от слез щеки не регенерируют, как раны и, по крайней мере, их не будет видно. Последний взгляд на отражение в зеркале. Все последнее. Каждое свое действие я отсчитывала, как последнее. Последний раз сняла грубую крестьянскую робу и зашвырнула ее в угол комнаты с омерзением, потому что именно новая жизнь стала причиной всех бед. Последний раз надела траурное черное платье из крепа. Последний раз посмотрела на себя в зеркало. Новое утро не наступит. Все было последним. А тело супруга мне даже не позволили омыть. Роберт и остальные, вероятно, боялись, что я окончательно двинусь. Я горько и иронично усмехнулась. Куда уж больше… Никто этим тоже не озаботился. Уложили, как и было после многочасовых пыток…
В скорбной процессии нас было двадцать восемь. Я, оставшиеся в замке дети и Селена. Амбердо Андерсен, Роберт и еще двое слуг несли богатый черный бархатный гроб с бахромой и золотой вышивкой символа Ордена Дракона на крышке. Хоронили в закрытом гробу. Даже здесь мне не дали сказать 'прощай' последний раз… Новая королева попыталась возразить что-то вроде того, что гардероб теперь принадлежит ей, и, дескать, я не имею права надеть на похороны бывшего мужа свое собственное платье. Тявкала она долго и пронзительно, как назойливая болонка, пока не осточертела мне настолько, что я просто отшвырнула ее с дороги, милостиво и услужливо спустив с лестницы. Вампирша некрасиво и грубо прокатилась кубарем несколько пролетов, разрыдалась на первом этаже от конфуза и стыда и не пошла на похороны. Оно и лучше. Попрошу Роберта, чтобы выставил самозванку вскоре и созвал люд на выборы новых короля и королевы. Король умер, и, как говорится, да здравствует король. Королева в процессе подготовки к смерти. Скоро в Трансильвании будут другие правители. Как знать, быть может, более мудрые, добрые и справедливые.
Похороны еще не начались, и я в компании дочери Каролины и Влада стояла в тени больших вязов кладбища. Наши свидетели со свадьбы — Каролина и Морган припоздали, но вскоре прибыли и сейчас стояли немного поодаль, беседуя со светловолосой Лианой Дракула…
Мой немигающий взгляд был устремлен на надгробный камень Питереску. Скоро на кладбище для фамилии Дракула уже места не останется. Питереску, Владислав, а завтра и Лора… Никто из моих детей не знал о моем плане и лучше пусть так и будет. Я совершала непростительный эгоистичный поступок, потому что не могла больше претерпевать муки боли в жизни без него, но моим детям, потеряв отца, нужно было во что-то верить. Мысли о том, что завтра придется жить и без матери были бы и вовсе невыносимы. И, хоть это и было ужасно, но мои дети были совершеннолетними. Мы дали им все, что могли в свое время. Они жили своей полной насыщенной жизнью и остро не нуждались во мне. Я могла позволить себе уйти.
Анна стояла отдельно ото всех, приобняв старый вяз и склонив на него голову. Ей было проще умереть, чем встать рядом с нами. Мы все для нее были убийцами ее отца и любви по совместительству. Она не показывала слез. Ее глаза были сухими, но красными, и, в очередной раз, я подивилась силе выдержки дочери. Она шла против всего мира за него одна. В гордом одиночестве. Делая вид, что черный цвет ее одежд, на самом деле, не символ траура, а повседневная одежда. Даже в этом она была похожа на отца. Я любила яркие цвета раньше. Она же всегда носила черный. С детства. Я не помню Анну Дракула в одежде других цветов.
— Твоя сестра против всего мира. Ей не до нас, смертных. — Безжизненно и безразлично заметила я, обращаясь к Владу. Холодное смирение с ситуацией, наконец-то, окутало меня с головой, давая покой от пережитого стресса. Я знала, что осталось восемь часов до наступления утра, когда мы воссоединимся в вечности. Продумав суицид до деталей, я успокоилась и охладела. Меня практически ничего более не терзало и не истязало душевно.
— Не суди ее строго, мама. Она скорбит, и скорбь эта сильна. Ее усиляет психический недуг. — Влад взял меня за руку, затянутую в черную перчатку по локоть и поцеловал ее. Каролина Дракула куда-то отлучилась, и мы с сыном оказались под вязами абсолютно одни. Я посмотрела на юношу взглядом, полным тоски. Те же длинные, как смоль черные волосы, тот же овал лица, скулы… В фигуре не было столь разительных сходств. Отец его был шире в плечах и в груди. А о силе его рук можно было легенды слагать. Но я не отводила взгляда от лица сына. Этого было достаточно. Мой муж не умер. Он все еще здесь… Что-то маетно дернулось в самой глубине моей разломанной души. Нечто происходило здесь и сейчас. И я не понимала, что именно. Но через сорок секунд поняла, когда, столкнувшись с изумрудным цветом глаз Влада, почувствовала, что на меня будто вылили ушат ледяной воды и вернули в реальность на бегу. Я застыла в паре миллиметров от его губ, когда глаза сына, мои зеленые глаза на лице мужа, спустили меня с небес прямо в грязь с размаху с головой. Не он. Не он… Просто двойник. Просто мой сын, близнец своего отца. Я отвернулась, дрожа всем телом, и как-то надломленно произнесла.
— Извини, милый. Сходство и впрямь разительное… Я теряю голову рядом с его близнецом. Наконец-то, я начинаю понимать и меньше судить его влечение к Анне…
— Ничего страшного, мама. Ничего не случилось. Все в порядке. — Влад попытался обнять меня за плечи, но я вырвалась и пошла по направлению к уже начавшимся похоронам, громко ответив сыну.
— Ничего не в порядке, Влад. И не будет. Твои руки на мне — последнее, чего я сейчас желаю. Прости меня за это.
Говорили мало и скупо. Даже нашим собственным детям было нечего сказать. Единственными, кто мог произнести что-то хорошее, были мы с Анной, но обе давились и кашляли от слез, поэтому были просто не в силах.
Вуаль-сетка стала моим телохранителем, скрывавшим гримасу боли, слезы и глубоко запавшие красные глаза с синюшными ореолами вокруг них.
Все было более менее сносно, пока могильщики и слуги не решили опустить гроб в землю. Тогда все-таки тот факт, что мне не дали попрощаться, сыграл свою гнусную роль. Я не планировала портить похороны, но что-то внутри меня сломалось и возжелало препятствовать захоронению супруга, будто его закапывали живьем. Внезапно все стали врагами в одну секунду. Они хотели, чтобы его похоронили, дали успокоиться, упокоиться и жить тихо-мирно в загробии…
Прости меня, любовь моя, я не такая…
Пусть страдает, агонизируя всю жизнь, но живет. Я не дам ему покоя, не дам упокоиться в миру. Пусть терзает мою душу, хоть будучи мертвым призраком, но не покидает.
Расшвыряв могильщиков и слуг к вязам, а кого и в вырытую могилу, я сорвала крышку с гроба короля…
Я задохнулась, будто из меня по частице высосали весь воздух. Он, действительно, был мертвым, и теперь я это видела и чувствовала. Кровь от следов когтей запеклась, став черной, уродуя идеальные черты любимого лица. Тело было неестественно выгнуто. Да, мне говорили, что у него был сломан позвоночник и раздроблены практически все кости, но это не то же самое, что увидеть. Мой прекрасный изломанный ангел… Он был жестоким. Он не знал любви за столетия предательств, ненадежных людей рядом, потерь, им перенесенных. Он потерял Маргариту, свою единственную любовь, а впоследствии и дочь. Под властью жажды крови он стал другим человеком, нежели тот, кем он являлся при жизни. Но мой муж не заслужил такой участи. Не заслужил умереть так. Позорно. От рук шестнадцатилетней сучки. Даже парадный камзол, вышитый золотом, на нем был мокрым от крови. Я не была готова увидеть, во что превратилось это тело. Тело, на которое я молилась. Тело, ставшее моим Богом. Тело, которое я желала так сильно, что презрела и возненавидела все насущное земное. Трясущейся рукой в перчатке я коснулась его щеки, второй зажимая себе рот, чтобы не взвыть во всю глотку.
— Не-е-е-е-е-е-е-ет!!! — Подсознание вскричало раненой птицей, и упав на землю, больно ударившись коленями, лишившись зрения на доли секунды, а затем взяв себя под контроль, я вскочила и ринулась прочь, игнорируя сочувствующие крики желавших догнать и помочь. Что они могли? А ничего они не могли.
Ветер свистел в ушах и в голове, разбивался звеневшими осколками о каждый миллиметр омертвевшего от боли и горя тела. Я бежала, не разбирая дороги, куда судьба заведет. Главным для меня сейчас было не останавливаться. Ни при каких обстоятельствах. Я не желала, чтобы меня догнали. Затормозила я только спустя бесконечное количество минут, оказавшись в какой-то деревне. Ноги уже просто отказывались нести вперед, и я медленно двинулась человеческим шагом вперед по тропинке.
Люди выглядывали из окон. Никто не боялся меня. Все пытались приветливо улыбаться и кланяться. Я прибыла в страну непуганых идиотов. В Васерию. Здесь на любого вампира накладывалось вето охоты, но мне это не помешало, однако, покончить с Гейл, пусть это и было у нас дома. Господи. Лучше бы он водил домой и трахал этих девочек, чем-то, что произошло… Сейчас бы я смирилась с чем угодно, лишь бы чудо случилось, и он вернулся. В чем-то моя дочь все-таки была права. Надо любить любимых и быть с ними рядом при жизни, а не рыдать после смерти, что принципы мешали принимать тех, кого любишь, безусловно. Эта проклятая деревня причиняла мне боль постоянно. Она символизировала собой все беды моей жизни. Здесь мы с мужем гуляли вдвоем, разбрасывая золотые монеты. Я была в белых кружевах. Я была счастлива, как никогда до этого в жизни. А сейчас я иду по этой тропинке одна в черном траурном крепе с вуалью на лице, заполоненная скорбью, разлившейся по венам. Это невыносимо вспоминать счастливые моменты, и видеть, что место совсем не изменилось, а тебя жизнь изломала настолько, что ты даже вдохнуть без боли не можешь. Затем шлюха Гейл в моей постели родом из Васерии. И, наконец, финальный аккорд — крестьянский быт с Джорджем Ласлоу. Тоже здесь. Попытка обрести новую жизнь, ложное счастье. А потом я потеряла Его из-за беспечности, малодушия и желания сохранить рассудок здравым, сбежать от пороков и демонов Владислава… Его имя тупым ножом полоснуло по венам. Не вскрыло, но и покоя не оставило со мной, рисуя на легких и внутренних органах чувство дальнейшей жизни, в которой его не будет…
Васерия стала столь мощным напоминаем о всех моих бедах, что внезапно захотелось поднести зажженную спичку и с презрением кинуть ее в чей-нибудь дом. Чтобы огонь пошел от крыши к крыше… Слышать крики умирающих и радоваться. Безумно радоваться, что не одна я в жизни потеряла центр мироздания, любимого, хозяина, наставника и отца, мужа, отца моих детей, а и горят семьи. Женщины, дети, чьи-то родственники… Горит весь мир, агонизируя.
Он говорил не бояться его потерять. Внушал, что удержит меня над бездной и никогда не оставит. Но теперь он упокоен. Уже, наверняка, похороны окончились, и он в земле. Сукин сын. Зачем давал обещание, которое не смог сдержать?
— Лора, Лорели, прекрати себя терзать. Это не ты, это скорбь.
Вот, пожалуйста, идет рядом, будто ничего и не случилось. Протягивает руку в мою сторону, по которой я бью изо всех сил. — Оставь меня! Оставь! Гребаная кучка бестелесного призрака. Я ненавижу тебя! Хватит прикидываться им! И ненавижу его. Обещал быть рядом вечно, а ушел, будто бы слово сказано не для того, чтобы его держать. Предатели…
Я нервно толкнула первую попавшуюся дверь и вошла. Жилище было довольно скромным. Даже более, чем родной дом Ласлоу. По-хорошему, так в нем не было ничего, кроме одной грубо сколоченной лежанки. На ней сидела девушка лет семнадцати с ребенком. Младенец сладко спал, а рыжая веснушчатая мать уставилась тем временем на меня во все глаза. Я видела эту девочку. Я знала ее. Но откуда?..
— Как тебя зовут? — Глухо и безжизненно обратилась я к ней.
— Арина, Ваше Величество. — Опешила она. — Вы очень помогли нашей семье, когда принесли те золотые монеты. Помните, я танцевала, ловя их из Ваших рук?
— Верно. Прости. Плохо с памятью на лица в последнее время. — Я оперлась спиной на дверь, тяжело выдыхая и снимая рукой в черной перчатке черную вуаль с почерневшего от боли лица. Глаза, действительно, выделялись издалека черными ореолами, словно я глотала яд неделями подряд. Я отбросила шляпу с сеткой в угол дома, и черные локоны рассыпались по плечам, по черному крепу моего платья. Все было монохромным и черным. Никакой капельки света. И это, еще называется, умер самый черный человек этого мира. Я его даже сравнивала с поэтическим образом портившего жизнь и ломавшего судьбу Черного человека, но дело было лишь в том, что он портил все на своем пути не потому что имел дурную карму образа, с которым я его сравнивала. Просто он был бесконечно фатальным. А живя рядом с фатальными людьми и не успеваешь уследить, как быстро тебя зашвыривает на дно и размазывает. У сильных людей всегда жестокая судьба и плохой характер. Как и наклонности; — весьма дурные…
— Что-то случилось, Ваше Величество? — Тревожно спросила Арина, окидывая взглядом мой траурный наряд, и, не будучи дурой, складывая дважды два и понимая, что к чему.
— Мой муж умер. Нет у тебя больше короля, Арина.
— Мне жаль. — Помолчав, прокомментировала мою реплику девушка, качая младенца на руках. Искренности в ее глазах я не увидела. Конечно, как и все люди. Радуются только, когда подаешь, а когда просто так — как и все остальные, желают той же самой смерти созданиям ночи.
— Приходи ко мне. Я жду тебя. Я ждал тебя несколько веков… — Голова начинала медленно и верно раскалываться. Его голос прорезался в сознание, прокладывая себе путь острыми колюще-режущими по моей голове предметами. Каждая фраза, адресованная мне… Я была абсолютно бесконтрольна… Войдя в мое сознание единожды, он меня уничтожил навсегда…
— Я не знаю, как жить дальше. Я не умею… Когда мы были вместе, и все еще было зыбко, но идеально, я не просила у него ничего. Ни сокровищ, ни украшений, ни богатств, ни роскоши, ни иных благ. Я лишь хотела, чтобы это длилось вечно, чтобы мы никогда не расставались. Я даже не просила его любить меня, хотя была благодарна за любовь. Мне было достаточно того, чтобы он позволял себя любить и быть рядом… — Слезы стекали по моим щекам, и мне было плевать на то, что скажет или подумает Арина по этому поводу. Было плевать, честно говоря, уже на все.
— Это пройдет, Ваше Величество. Поверьте моему опыту. Может, я и мало пожила, но у меня есть ребенок от любимого человека, а сейчас в мою жизнь входит другой любимый человек. Возможно любить двоих и даже больше, Ваше Величество. Вы еще найдете свое счастье. И почувствуете свободу в груди. Как вся боль уходит, отпускает во имя будущего.
Я рассмеялась, держась за голову.
— Серьезно? Двоих? Издеваешься? Или это такой способ прикрыть приключенческие похождения своей вагины, называя любовью каждое свое желание поиметь нового мужика? Ну-ка, скажи мне, милая. — Оказавшись рядом с девушкой так быстро, что она даже вздрогнуть не успела, я сдавила в руке ее горло, подняв над собой, и установила глазной контакт, проводя линии связи с ее подсознанием. Одновременно с этим непроизвольно увеличились мои клыки и стали видны из-под верхней губы, а мир от накатывавшего на меня бешенства начал алеть, лиловеть, багроветь и заплывать всеми мне известными оттенками красного. — И не смей врать. Почему тебя бросил отец ребенка?
Взгляд девушки стал стеклянным. Она подчинилась моей воле и бесцветно ответила. — Он бросил меня, потому что застал в постели со своим лучшим другом. Но у нас с этим его другом все хорошо. Мы скоро поженимся.
— Нет, солнышко. Не поженитесь. Шлюха! — Я швырнула обмякшее в моих руках тело безвольной Арины под единственное, что было в этом доме, кроме лежанки. Под образа. — Вот о чем я и говорю. Мне с вами, раздвигающими ноги направо-налево, даже не о чем говорить. Умной такой себя считаешь, да? Жизнь познала? Несколько членов в себе ты познала, вселенская тупость. Когда-то муж мне сказал, что проблема людей нашего мира в том, что они потеряли веру и забыли кого нужно бояться. Но я вот смотрю на тебя и понимаю одно. Как бы тошно мне ни было от религии, как бы глубоко я ни презирала все с ней связанное, я вижу, что это люди здесь потеряли веру и забыли все святое, что есть изначально в человеке. Дружба, любовь, верность и преданность — непреложные чувства. Я лучше умру от скорби и боли десятки раз, чем предам его, чем забуду каждый взгляд его, каждую улыбку. Я лучше пройду смертные муки агонии, чем откажусь от избранного моим сердцем мужчины, каким бы порочным он ни был порой. Я лучше умру с ним вместе, чем буду счастлива с другим. Если любишь по-настоящему, не пройдет. Но откуда тебе знать это, если ты трахалась на глазах отца своего ребенка с его другом, тварь? Крестьянская шалава решила поучить меня, как справляться с болью. И смех, и грех. Я пыталась начать новую жизнь! И, знаешь, не вышло как-то. Я не могу даже чужое прикосновение выносить. Я ощущаю физическую боль и измену от одного тактильного контакта. Что уж о большем говорить?
Я заметила, что Арина попыталась пошевелиться и почти что истерически вскрикнула. — Не смей поднимать голову. Молись, тварь, своему треклятому Богу за отца своего ребенка, который вынес такое предательство! Молись за то, чтобы в загробном мире твой король обрел покой, иначе я тебе голову по полу раскатаю на кровь и мозги. Мразь.
В голове снова зазвучал его прекрасный проклятый голос. — Ты — реинкарнация моей погибшей шесть веков назад жены. И я вернулся из смерти, чтобы дождаться тебя. Ради тебя я проклял Бога и всех святых. Ради тебя я стал чудовищем, которого ты теперь боишься… — Память еще человеческого бытия сдавила виски, и, закричав, я осела на пол, сдавив в руках разгоревшуюся голову. Это была сила такой нечеловеческой пытки, что убить меня было бы сейчас самым милосердным поступком. — Стоило бежать столько времени, когда можно было принять меня и стать счастливой навечно?..
Ты отнял у меня мое 'навечно', Боже мой, заткнись, пожалуйста. Я люблю тебя, но не смей трепаться у меня в голове. Я и без этого на грани…
Выдохнув и утерев слезы, я встала с пола и подошла к до смерти напуганной, не смевшей даже приподнять головы крестьянке. Накрутив жидкие рыжие волосы на ладонь, я повернула ее голову к себе. Я отражалась в ее глазах. Белая, как полотно. Черные, спутанные от бега, а до этого бывшие идеальными локоны. Черные круги под глазами, и сами глаза с лопнувшей сетью сосудов, окрасивших белки в красный цвет. Чудовищное зрелище. Но я и сама была чудовищем. Мне уже было плевать, как я выгляжу. Боль на вдохе, боль на выдохе. И ничего кроме.
— Не повезло тебе сегодня, Арина. В такой день я не выношу шлюх и неверность особенно сильно. Когда я была счастлива, мне было плевать и на тебя, и на моральные аспекты, и на предательство. Я тебе монетки кидала. А сегодня жизнь у тебя заберу. Хотела бы я тебе показать, что есть 'Вы еще найдете свое счастье', 'Почувствуете свободу в груди' и 'Можно любить двоих и даже больше', пройдя по твоей деревне со спичками, от дома к дому, и, спалив дотла весь ваш гнилой мирок, вывесить на каждом сгоревшем и обугленном доме флаг с именем моего мужа, а потом пойти дальше, спалить дотла все миры, а когда все вокруг уже будет гореть, сжигая благодатным огнем всех мужей, любое мое потенциальное «счастье», оборвать и свою жизнь, чтобы вы, низшие существа, хотя бы в загробном мире поняли, что нужно дружить до последней крошки соли, съеденной вместе, а любить до последнего вздоха, но Владислав с особой любовью относился к вашей деревне и этому миру, поэтому я их не трону. Мне дорога память о нем и его воля.
— Ты тут. Просто в это трудно поверить. Ты бы поняла, если бы ждала кого-то больше пяти столетий. Может, я — зверь и чудовище, садист, каковым ты имеешь право меня считать, но сейчас у монстра болит где-то слева. Там, где половину тысячелетия уже ничего не бьется. Сегодня я чуть не потерял тебя, едва получив. Снова. Не знаю, был ли я готов. И привыкну ли когда-нибудь к тому, что Судьба всегда тебя забирает. Потому что чудовища не заслуживают свое 'долго и счастливо'… — Новый приступ мигрени накрыл меня с головой. Я вжалась в стену избы. Слезы катились по щекам, не переставая, а голос не прекращал поднимать все хорошее, что было между нами. Стиралось все ужасное, и от этого было еще хуже… Добрая память с отсутствием плохих воспоминаний — бомба, взрывающая каждый нерв в твоем теле… — Навсегда и дольше… Не отпущу, родная. Ничего не бойся. Я с тобой навсегда. Я удержу тебя над пропастью… Девочка моя… Я люблю тебя, мой хрупкий мотылек… Спасибо за них. Я у тебя в неоплатном долгу…
— ПРОВАЛИВАЙ! ПРОВАЛИВАЙ КО ВСЕМ ЧЕРТЯМ И ДЬЯВОЛУ! ЗАТКНИСЬ, АДСКАЯ ТВАРЬ! — Издав нечеловеческий утробный крик, я сползла по стене вниз и грохнулась на пол изо всех сил. Голова моя склонилась набок. Кровавая пена из прикушенных в кровь губ стекала по уголку рта. Безжизненный и помутневший взгляд разглядел в полутьме окровавленную голову Арины с рыжими, также испачканными кровью волосами, отделенную от тела острыми вампирскими когтями и безвольно откатившуюся в угол… — Нет. Не уходи… Прости меня… Вернись ко мне… Избей меня. Удави на своем ремне насмерть. Спусти с меня шкуру еще десять раз, и пусть шрамы, оставленные твоими руками, никогда не заживают. Я так малодушно злилась из-за них, а сейчас понимаю, какие это все мелочи, по сравнению с тем, что тебя нет нигде в этом мире. Убей меня, но вернись…
Не сдерживая слез, поминутно переходивших в крик, я закрыла побагровевшими черными перчатками лицо, уже чувствуя на плече, как крест, как приговор призрачную руку с перстнем, украшенным символом Ордена Дракона. Сжав эту руку своей, я коснулась губами, а затем лбом кольца, замерев в глухом молчании… — Вернись ко мне, моя любовь. Я больше не могу…
***
Во время внушения я вызвала в памяти рыжей образ отца ее ребенка. В его дом я вошла, молча, передав руками в залитых кровью черных перчатках младенца в пеленке ему прямо в руки. Молодой темноволосый и голубоглазый парень ошалело смотрел на меня. Видимо, ему еще не доводилось видеть вампира настолько близко от себя. А уж вампир, при том, что весь в крови, но, тем не менее, сохранивший жизнь младенцу — это вообще был нонсенс.
— Воспитай малыша, как он того заслуживает, Герик. Это девочка. Ее не должна воспитывать шлюха. — Тихо и сломленно прошептала я. — Знаю, после обращения я убила немало детей, и мне нет оправдания, но это было до того, как я сама стала матерью и научилась питать чувства к маленьким. Раньше я не понимала этого, теперь понимаю. Дети заслуживают лучшего. Обещай мне, Герик, что с девочкой будет все в порядке…
Герик осел на стул, все еще пребывая в состоянии шока, но уже крепко прижимая дочь к груди. — Обещаю, Ваше Величество. У моей дочери будет только самое лучшее.
И он не лгал.
— Хорошо. — Я опустила руки и отступила назад, понимая, что пугаю его. — Ты — хороший парень. Желаю тебе найти ту, что оценит тебя по достоинству. И будет любить и тебя, и твою дочь, как свою собственную. Прощайте.
Не оборачиваясь, я покинула избу Герика и направилась к пещере на опушке леса. Не за горами наступление рассвета, и мне осталось последнее дело в жизни. Больше я ничего никому не должна. Пришло время уйти. Чума, Чахотка и Смерть итак заждались. Негоже заставлять ждать персон, которые существуют на Земле раз в несколько тысяч дольше меня самой…
***
Теперь пещера оборотней пустовала. Деран был убит моим бывшим мужем, а убийца любви всей моей жизни бежала одному Богу только известно от кого. Это место было заброшено уже давно. Автоматическая система сканирования, по-прежнему, была отключена и не работала, как в тот роковой день, когда Деран ударил меня когтями по лицу в ответ на мои попытки помочь, что запустило коллапс последовавших за этим событий. Смерть волка, а затем и смерть моего мужа в качестве мести. Я коснулась щеки. Видимо, в когтях полукровок содержится меньше серебра. Шрамы на моей спине от посеребреного хлыста все еще не побледнели, а три следа от когтей Дерана уже даже не были заметны. Рука лишь при прикосновении ощущала небольшой рельеф от некогда кровавых борозд. Визуально же ничего не было заметно… Не стоила эта ерунда смерти Дерана. И ничего не стоило смерти моего мужа… В пещере воздух оказался сперт, было удушливо жарко и пыльно. Жара каждым вдохом полоскала легкие. Я окинула взглядом одинокую сиротливую раскладушку и кровать под белым шерстяным покрывалом. Коснувшись пальцами излюбленного места Дерана, я грустно улыбнулась и присела. Как бы я ни старалась возненавидеть Киру за содеянное, я не чувствовала, что имею на это право. Совсем недавно на этой раскладушке лежал мой друг, которому было слишком больно узнать правду. Он, как и я, после всего случившегося просто разучился верить в хорошее. Но Деран был не только моим другом. Он был любовью всей жизни Андреа и Киры, и как там ее еще звали… Не имеет значения. Я сама хотела жечь деревни и миры, чтобы мстить ни в чем не повинным людям. А убийца ее любимого был практически в шаговой доступности. И она отомстила. Я бы тоже отомстила на ее месте… Поэтому я ее понимала. Потеряв любимого человека, становится плевать на моральные аспекты. Хочется размазывать кровь и кишки по стенам. Так я поступила с посмевшей намекнуть мне на то, что я имею право жить дальше без мужа, Ариной. Так и Кира поступила с Владиславом. Я не была гуманнее. Мне было не в чем ее винить. Просто ее жертва оказалась всем в моей жизни. Но, как бы больно ни было признать, он сам был виноват, совершив эту опрометчивую выходку с убийством Дерана. Видимо, все, что я сказала Арине, действительно, было для меня не пустым звуком.
Я любила до последнего вздоха, но и дружила до последней крошки соли, съеденной вместе, поэтому даже в смерти смысла жизни не могла винить подругу. Он символизировал всю боль ее жизни. Нападал, пытался изнасиловать, убил ее лучшую подругу - Бет, по его вине погибла Мия, сестренка Дерана, а теперь и сам Деран. По его вине ей пришлось вынести несколько десятков ударов плетью, потому что она была связана со мной. И она держалась, отпустив его, потому что я умоляла ее, после смерти Мии, Венири и Кронина. Но не сдержалась, обезумев от потери Дерана…
Кровать Андреа или Киры, как угодно, была заправлена как и тогда, когда я в последний раз на ней сидела, беседуя с Дераном. Время покрыло ее густым слоем серой пыли…
Я мысленно вернулась в прошлое, когда еще до своей беременности проводила время с друзьями здесь. Перед глазами возник ухмыляющийся беспокойный образ кареглазой растрепанной девчонки…
Андреа посмотрела на меня, склонив голову набок.
— Вампира можно убить, не только используя ядовитые зубы и когти волка.
— Ты блефуешь. Мы бессмертны и всесильны. — С гордостью ухмыляясь, я подняла указательный палец вверх, а маленькая волчица звучно рассмеялась, и в ее карих глазах заплясали бесенята.
— Что скажешь, когда я удачно использую выделенный из моей же крови яд оборотня скажем на… Моем враге номер один, а, по совместительству, на твоем благоверном? Каждую ночь после смерти Бет, лелея себя мыслью о его смерти, но еще не обладая истинной силой оборотня, чтобы убить древнего вампира, я занималась выделением яда из своей крови. Я — алхимик, Лора. И моя кровь полностью сжигает кровь вампира, так как в своем химическом составе у нее и яд оборотня, и высокое содержание серебра.
Андреа соскочила с постели, задрала белое шерстяное покрывало и нажала на углубление в ножке кровати. С пронзительным скрипом вперед медленно выехала деревянная полка, заставленная пробирками, колбочками, баночками, бутылочками, тюбиками, пузырьками. Андреа вытащила один небольшой, плотно закрытый пузырек и протянула мне… На белой этикетке алым фломастером была выведена лишь одна буква — 'V'.
— 'V', так как яд для вампира. — Андреа удовлетворенно помахала пузырьком перед моим носом и положила его обратно, задвинув полку внутрь кровати одним нажатием на ее ножку. — Так что если твой тошнотворный драгоценный бриллиантовый муженек, наконец, опостылеет до смерти, у меня будут все ответы на твои молитвы. Обращайся, я тебе с радостью помогу. За Бет я буду безумно рада оказать тебе помощь в таком благом деле. Подольешь в еду и…
Губы девочки скривила подлая усмешка.
— Андреа! — Я возмущенно прикрикнула на волчицу и смерила ее злобным взглядом. — Без грязных намеков, пожалуйста. Я люблю своего мужа.
— Конечно, любишь. — Ее усмешка стала еще злее и подлее. — Каждую ночь с неистовой силою. Прости, но я не могу не говорить об этом. Вся округа знает, ржет в кулак и перешептывается. Да, Владислав, да, любимый. Еще… А-ах!
Волчица уже открыла рот, чтобы имитировать стон, как, побелев от злости, я резко вскочила с места, в прыжке накинулась на нее, сбивая с ног и вжимая в пол, оскаливая клыки.
— Заткнись, мелкая. Разговорилась шибко.
Деран хрипло кашлянул, забавляясь нашей пикировкой. Наблюдать за тем, как девчонки надирают зад друг другу, было его излюбленным занятием. Он не верил, что мы всерьез можем друг друга покалечить. Любая наша драка была в шутку.
— Совсем распоясалась языком, малявка. — Раздраженно и недовольно проворчала я, поднимаясь сама и протягивая руку, помогая встать Андреа.
— Слишком болезненно реагируешь. Выдыхай и будь поспокойнее, тогда и подкалывать тебя станет не интересно. А то, как о нем речь заходит, тебя аж выкручивает, вся выбешиваешься и заводишься. Помяни мое слово, эта слабость тебя убьет когда-нибудь. Потому что твой ненаглядный красавец-вампир — твоя ахиллесова пята. А в нашем мире, где нужно выживать ежедневно, нельзя иметь слабости. — Резюмировала волчица, угрюмо потирая ушибленный бок и спину.
— А ты прекрати издеваться, тогда я прекращу реагировать!
— Пфф, тоже мне святые праведники. Не трогай их и словом. Если я не начну все, что касается его, обращать в шутки, пусть и в злобные, затрагивающие тебя, то я сосредоточусь на своей ненависти к нему, и, тогда его хрупкая трепетная шкурка не дотянет до очередной ночи любви. Может, ему и пятьсот лет, но слабенький он. Ломала я ему кости, еще будучи мелкой девчонкой, на раз-два. И на каждую боль он так болезненно реагирует, я тебе скажу. Недостойно короля так вопить и стенать от мелких царапин и порезов. Карл не был таким размазней.
Я обреченно покачала головой. — Ты меня достала. С тобой поговорить так, чтобы ты вновь и вновь не задела его, невозможно.
— А потому что он все еще топчет эту прекрасную землю своими грязными сапогами и своим грязным присутствием на ней. Прекращу издеваться только тогда, когда его не станет. А хочешь иметь его рядом, подле себя, терпи, молча, и не протестуй. Подколки — единственное, что мне осталось в полном бессилии и невозможности уничтожить всеми фибрами души ненавистного мне врага… А ты — скромница. Ведешь себя, как девственница, застуканная за обжиманками. — Фыркнула волчица. — Замужняя женщина, еще называется.
— Я? Скромница? Я — порочное порождение ночи. Ты меня явно с кем-то перепутала.
— Слабо устроить бешеное в самом центре деревни на глазах толпы крестьян? Как тогда, в церкви. Слухи дошли и до моих ушей. Как там? Душой еще не постарела?
— Ты вот сейчас спрашиваешь слабо ли что-то сделать бездушному и бесшабашному всесильному бессмертному вампиру? Да мои клыки в двух сантиметрах от твоей шеи!
— Не такая уж ты и порочная, и всесильная, и бессмертная, и бесшабашная, какой себя рисуешь. — Андреа насмешливо фыркнула. — Да мне стоит только оцарапать тебя, и ты умрешь в мучениях. Бесшабашным и порочным не стыдно. А ты раскисла за последние месяцы. Что с тобой стало?
Девочка легонько толкнула меня носком обуви в ногу. — Давай. Соглашайся. Взамен гарантирую, что не притронусь к нему несколько месяцев, что бы эта сволочь ни натворила.
— А если он будет против? Я моралью не отягощена. Я — эксгибиционистка в крови. Иначе бы не затеяла подобное в церкви.
— Если он будет против. — Андреа плотоядно ухмыльнулась. — Весь мир узнает о том, что король — трус и не имеет права называться мужчиной, а шкурка его пострадает. В твоих интересах уговорить мужа. Думай, думай, Лора. Я гарантирую несколько месяцев беззаботной жизни и ничем не омраченных наслаждений нон-стоп за какую-то ерунду.
— Тебе-то это зачем?
— Существование у нас серое и скучное, так скажем. Посмотреть не на что. А ваша постельная жизнь уже обросла легендами за все это время. Увидеть воочию, это же антипод катарсиса, и то еще зрелище. — Ее глаза горели нездоровым маниакальным блеском.
— Ненормальные извращенцы. — Выдохнула я. — Но твои угрозы и шантаж меня уже заколебали. По рукам. За несколько месяцев жизни без твоего вмешательства я даже змею на глазах толпы оближу, не то, что буду с мужем целоваться.
— Наш договор не поцелуи предполагает. Это большее. Раскрыть тела и души на глазах своих рабов. Предстать пред ними, в чем мать родила, абсолютно беззащитными и вынести на их суд всю грязь своей зависимости друг от друга. Я знаю, что он, хоть и в меньшей степени, чем ты, но все равно медленно и верно по тебе иссыхает. Просто хотела предупредить, на что идете.
— Мы без крыши, нам плевать. С самооценкой все в порядке. Пусть рабы готовятся лицезреть искусство. Наши тела вместе — пик совершенства, а не позорное вскрытие тайн обоюдной созависимости. Любой художник эпохи Ренессанса на панталонах мамочки бы удавился, чтобы получить нас в качестве натурщиков. Во сколько театр открывается?
— Завтра. Ровно в полдень. Будет целая толпа на главной площади деревни. — Ухмыльнулась Андреа.
— Да ты не ликуй так, а то лопнешь. — Я сделала постную мину и встала с кровати. — До завтра. Мы разрушим ваши представления о пользе катарсиса. Страсти правят миром и людьми, а не очищение.
— До завтра. Завтра я увижу твою тошнотворную к нему привязанность, эротическую бурю вожделения своими глазами. Спорю, это стоит миллиарда золотых.
— Спорь…
Я моргнула, едва улыбаясь, вспоминая тот день. Нам сорвало башню. Мы были бесшабашными, кровь гуляла, пусть и в мертвых венах, закипая и пронизывая весь организм. Оба организма, как один. И это был не гнусный позор, на что втайне и рассчитывала моя полусгнившая подружка. Я знала ее мотивы. Ненавидя его так сильно, она была готова даже прекратить нападки на врага на несколько месяцев, лишь бы он вывернул тело и душу перед толпой, и его освистали, возненавидев еще сильней, насмехались впоследствии. Но вышло иначе. Крестьянки стыдливо прятали глаза, краснея. Я видела их все усилявшееся возбуждение и знала, что не желать моего мужчину может только мертвая женщина. Или женщина, которая любит других женщин. Ожидая нашего позора и освистания на площади, Андреа проиграла. Мужчины, как один, вожделели меня. Женщины — моего мужа. И никто даже был не в силах подумать о чем-нибудь здравом в тот момент. А я чувствовала себя на верхушке мира. Обнимая и целуя своего мужчину на глазах толпы, я могла всем доказать, как мне повезло, что он мой. Мы были моложе, безрассуднее, нам не было стыдно. Мы разожгли собой пламя в толпе. Андреа осталась недовольна, а я улыбнулась ей, коварно подмигивая из объятий Владислава. Наши подданные остались нашими подданными столь же верными, сколь и были. Просто увидели, что и мы не менее люди, чем все остальные. Что твари ночи тоже умеют любить друг друга. Я подбросила воздушный поцелуй в толпу и услышала аплодисменты. Проиграв и не имея права даже напасть на него в ближайшее время, Андреа обломалась и сплюнула на землю, раздраженно удаляясь к своей пещере. Маленькая победа была за нами. Тогда я улыбнулась и поцеловала мужа, обвив руками за шею…
Больше никогда я не смогу его коснуться. Он в сырой и холодной земле, а я — в наказание — на ее поверхности…
Встав на колени, я приподняла покрывало и коснулась углубления в ножке кровати. С привычным ей скрипом вперед выехала полка с пузырьками, колбочками и прочими приборами с неизвестными мне жидкостями. Я же искала яд 'V'. И нашла его среди прочих колб и сосудов. На белой этикетке красным фломастером была выведена строгая аккуратная английская 'V'.
Дорога домой миновала в полусне. Окружавшие меня пейзажи виделись мне смазанно, как в черно-белом кино.
Я закрыла за собой дверь в нашу опустевшую спальню на шестнадцатом этаже, предварительно пинками выгнав оттуда решившую возникнуть о том, что это ее покои, новую королеву, и села на кровать, приподняв покрывало и касаясь шелковых простыней, где столько ночей мы провели вместе. В груди леденело и застывало, индевело и покрывалось инеем от слова 'Никогда'. От слов 'Больше никогда'.
Как человека, которого всегда привлекала филология, меня манила, и я даже не отдавала себе отчета в том, насколько сильно, русская поэзия в адаптации. Непостижимая русская душа и поэтов, и прозаиков всегда казалась мне чем-то большим, нежели рядовая душа американца. Я любила свою страну и нацию, но то непостижимое русское, словно больше относилось ко мне, нежели родное, данное от рождения. Закрыв глаза и прижав руками в черных, обагренных кровью Арины перчатках яд к груди, я склонила голову вниз, и черные локоны рассыпались по моим плечам. Я тихонько запела последний раз в жизни слова русской поэтессы по имени Анна. Как моя дочь-близнец.
Слава тебе, безысходная боль
Умер вчера черноглазый король…
Жаль королеву. Такой молодой…
За ночь одну она стала седой.
Дочку свою я сейчас разбужу,
В темные глазки ее погляжу.
А за окном шелестят тополя:
«Нет на земле твоего короля…»
Плечи мои вновь сотрясались от беззвучных рыданий.
Я открыла глаза, и мой воспаленный взгляд упал на фотографию, сделанную нами в один из безоблачных дней на белом мосту над рекой. Он улыбается. Я улыбаюсь в бежевом кашемировом пальто, склонив голову ему на плечо. Теперь это не более, чем воспоминание. Призрак минувших дней. Все исчезло в жестокости и уродливости этой жизни. Никогда больше не будет нас. Никогда. Не в силах видеть тень былого счастья, я опустила фотографию стеклом вниз и крепко сжала призрачную руку с перстнем Ордена Дракона на своем плече.
— Я иду. Иду к тебе. Вечность зовет.
Взошло солнце, ознаменовав новый день. Я смотрела на его рассветные блики, улыбаясь, будучи почти свободной, сквозь паутину из слез, сжимая одной рукой руку мужа в своей, а другой - яд. Моя кровь сгорит. От меня ничего не останется, кроме оболочки, которая сгниет и истлеет рано или поздно…
И пусть нас не пустят в рай наши грехи…
Я открыла крышку пузырька и вылила содержимое в рот, все еще улыбаясь новому дню, в котором меня уже не будет.
Но у нас есть целая вечность в аду, и это не так уж и плохо. Главное, не где ты, а с кем. А я отправлялась к своему королю и отцу.
Жидкость оказалась нестерпимо огненной. Влившись в мои раскрытые губы, она тут же обожгла мне горло, прошлась по венам, заставляя тело биться и дергаться в огненных конвульсиях. Боль накрыла черным покрывалом с головой, но я не кричала. Я улыбалась. Я была свободна. Свободна от жизни, в которой разодрала всю душу в кровь…
А где-то далеко от этого скорбного замка мертвой четы Дракула шелестели тополя. О том, что нет на земле и не будет больше моего короля…